И с божеством, и с вдохновеньем…

Дорогая балерина

Не глядела в зябкий зал

На пустые до несносного места.

Для чего ж она парила?

Для кого ж её глаза

И красиво обведённые уста?

Ольга Чикина «Балерина»

Вот честно: не знала, как начать текст о спектакле, который недавно посмотрела в Мюнхене и который не отпускает совершенно.

То ли рассказать о том, что давно не была в настоящем театре, а уж постановки гениального Дмитрия Крымова вживую не видела и вовсе...

То ли вспомнить разнообразный контекст вокруг этой истории, где сплелись и личные обстоятельства авторов постановки, и время, в которое этот спектакль создан, и судьбы самих актеров, да и судьбы мира, обезумевшего, похоже, окончательно...

То ли поведать о своем отношении к исполнителям главных ролей – прекрасному Максиму Суханову и не менее замечательной Чулпан Хаматовой: вспомнить, в каких спектаклях довелось их видеть; рассказать, как менялось моё отношение к ним. И главное – пропеть осанну артистам, чьё актерское мастерство и раньше-то ни у кого сомнений не вызывало, а уж в этом спектакле, где они за два часа примерили на себя невероятное количество ролей, и подавно.

А может быть, всё-таки попытаться изложить неизлагаемый в принципе сюжет этого волшебного действа. В крайнем случае, рэперные точки расставить. И это тоже не так-то просто, поскольку «Записки сумасшедших» – это сложносочиненная, объемная (бывает такая?) мозаика, некоторые детали которой вроде бы легко вычленяются, будь они вполне осязаемыми – такими, как, например, черная водолазка героини или зэковская шапка-ушанка Ромео, – или вполне умозрительными: строчки Жана Ануя и цитата из пошлейшей программы Елены Малышевой, секреты полива кактусов и невидимая соринка, попавшая в глаз Чулпан. (Ох, в этой странной мозаике есть что считывать и рассматривать). Но в результате все пазлы сливаются в такую мощную симфонию взаимо-переплетающихся тем, голосов, звуков, элементов реквизита, мизансцен, кинопроекций – что иногда и отделить их друг от друга невозможно. Ты просто растворяешься в этой сложнейшей дисгармонии, как в дисгармонии современной музыкальной классики (не случайно Крымов использует музыку Губайдулиной) и живешь в сладостном напряжении два часа, не расслабляясь ни на секунду.

Ну, раз речь о Губайдулиной зашла, может быть, самое то – поговорить о важнейших музыкальных темах спектакля. Собственно, затакт постановки – это и есть напряженная скрипучая мелодия, длящаяся нестерпимо долго, заставляющая зрителя прийти в раздражение от диссонансных звуков, а главное – от тягостного и вроде бы бессмысленного существования актёра в рамках этой музыкальной темы и опять же в рамках безличностного, неухоженного, пропащего, как почти сгоревшая яичница, дома. Под эту музыку герой встаёт, идёт в туалет, пережаривает ту самую яичницу, и кажется, что этому не будет конца. Но нет – жизнь пробивается через невыносимую рутину бытия. И эта жизнь – искусство. Только оно и может спасти героев. Но – не спасает.

Словом, возможных зачинов множество. И побочных партий рядом с главной, печальной – тоже немало. И хочется и про то, и про это; и про крохотные отсылки к кинобиографиям актёров (кусочек афиши к фильму «Страна глухих» – легкое прикосновение к нашим воспоминаниям); и про обращение к советским артефактам (зал вздрагивает, услышав, казалось бы, навсегда забытое – «Орлята учатся летать»); и про юмор (реплика о Крымове, который всё напридумывал, очень хороша; а вот эпизод с неправильно понятыми героиней словами оператора («втяни глаза» – «в тени глаза») – мне как раз не глянулся). Короче, можно бесконечно вспоминать и смаковать: таким многозначным и многослойным показался мне спектакль Дмитрия Крымова.

Но я, пожалуй, всё-таки расскажу про картинку. Как доминанту этого спектакля. Именно через неё режиссёр, он же автор идеи и инсценировки, вместе со своими коллегами – сценографом и видеохудожником Петром Вознесенским, художником по костюмам Татьяной Долматовской и хореографом Анной Абалихиной (ой, я там бы всех назвала, начиная с британского благотворительного фонда «WE EXIST», который поддержал этот проект) – передал основные смыслы, подтексты, контексты и прочую ауру, которая и называется магическим словом Театр.

Впрочем, в одном из интервью, ещё лет пятнадцать назад, Крымов говорил: «Я не режиссер, я художник».

Но в том-то и дело, что слово «художник» кроме прямого значения имеет еще и переносное (в случае с Крымовым – главное) – творец. Дмитрий Крымов – творец такого театра, где визуальная метафора, подкрепленная блестящей актёрской игрой и игрой этих актеров с текстом, становится определяющей.

Конечно, о том, что Дмитрий Крымов – художник и сценограф, можно было догадаться, даже не зная его биографии. Как он вместе со своими единомышленниками-сотворцами выстраивает сценическое пространство! Как продумывает каждую деталь реквизита, и как эта деталь работает на общую концепцию спектакля! Какие цветовые решения он выстраивает! Начиная с серого блеклого задника (о том, что это киноэкран, зритель догадывается не сразу), на котором – почти реальное пространство забытой богом квартиры. И там, в этом полупрозрачном мире – неустроенный быт нереализованного человека, который несмотря на все жизненные передряги не растерял свой талант. Доказательства сему мы ещё увидим.

За этот блеклый нервный экран, в пространство потерянного дома герои уходят, чтобы переодеться, найти нужную деталь к костюму, нужную бутафорию.

Кто они – эти два мятущихся несчастных человека, выброшенных из привычных обстоятельств; изгнанники, живущие кое-как, но по-прежнему умеющие играть любовь, трагедию, судьбу..?

И какие сюжеты они выбирают! Это только в начале Чулпан – божья коровка или кактус.

Но тема развивается: и вот она уже старушка-инструктор по сборке аэропланов – отдельный номер, от которого невозможно оторваться. Там и юмор, и печаль, и эксцентрика. Та самая часть мозаики, метафора, созданная сама по себе из более мелких элементов, в которых столько важных деталей (начиная с изношенной кофты, парика, дикции героини и заканчивая фрагментами модели самолета, красками, скотчем, клеем), образующих в результате смешной и трогательный спектакль в спектакле, где юмор и горечь сплавлены воедино. «Главное – аккуратность», – уговаривает саму себя пожилая учительница, кое-как раскрашивая модель самолета и нечаянно приматывая ее к собственной руке. Модель не взлетит, но и зрителям, и героям ужасно хочется, чтобы самолетик взлетел: так трогательно тянется актриса к несуществующему небу, и так печально повторяется тема неосуществлённого полета в параллельных вариациях Максима Суханова. И этот метафорический эпизод (незаметно для зрителя, а значит очень органично) станет составляющей главной метафоры – поисков утраченного, попытки полета, надежды вернуться в свой потерянный рай.

И обращение к мировому театральному репертуару (любимая тема Крымова) – это тоже попытка оторваться от земли, найти себя в беспросветном холодном космосе, привнести туда своё тепло и свой талант, согреть других и согреться самим в пламени высокого искусства. И кажется, что только женщина, в которой не угасла любовь, способна вновь высечь это пламя. Именно она выбирает сюжеты. Самые великие, самые трагические. Такие, где переплетаются и жизнь, и слезы, и любовь. Именно она чуть ли не силой заставляет своего партнёра вспомнить, что вдохновение может творить чудеса.

И Джульетта (не знаю, играла ли Чулпан Джульетту в реальной своей актерской жизни – наверное, играла, не могли же режиссеры пропустить этот нежный лик, этот голос завораживающий, эту трепетность...) обнимает своего немолодого Ромео так, что мы забываем о седых волосах нежной девочки и о шапке-ушанке вместо волос у Ромео, и, улыбаясь над то и дело возникающими посреди их диалога шутками, вопреки всему начинаем верить в чудо настоящей любви. И надеемся, всё равно надеемся на то, что герои Хаматовой и Суханова, а значит и сами актёры, и другие – изгнанные (оставшиеся в своей стране или затерянные в чужих), а значит и мы – справимся, взлетим и не упадем. Впрочем, это всё призрачные надежды.

Не случайно в одном из эпизодов Чулпан – тринадцатилетняя еврейская девочка, чьи мечты были растоптаны и убиты. Помните, ей на день рождения подарили тетрадку в красно-белую клетку, ставшую её дневником, известным теперь на весь мир...

Когда тетрадка закончилась, Анна стала писать на больших белых листах. (Вот откуда эта метафора – белая огромная рубашка Суханова, где выводит свои слова Чулпан-Анна Франк.)

«Когда я пишу, я могу выразить всё: мои мысли, мои идеалы, мои фантазии… Если я пишу – обо всём забываю, моё горе исчезает, моя храбрость возрождается».

Но белая рубашка не бесконечна. 4 августа 1944 года нацисты уведут Анну: тогда казалось, что – в никуда. Теперь мы понимаем, что в бессмертие…

И зал, помня об этой судьбе, холодеет от страшных предчувствий. И Чулпан затихает, когда у дверей появляются гестаповцы. (О, я была в доме-музее Анны Франк и хорошо знаю, как осматривали нацисты этот дом, не заметив двери, ведущей во флигель, где прятались несчастные). Как страшно становится нам всем, какая жуткая реальность возникает в нависшей тишине, которую прерывает исповедь девочки, мечтающей о жизни, о любви, о вдохновении.

Единственный, кстати, эпизод, который показался мне спорным. И дело даже не в том, что история Анны Франк – до сих пор очень живая, очень болит (особенно после страшного 7-го октября); и пройти по тончайшей проволоке бережного и при этом опять же живого отношения к такой кровоточащей теме, не свалившись вниз, очень сложно. И Чулпан держит равновесие, не падает; но баланс нарушается чисто композиционно: сцена слегка затянута по сравнению с общим (не считая пролога) энергичным движением театрального действа. Впрочем, у Дмитрия Крымова не бывает случайностей, и эту сцену можно трактовать как доминирующую (поэтому и протяженную) и тоже метафорическую: судьба Анны Франк давно стала символом жестокости мира, бедствий войны, изгнания.

Ну и финал. Трагический – а какой он ещё может быть в предлагаемых обстоятельствах? И боже мой, опять какая картинка! Блеклые седые здания; серый, похожий на питерский, двор; эти чертовы водосточные трубы – безжизненный мир, который неумолимо надвигается на нас так, чтобы мы, наконец-то, увидели единственное яркое пятно на земле. Балерина в белой пачке и кровь вокруг нее…

Ни окошечка не видно

В этом зале полутемном

С видом на ночь, на машины и Москву,

Чтоб не прыгать балеринам

В белых платьицах казённых

Из окошек прямо жопой на траву.

Всё думаю, слышал ли Крымов песню Ольги Чикиной «Балерина». Если нет – то я в потрясении: как всё совпало. Особенно кода.

И стояла, ровно голая, при всех,

Балерина в белой пачке,

Белый лучик на тюрьме,

Белый гвоздик, вбитый Богом не совсем.

И правда, может быть, – не совсем? В белой пачке – трагический и прекрасный Максим Суханов – страдающий, но, как хочется верить, что не сломленный. Если это так, то и нам надо держаться.

Майя Беленькая (Мюнхен)

Читайте также:

1. Такой спектакль стоит Бродвея. Журнал «Партнёр», № 7 / 2025. Автор М. Беленькая
2. Мюнхенский Ромео и Джульетта – про дружбу народов. Журнал «Партнёр», № 10 / 2024. Автор М. Беленькая
3. С чего начинается театр. Журнал «Партнёр», № 8 / 2024. Автор М. Беленькая
4. Спектакль «Август» театра-студии «InterArt», Мюнхен. Журнал «Партнёр», № 6 / 2020. Автор М. Беленкая
5. Как живет и выживает русский театр в Германии. Журнал «Партнёр», № 8 / 2012. Автор Е. Мадлен
6. «Сокровенный театр» Геннадия и Артура Офенгейм. Журнал «Партнёр», № 1 / 2014. Автор Е. Лопушанская
7. Любите ли вы театр? Журнал «Партнёр», № 4 / 2012. Автор М. Плисс