Михаэль Деген: Не все были убийцами

Эта книга поразила Германию. Большой немецкий актер Михаэль Деген, работавший с такими великими режиссерами как Джордж Табори, Ингмар Бергман, Клод Шаброль, Петер Цадек, игравший в лучшей столичной труппе «Немецкого театра», а также в театре Бертольда Брехта «Берлинер ансамбль», снявшийся больше чем в сотне фильмов, среди которых «Будденброки» и «Волшебная гора» по Томасу Манну, «Ромео и Джульетта» по Шекспиру и «Бабий Яр», и германо-российская лента «Как назло Сибирь», и «Тайное дело империи», где он сыграл Гитлера… И еще много-много телесериалов и передач с его участием. И вдруг уже в пожилом возрасте (книгу он написал в 2002 году, а сейчас Михаэлю Дегену 86 лет) он выходит из привычного амплуа кинозвезды и пишет книгу редкой силы с резким, как выстрел, названием «Не все были убийцами».

О чем эта книга

Она о том, как в Берлине 1943-1945 годов неевреи спасали евреев. В этом городе мальчик и его мама скрываются от гестапо. Они – евреи. Чудом избежав ареста, они скитаются в поисках убежища. Постоянный страх стал фоном их жизни. Укрывают их совершенно незнакомые люди. Рабочий-коммунист, гордая светская дама, держащая музыкальный салон для видных членов партии NS, толстая и грубая мамаша Тойбер, содержательница борделя, машинист-железнодорожник, который возит поезда в Аушвиц и знает, кого и зачем он возит, хозяин птицефермы, обслуживающий офицеров гестапо, фермер, пастор, учитель, читающий в метро назло патрульным запрещенного Томаса Манна.... Простые немцы, обычные берлинцы. И каждый из них знает, какая кара в Третьем рейхе ждет того, кто прячет еврея. Увы, не все они дожили до конца войны. Так, погибла в страшных мучениях в лагере прекрасная Эрна Нитхоф из Немецкого Красного креста, которая вступила в нацистскую партию лишь для того, чтобы легче было помогать тем, кто нуждался в помощи.

В воспоминаниях Дегена много страшного. Но много и юмора, и света. Так устроена жизнь, в ней всё рядом. Блестяще написанная, эта книга стала еще одной страницей в истории Холокоста.

Кто приблизится к Холокосту…

Нельзя не сказать о переводчице книги Михаэля Дегена.

Кира Немировская живет в Вуппертале. Переехала в Германию из Москвы 25 лет назад. Когда Кире исполнилось 70, она начала переводить книги о Холокосте. Для улучшения немецкого и, как говорит она сама, «чтобы убегать от старости». Сначала перевела воспоминания бывшего председателя Центрального совета евреев в Германии Пауля Шпигеля (умер в Дюссельдорфе в 2006 году), выжившего в войну только потому, что в пятилетнем возрасте был спрятан матерью в Бельгии. Потом была книга «Кемна. Концентрационный лагерь в Вуппертале.1933-1934», воспоминания Карла Ибака, бывшего полицейского в Бохуме. 18-летним как противник нового режима он оказался в этом одном из самых ранних нацистских концлагерей. Затем взялась за перевод 600-страничной книги об эмиграции евреев в Шанхай. Было такое короткое время в 1939 году, когда евреям из Германии и Австрии было разрешено выехать в Китай. Кто успел, тот спасся. Наконец, книга об ужасе польских погромов 1946 года, когда евреи спасались бегством в восточную Германию.

Для Киры работа над переводами книг была ее внутренним делом, «такое у меня хобби», говорит она, и мысль о публикации ни разу не пришла ей, бывшему инженеру, в голову. По совету своего сына, она всего лишь выкладывала кое-что из переведенного в интернете.

История одного берлинского детства

Это подзаголовок к книге Михаэля Дегена «Не все были убийцами».

В начале повествования герою семь лет. Вот это начало:

«Они пришли в пять часов утра. Стоял сентябрь 1939-го. Было еще темно. Они были очень вежливы. Отцу даже разрешили взять еще пару брюк, бритвенный прибор и умывальные принадлежности. «Концентрационный лагерь – это такое место, где учат концентрироваться», – подумал я. Когда я навестил отца в еврейской больнице незадолго до смерти и увидел его ссохшееся, сморщенное, как у новорожденного, лицо, я не осмелился спросить, как обучали его в лагере концентрироваться».

Так начинается эта книга.

Отца, веселого яркого человека, чудака и философа, вскоре не станет. После истязаний в лагере Заксенхаузен он умрет. Мать будет уволена с работы. Продовольственных карточек евреям выдавать не будут. Еврейские школы закроются, и мальчик не сможет больше учиться. Мать и сын будут перебиваться, как смогут. Пытаться работать, где получится. Ребенок будет выносить горшки в больнице, возить покойников в морге, мыть больных в туберкулезном отделении, подметать кладбище. В 1943, по указанию Гитлера, всех еще оставшихся в Берлине евреев арестуют и в течение суток отправят в лагеря.

Как выжить в таких условиях? Вот несколько эпизодов из книги, переведенной на русский язык Кирой Немировской.

«Этот чокнутый эсэсовец»

«Мы жили тогда на задворках квартала Тиргартен. Надо сказать, что мама была очень красивой женщиной и на нее заглядывались многие. Однажды появился этот молодой эсэсовец. Всякий раз, когда мать подходила к нашему дому, сзади нее внезапно возникал мужчина в эсэсовской форме. Не доходя до дверей нашего дома, он останавливался и ждал, когда мать обернется, вежливо раскланивался и уходил.

Однажды мать, не выдержав, заговорила с ним: «Хотите познакомиться со мной?» «Да». «А вы знаете, кто я?» «Нет». «Я еврейка, мой муж находится в концлагере, и наш брак был счастливым»…

…Долгое время он не появлялся, но однажды возле нашей двери мы нашли довольно объемистый пакет. В пакете было масло, колбаса, большой кусок копченой ветчины, мука, шоколад и овсяные хлопья.

«Смотри-ка, ветчина! Откуда он знает, что мы не едим кошерного?» – усмехнувшись, сказала мать.

«А ты откуда знаешь, что это от него?» – простодушно спросил я.

«Откуда знаю?» – переспросила она. – «Да потому, что он чокнутый, вот откуда!»

Так мы и стали его с тех пор называть – «чокнутый эсэсовец».

Однажды вечером он позвонил в нашу квартиру, оттеснил в сторону мать, которая не хотела пускать его в дом, и быстро закрыл за собой входную дверь. Он был в гражданской одежде. Предостерегающим жестом он приложил к губам указательный палец левой руки. «Чокнутый эсэсовец» был здоровым, крепким на вид мужчиной, чисто «арийской» внешности, но как-то сразу я ощутил этого человека своим приятелем. После долгого молчания он заговорил.

«У моих родителей хозяйство под Штеттином, а сам я служу в Берлине. Мне хочется вам чем-нибудь помочь».

«Почему вы хотите помочь мне? Вы же знаете, что этим вы подвергаете себя опасности». «Я хотел бы что-нибудь сделать для вас. Я считаю это своим долгом».

Мать рассмеялась. «И как же понимать это? Эсэсовец, а стало быть, убежденный национал-социалист, считает своим долгом помогать еврейке. Ведь для вас я – враг номер один, как говорит ваш фюрер. Мой муж сидит в концлагере только потому, что он еврей. Его охраняют ваши коллеги, и я не знаю, что еще они могут сделать с ним». Я чуть не рассмеялся, когда мать назвала эсэсовцев его коллегами. Внезапно она заплакала. От сильного волнения не могла сдержаться. Она плакала навзрыд. Ее тело сотрясалось от рыданий, слезы стекали по подбородку. Как-то сразу она подурнела, стала некрасивой. «Кто даст мне гарантию, что я снова увижу мужа? Да знаете ли вы, что творилось у меня в душе, когда ваши коллеги в пять утра уводили его?»

Молчание длилось долго. «Чокнутый» был очень бледен.

И ведь он был эсэсовцем, он мог бы просто увести нас. Вместо этого он сидел смирно, как побитый.

«Да, я каждый день ждал у вашего дома, потому что хотел увидеть вас. Просто потому, что вы красивы. И когда вы сказали, что вы еврейка, то в первый момент это было для меня ударом. Но потом я захотел что-нибудь сделать для вас. Я ведь знаю, что вам как еврейке продовольственные карточки не положены. Я поехал к моим родителям и всё им рассказал.

Вам не нужно бояться. Мои родители – не нацисты. Они всегда были против моего вступления в СС. Но я был в восторге от идей национал-социализма. Мне они и сейчас по душе. Хотя я не совсем понимаю то, что делают с евреями. Отец даже сердился на меня. «А знаешь ли ты, что в войне 14-18 годов офицеры-евреи подавали примеры высочайшей храбрости? А сколько евреев пожертвовали жизнью ради своего немецкого отечества!» Мой отец истинный германский патриот и верный сторонник кайзера. Наши новые идеи ему не понятны. Но я с тех пор, как познакомился с вами, тоже перестал понимать, зачем я в СС и что я там делаю».

«Чокнутый» приходил к нам постоянно, хотя мать всякий раз твердила ему, что это опасно. Он появлялся у нас с наступлением темноты, стараясь быть незамеченным, и приносил с собой продукты. «Вам привет от моих родителей», – говорил он…

Иногда они говорили о моем отце. Мать пыталась не выдавать своего волнения, когда речь заходила о нем, но я слышал, как дрожал ее голос…

«Чокнутый» сумел сделать так, что отца отпустили из Заксенхаузена. Но, как оказалось, было уже поздно. Он умер.

«Чокнутый» казался страшно подавленным. Позже он сам побывал в Дахау и Бухенвальде, увидел, что там происходит. А потом он плакал, сидя на нашем диване, не в силах рассказать, что он там увидел. «Мой отец был прав, – сказал он, – СС – действительно банда убийц, а я член этой банды. И никогда не смогу выйти из нее…»

И все-таки он подал прошение о выходе из партии. И был арестован, подвергся мучительным допросам, пыткам и погиб. «Чокнутого» звали Манфред Шенк».

Бегство

«…я проснулся от непривычного шума. Мать стояла у окна и смотрела во двор. Там одетые в черную форму, в стальных касках и со штыками наперевес, эсэсовцы выводили людей из домов, подгоняли их, торопили.

«Одеваемся, – сказала мама. – С собой ничего не берем. Быстрей, быстрей!» Мать сорвала с моего пальто и курточки желтую звезду. То же самое она проделала со своим костюмом и зимним пальто. Мы бросились к выходу из квартиры. В доме была красивая деревянная лестница и исправно работавший лифт. Но работал этот лифт медленно. Как только мы вышли из квартиры, я сразу же нажал кнопку вызова. Мы услышали, как лифт пришел в движение. Но как медленно, как медленно! Перегнувшись через лестничные перила, мать напряженно вглядывалась вниз.

И они появились. Мы слышали, как загрохотали внизу их сапоги.

Я всё еще держал палец на кнопке. «Чертов антисемит!» – шепотом выругал я медленно поднимающийся лифт.

Выйдя из лифта на первом этаже, мы услышали – они уже были наверху и барабанили в нашу дверь. У входа в дом стояли мужчины в черной форме. «Что здесь происходит?» – обратилась к ним мать.

Человек в черной форме мельком взглянул на нее: «Не стойте здесь, проходите!»

Нам не нужно было повторять это дважды.

Мы спустились вниз по Айзенахерштрассе и пошли дальше. На Розенхаймерштрассе мы увидели толпу людей. Эта улица заселена была по преимуществу евреями. И теперь ее обитателей – мужчин, женщин, детей – люди в черных формах выводили из домов и грубо заталкивали в стоявшие наготове грузовики с открытыми кузовами. Из одного из домов вместе с другими вышла старая женщина. Она вела за руку девочку лет шести.

Внезапно малышка вырвалась и побежала назад. «Я хочу к маме, я хочу к маме!» – кричала она.

Один из эсэсовцев прицелился и выстрелил. Девочка упала. Двое эсэсовцев подошли к ней, схватили и понесли к грузовику, куда уже забралась ее бабушка. Грузовик тронулся.

«Как он смог выстрелить в такую маленькую девочку! Он же легко мог ее догнать!» – громко сказала мать.

«Да ведь она еврейка!» Женщина, стоявшая рядом с матерью, пристально и жестко посмотрела на нее.

Меня охватил страх. Я был потрясен не только жестоким хладнокровием людей в черных формах, но и жестокостью, прозвучавшей в голосе этой женщины. Мать же казалась такой волевой, такой сильной. Я верил каждому ее слову. Грозящая нам опасность сделала ее особенно энергичной и предприимчивой. И такой она оставалась до конца войны».

Русская аристократка

Так начались их скитания. А город уже непрерывно бомбили. Дважды попав под страшные налеты американской авиации, они остановились посреди руин на Курфюрстендамм. Куда идти?

«– Позвони Лоне, – сказал я. – Лона что-нибудь придумает.

Лона была подругой матери.

– Но мы не можем подвергать Лону опасности. Гестапо знает о нашей дружбе. Ее уже дважды допрашивали.

Но мама позвонила. Лона сняла трубку сразу. Она ждала нашего звонка.

Потом мы встречали ее в условленном месте. Вот мы увидели ее. Она молча показала нам на противоположную сторону улицы. Вслед за Лоной мы пошли вниз по улице. Внезапно она остановилась, оглянулась – не следит ли за ней кто-нибудь – и, наконец, заговорила с нами. Она казалась очень взволнованной.

– Куда вы пропали? Я ищу вас повсюду. Я уже думала, что вместе с другими евреями вас повезли на Гамбургерштрассе, и даже ездила туда.

– Уж тогда ты ничем не смогла бы нам помочь, – ответила мать.

– Но у меня с собой была громадная сумка с продуктами для вас, – взяв меня за руку, сказала Лона. – Карл Хотце, тот коммунист-огородник, про которого я тебе рассказывала, нашел для вас место. В ближайшие несколько дней вы не будете на улице. Хозяйка квартиры – не коммунистка. Она русская, была придворной дамой у царя, и сама бежала когда-то от коммунистов. Она живет одна и не делает секрета из того, что у нее контакты с членами партии, у нее в гостях бывают большие чины из гестапо. Она, конечно, знает, кто вы. Но Хотце уверен в ней, а я все-таки советую не рассказывать ей лишнего.

…Мать быстро подружилась с Людмилой Дмитриевой. О нашем положении мы вспоминали только во время вечерних концертов. Людмила была блестящей пианисткой. И в ее музыкальном салоне собирались большие чины. В такие вечера мы сидели очень тихо, вслушиваясь в приглушенные звуки рояля. Иногда к роялю присоединялась скрипка или альт. И всегда исполнялась классическая музыка. Однако заканчивался концерт каким-нибудь нацистским гимном. Когда перед началом воздушного налета начинала выть сирена, гости с недовольными возгласами спускались в подвал или направлялись в бомбоубежище.

Мы с матерью оставались в квартире одни.

Говорят, ко всему можно привыкнуть. Но к воздушным налетам я так и не привык. Грохот зенитных орудий, удары бомб, свист авиационных мин. Затем – внезапное короткое затишье, и слышнее становился гул моторов американских «летающих крепостей». И снова – грохот зениток и разрывы бомб. Всё сливалось в какую-то страшную, адскую музыку…

И вот мы с матерью опять были одни в большой людмилиной квартире. Бомбы рвались совсем недалеко. Внезапно в доме раздался страшный треск. Грохнул взрыв, и на какое-то мгновение наступила тишина. В комнате стало очень светло – огонь пожирал соседний дом.

Я услышал – в нашей квартире что-то трещало. Дым из музыкального салона проникал сквозь дверь, ведущую в наш коридор. Наш дом горел! Мать бросилась к себе в комнату, схватила портфель – и вернулась ко мне. «Через парадное выйти невозможно. Нам нужно попытаться выбраться через дверь для прислуги».

Дверь была обита железом. Нам пришлось затратить довольно много времени, чтобы ее открыть. Наконец, матери удалось повернуть ключ в замочной скважине. Мы очутились на лестничной площадке черного хода и вышли на улицу. Вокруг творилось что-то страшное. Изо всех окон вырывалось пламя, дым становился всё гуще, взрывы гремели не переставая. Вдруг раздался оглушительный треск. Казалось, шатается весь Курфюрстендамм. Поднявшийся ветер разогнал дым и пыль, и мы увидели – большие угловые дома просто исчезли. Их больше не было. На улице – никого, кроме нас с матерью. Вокруг грохотало, трещало, гремело.

Сколько времени мы стояли так, я не помню. Помню только, что откуда-то внезапно появилась Дмитриева и о чем-то тихо говорила с мамой. Потом сказала: «Я не имею права давать вам номер телефона Карла Хотце. Ну да ладно, рискну. Когда я найду другое жилье, я снова возьму вас к себе…»

Коммунист-огородник

«К нам подошел какой-то мужчина. Он как со старой знакомой поздоровался с матерью. Это и был тот самый Карл Хотце, невидимый, он перепрятывал нас из убежища в убежища. А звали мы его «коммунист-огородник», потому что где бы мы ни были, нас везде находила корзина с овощами с его огорода. Он жил в пригороде Берлина Каульсдорфе. К себe он нас опасался брать, так как его дом находился под наблюдением гестапо. Теперь, когда мы бежали из своего последнего укрытия, другого выхода у него не было, и он вел нас к себе. Он казался мне пожилым человеком. Ему, наверное, было сорок с небольшим. Голова была совершенно лишена волос, взгляд был значительным и даже несколько угрожающим. Потом я понял, почему он так смотрел. Один глаз у него был стеклянным. Глаз выбили ему в Бухенвальде, куда он был отправлен за распространение антигитлеровских листовок. Но он распространял их и сейчас.

От Карла Хотце веяло спокойствием и уверенностью.

Какое-то время мы шли молча. Только теперь я заметил, как страшно разрушен город. Повсюду пахло гарью. Среди руин еще тлели балки домовых перекрытий. «Да, наделала здесь дел эта война», – сказал Хотце.

Дом Карла Хотце был довольно низкий, с верхним этажом из кирпича. Мы толкнули потрескавшуюся деревянную дверь и вошли в дом. Навстречу нам вышла жена Карла Хотце. Она обняла нас как старых друзей.

По узкой лестнице мы поднялись наверх. В комнатах были окна, выходившие на соседний участок. Я с любопытством подбежал к окну. «Здесь нам нужно быть особенно осторожными», – сказал Хотце, оттаскивая меня от окна. – «Наш сосед – нацист. Контактов друг с другом мы не имеем, но я уверен, что мое прошлое ему известно. Будет лучше, если он совсем не будет знать про вас. Поэтому, если кому-то из вас нужно пройти по комнате, желательно делать это как можно дальше от окна или пройти мимо него пригнувшись. Да к тому же это неплохое спортивное упражнение, правда ведь?» – он улыбнулся и ласково взъерошил мои волосы. «Выходить на улицу нельзя, дома стоят близко друг к другу. Ну, что вы на это скажете?»

Мать кивнула и тоже улыбнулась. «Ночью мы будем ходить, согнув колени, а днем потренируемся проползать под подоконником».

Иногда, находясь в очень светлом помещении, я и сегодня ощущаю какую-то внутреннюю необходимость пройти мимо окна пригнувшись.

«Сейчас будут передавать последние известия», – сказал Хотце.

Убедившись, что все окна закрыты, он, выключив свет, вышел в прихожую и проверил, закрыта ли входная дверь. Затем он вернулся и зажег свет снова. Мартхен подошла к радиоприемнику и стала его настраивать.

Внезапно среди хаоса звуков и голосов отчетливо прозвучали позывные английского радио: «Говорит Англия, говорит Англия, говорит Англия».

Всякий раз, слыша эти позывные, я от страха покрывался гусиной кожей.

По радио передали сообщение о наступлении Красной Армии. Под конец диктор рассказал о концлагере в Освенциме. Из глаз матери полились слезы. Мартхен поспешно села рядом с ней.

Сидевшие старались казаться спокойными, но я отчетливо видел, каких усилий им это стоило. Когда диктор рассказал о том, что людей убивают, направляя выхлопные газы в плотно закрытые со всех сторон грузовики, битком набитые людьми, и такой способ нацисты считают самым экономичным, мама прошептала: «Такое они делают только с нами».

Я сидел молча. Страшные видения не отпускали меня. Я закричал. Хотце поспешно закрыл мне рот ладонью и крепко обнял меня. По радио начали передавать выступление Томаса Манна. Обессиленный, равнодушный ко всему, я повис на руках Хотце…

…У Карла Хотце нам было хорошо. Но воскресным утром у нашего дома в Каульсдорфе появились гестаповцы. Мартхен бегом поднялась по лестнице и вошла в мою комнату. Она растолкала меня. «Одевайся быстрее», – взволнованно прошептала Мартхен. Она исчезла в комнате матери и через пару минут вернулась. Мать была страшно испугана…»

И снова бегство. На этот раз им придется прыгать в темноте с высоты второго этажа, мама повредит себе ногу, будет хромать, потом начнется большой налeт, их подберет патруль, взрывы помогут им избежать проверки документов. И опять тот же вопрос: куда идти? А Карл Хотце и его жена будут арестованы и отправлены в лагерь. Карл выживет в лагере Маутхаузен, но его жена погибнет в Равенсбрюке. И Хотце вернется уже другим, ни тюрьма, ни пытки не могли сломить его, а смерть любимой женщины подкосит этого сильного человека...

Весна 45-го

И вот последние страницы книги. «Танки всё шли и шли. Казалось, им не будет конца. Мать сияющими глазами смотрела на проходящие колонны.

«Она схватила меня в охапку: «Мы выдержали. Всё позади. Теперь мы сможем жить, как нормальные люди!». А что это такое – «жить, как нормальные люди»? Я уже не мог представить себе, как это жить не прячась, не скрываясь. Это стало для меня «нормальной жизнью». Изменится ли что-то теперь? Посмотрим.

Красная армия входила в Берлин».

Выживший в ту страшную пору под носом у нацистов, Михаэль Деген писал книгу о своем берлинском детстве, а написал историю народа, в котором, как и в любом народе, есть палачи и жертвы, герои и трусы, убийцы и праведники. Кто спасает одну жизнь, спасает целый мир, – говорили древние. Они говорили о праведниках.

Прочитать книгу Михаэля Дегена «Не все были убийцами» в переводе Киры Немировской можно по ссылке:

http://www.rulit.me/books/ne-vse-byli-ubijcami-istoriya-odnogo-berlinskogo-detstva-read-251479-71.html

Смотреть фильм на немецком языке можно здесь:

https://vimeo.com/152760506

Наталья Ухова (Бохум)

Читайтетакже:

1. Иерихонский лабиринт. Журнал «Партнёр», № 4/ 2012. Автор Н.Ухова
2. После карикатур на пророка настала очередь Холокоста. Журнал «Партнёр», № 1/ 2015. Автор С. Дебрер