Темы
Оксана Козак
Мои кандидатские экзамены
Слово «карьера» никак не приживалось в моём языке. Я не умела казаться лучше. Тем более для должности начальника я вообще не подходила. Я не умела руководить чужими жизнями, решать за кого-то, вычитывать, писать докладные, давить и приказывать. Но как-то резко жизнь поменялась, разделившись на «до» и «после». Мне казалось, я не вылезу из страшной ямы, для которой слово «депрессия» было ласковым и невинным.
Нужно было собрать себя заново из разлетевшихся по Галактике осколков. Первой пришла на помощь музыка, которую я забросила более чем на десять лет. Моей первой учительницей музыки была Калишевская Людмила Владимировна. Она закончила Московскую консерваторию по классу фортепиано, училась сначала у Нейгауза, а потом у Софроницкого. Она была большой пианисткой. Её второй муж академик Татаринов дружил с моим папой. После поступления на физический факультет университета музыка ушла из моей жизни надолго.
... И вот в этом безысходном состоянии мне приснился сон. Людмила Владимировна в белом платье сидит за белой кружевной занавеской, которой играет ветер, и исполняет мой любимый этюд Шопена. Проснувшись, я поняла, что сон был протянутой из вечности рукой, и, схватившись за неё, я могу спастись. Недалеко от дома находилась музыкальная школа. И удача второй раз улыбнулась мне, познакомив с чудесной преподавательницей фортепиано Щеблыкиной Викторией Викторовной. Я просто влюбилась в её музыкальность, в то, как она садилась за инструмент, наклонялась над звуками и инструмент начинал дышать. Она «выгребала» звук со дна клавиш, как говорила сама. Когда она говорила о каком-нибудь произведении, казалось, Время начинало прислушиваться и забывало о своих обязанностях. В переплетении голосов и ритмов жили Созвездия. На вступительных экзаменах в консерваторию сама Татьяна Николаева поставила ей пятёрку.
Рождаться заново было трудно. Учёба в музыкальной школе после работы совпала с написанием диссертации, и иногда, придя в школу, от усталости я не могла сидеть за фортепиано, я падала со стула, не говоря уже о том, чтобы поднимать руки. Вика сдвигала стулья, и минут десять я лежала на них, отдыхая. Если пальцы не слушались, она поддерживала мои локти и часто вынуждена была ударять по клавишам моими пальцами. Вика редко хвалила, но однажды сказала, глубоко вздохнув: «Ты будешь играть». Я мчалась домой на крыльях. Я пыталась удержать музыкальные интонации, созданные Викой в музыке. Они всегда были неожиданными. Даже салонные произведения она могла играть так, что мне трудно было вернуться в обычный мир после её игры. Я буквально летела домой, бросалась к инструменту, но, как правило, не могла повторить её неожиданную и глубокую игру. Некоторые пианисты даже из Второго концерта Рахманинова могут сделать «даму, приятную во всех отношениях».
Когда я возвращалась домой с работы, я пыталась как можно скорее закончить домашние обязанности и садилась за инструмент. Я настолько была поглощена музыкой, что дети за моей спиной могли бегать, кричать, драться швабрами или вениками, но Шопен был сильнее. Я не слышала. Я находилась под защитой звуков. Как-то я пришла в школу, выучив Экспромт-фантазию Шопена. Его играет Шарапов в фильме «Место встречи изменить нельзя». Слушая, как я учу произведение, мама говорила: «Ты должна представить, как рядом сидит Промокашка из фильма и говорит «Ну-у... это же просто, это и я так могу…».Там разные ритмы в правой и левой руке и основное – это добиться равномерности исполнения, которое и так становится интуитивным. Но Музыка согласится войти в звуки только при условии, что ритмы будут соблюдены. Вика любила повторять, что учёба – это долгая работа с подсознанием. Я бы изменила слово «работа» на слово «драка», но это дело вкуса.
Экспромт я сыграла в школе и вдруг после окончания не услышала ни звука за своей спиной. В зале сидело несколько преподавателей. Молчание. Причём особенное молчание, в котором не слышно даже дыхания. ... Неужели так плохо? Потом в кромешной тишине раздалось покашливание, и Вика сказала: «Очень и очень ничего...». Я - то знала, что это высшая похвала с её стороны!
Но я решила писать о своих кандидатских экзаменах. Необходимость защищать диссертацию была неизбежна. Тем более у меня была огромная база данных. Я тогда работала с радиойодом, которым лечили после Чернобыля детский рак щитовидной железы. Детский рак щитовидки был очень редок в мире, и рекомендаций не существовало. Мы были первопроходцами. Я делала всю чёрную работу. Меряла дозы, кинетику накопления и выведения 131 радиойода из патологических очагов, создавала математические модели и облучалась.
Но необходимо было определиться, какие экзамены сдавать. Это определялось советом, в котором я должна была защищаться. Тут и начинается мое блуждание по всем кругам чистилища Данте. Правда, в Аду меня не держал за руку Вергилий, а Беатриче не провожала в рай... Моя начальница Гавриленко М.Ф., узнав, что я собираюсь защищаться, поставила пароли на компьютер. Зачем кому-то быть лучше неё..? Я продала юбилейное издание Брокгауза и Эфрона 1900 года за копейки и купила компьютер.
Когда однажды утром я пришла на работу, оказалось, что мой стол вынесли из кабинета. А книги и рукописи лежат неровной стопкой возле мусорника. Но это было хорошо. Потому что, разбирая бумаги, я нашла письмо, в котором было указано, что я получила грант от фирмы Сименс и еду в Севилью на Конгресс с докладом. Коллеги забрали письмо в администрации и, ничего мне не сказав, засунули между книг. Я успела получить визу и через месяц гуляла по Севилье.
... Но вернёмся к экзаменам. В списке кандидатских минимумов обязательными были философия и английский язык. Необходимо было посещать курсы философии, где собрались врачи разных профессий – хирурги, инфекционисты, терапевты, радиологи... Нам было интересно всем вместе потому, что мы были свободны на лекциях. Было разрешено комментировать, переспрашивать, прерывать преподавателя. Нам было разрешено не понимать. Я всегда увлекалась философией и, как оказалось, знала больше других. Профессор мне симпатизировал и часто подвозил домой. Но приближалось время экзаменов. Руководителем кафедры иностранных языков была полная женщина, преподававшая французский язык. После мы подружились, но это было после...
Накануне экзамена по английскому языку профессор опять предложил подвезти меня домой. И как только мы завернули за угол здания, из-под наших колёс как куропатка выпорхнула «француженка». Мы её чуть не задавили. Она с любопытством посмотрела, кто сидит в машине...
На следующий день мне устроили шестичасовый экзамен по английскому. Я переводила сначала с английского на русский, затем с русского на английский, потом слушала рассказ по магнитофону и пересказывала своими словами. Я спрягала, склоняла, согласовывала и через шесть часов не смогла бы вспомнить, как по - английски будет «папа». Мне поставили «четвёрку». Через год «француженка» призналась, что я заслуживала пять баллов, но свет машинных фар и визг тормозов были слышны на экзамене.
Через неделю был экзамен по философии. Оказывается, на экзамене по правилам должно было присутствовать наблюдающее лицо. Это был очень худенький, очень маленький, очень юркий человечек, который всё время переспрашивал и смотрел на соискателя из-за очков взглядом, с которым инквизиция приговаривала к сожжению за ересь.
Я взяла билет. Первым вопросом был вопрос «Что такое сознание в философии?». Я начала с того, что «...сам вопрос поставлен неправильно. Нужно спрашивать, что такое философия в сознании, а не наоборот. Потому что Сознание – это Всё». Человечек, писавший что-то в тетрадке, резво поднял голову. Я сказала, что придерживаюсь идеи эволюции сознания, созданной эзотерическими учениями: сначала камень становится растением, растение – животным, животное – человеком, а человек – Богом...
– Да? – спросил наблюдатель. – Я не считаю, что моё сознание произошло от камня.
– Это потому, – ответила я, – что Вы произошли от обезьяны...
Я не помню другие два вопроса и как я отвечала. Наблюдатель ушёл, а профессор начал читать оценки: «Пять», «четыре», «пять», «четыре»... Он закончил, так и не назвав мою фамилию. Один из докторов спросил: «А Оксана?»
Профессор ответил: «За ответ Оксаны ей нужно поставить «десять», но такой оценки нет, есть только «пятёрки». Поэтому она остаётся на второй цикл». Мне пришлось ещё полгода ползать на занятия. Но я уже была другой. Молчаливой, замкнутой. Но и отчуждённой. В конце цикла препод поставил мне пятёрку.
Дальше шли экзамены по специальности. У меня, вернее, у моего руководителя был выбор – или это эндокринология, или радиобиология, или биология…
Радиобиологию я сдавала на кафедре радиобиологии. Прекрасно понимая, что соискатели не могут выучить предмет, им за месяц перед экзаменом выдавали несколько билетов, которые они и учили. На дополнительные вопросы, как правило, никто не мог ответить.
Я оттарабанила ответ, так как хорошо выучила материал. Но что-то мне не нравилось в злобных взглядах экзаменатора. Закончив, он уставился на меня, прищурив глазки:
– Скажите мне, пожалуйста, какие ферменты ответственны за восстановление лучевых повреждений?
Я не была готова к дополнительным вопросам. И, конечно же, не знала ответ. Я назвала только один – лигаза.
– Лигазы бывают разные...
Тут в кабинет заглянули студенты.
– Заходите, заходите, – зашипел препод. – Смотрите, это сотрудник института рака, которая ничего не знает по специальности. Кстати, у меня там полгода назад лечилась тёща, которая умерла неделю назад...
Я приросла к стулу. Студенты топтались на пороге и не знали, как реагировать. А я уже вдыхала запах смолы из котла, где в аду варили грешников. Этот ужас продолжался полчаса, пока его не позвали в деканат. Я получила «трояк». Так что радиобиология отпадала. С «тройкой» я не смогу пройти Совет.
С институтом эндокринологии после того, как открылось отделение для лечения радиойодом, у нас шли постоянные споры. Тогда не было рекомендаций, какие активности радиойода вводить больным с разной распространённостью болезни, тем более, что рак щитовидной железы имеет некоторые особенности, которые не наблюдаются при других локализациях. Можно было сказать, что наши две команды нежно любили друг друга...
Я ответила полностью на свой билет. При объявлении оценок в кабинет вошёл директор института эндокринологии. Он громко сказал: «Начнём с Козак...» (то есть с меня). В классе сидело ещё около тридцати человек. Это в скобках. «Учитывая тот факт, что она никогда не проникнет в тонкости эндокринологии, мы ей ставим «тройку». Я подумала про себя: «А до какой тонкости он сам проник в эндокринологию?» но, естественно, промолчала. К нему пришли на приём два профессора – Богданова и Эпштейн – и долго просили за меня, но он стойко защищал чистоту эндокринологии. Эндокринология отпала.
Оставалась ещё биология. Экзамен должна была принимать мамина однокурсница, которой мама, конечно же, позвонила. Я опять ответила на билет и, счастливая, уже хотела ускользнуть, но мамина «подружка» решила задать дополнительный вопрос: «Чем профаза мейоза отличается от профазы митоза?» Я повторяла этот вопрос позже всем биологам, которых знала, и они не могла ответить. ...Она тоже поставила «трояк». Именно потому, что я не ответила на дополнительный вопрос, на который в принципе не могла ответить apriori.
Но тут случилось одно событие. В пятницу я зашла к своему руководителю. Он разбирал бумаги и, разговаривая со мной, продолжал их перекладывать. Я тогда занималась поисками индивидуальной активности радиойода для каждого больного, основываясь на данных его диагностического введения и выведения из патологических очагов. Он сказал, что с понедельника соберёт отдел и мы начнём разрабатывать мои идеи, которые он считает очень важными. В понедельник я узнала, что он умер. И и.о. научного руководителя стала профессор отделения Шишкина В.В. Она подняла жуткий скандал по поводу моего «трояка» по биологии, и мне разрешили пересдать экзамен, тем более, что ведомость сдать не успели. Так я стала кандидатом биологических наук.
Следует сказать несколько слов о моих оппонентах. Эпштейн Евсей Владимирович – светлейший человек. Обо мне никто так не говорил в жизни, как он на защите. Это был поток восхищения и уважения.
Я вспомнила, как мы сидели в Вене на ступеньках мегамаркета. Он спалил утюг у друзей и обещал привезти новый из Австрии. Тогда не было телефонов с интернетом. А он переписал из словаря слово, которое должно было означать «утюг». Но не означало, потому что продавец таращилась на бумажку и не понимала. Она не понимала английский, или не захотела понимать... Я спросила Евсея, почему он из всех выбрал именно это слово. Он ответил, что слов было несколько, но это – самое короткое. Мы купили розовую кофточку для его внучки, сели на ступеньки и смотрели на машины. Когда-то в благодарность за поддержку я подарила ему свою картину, написанную в Париже. Его жена мне призналась, что при переезде на новую квартиру думала, что потеряла картину во время суматохи и ужасно расстроилась. Говорит, что начала везде искать, перекидывая вещи. Все складывают, а она всё раскидывает. Сказала, что была необычайно счастлива, обнаружив картину в коробке.
Второй оппонент взял мою диссертацию на прочитку. Но при печати сглючил компьютер, и вместо графика нарисовал огромный жирный чёрный крест на всю страницу. Я не заметила этого. Он бежал по коридору, размахивая чёрным крестом, и кричал: «Это что такое?». «Это крест», – отвечали ему.
Мне понравилось?
(Проголосовало: 10)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>