Воспоминания

Раф Айзенштадт

Собаке собачья...честь

И живут в тех странах люди

с песьими головами

Геродот

Пять лет тому назад, когда он прилежно ходил на языковые курсы, сдавал зачёты и экзамены, всё выстраивалось вполне логично и добротно. Вот он, после шести месяцев упорного труда, с нешуточным запасом слов и готовых выражений внедряется в эту, шутка ли сказать, немецкую действительность, обнюхивается, пардон, знакомится со многими её представителями, отмечая среди них самых породистых сук. Mille pardon. Опять забрехался. Что ни говори, как ты ни прячь свое естество, а оно выдаст тебя и в неподобающем месте, и неподобающим образом.

А всё дело в том, что я – кобель, хоть и породистый королевский пудель, но собака. И жил когда-то с хозяином в самой Москве, и не скрывал своей принадлежности, за что был отмечен многими медалями на самых престижных выставках, оставив по себе благодарную память в многочисленном потомстве своём. И ещё бы поусердствовал в этом направлении, да решил мой хозяин сваливать за бугор, и сразу в трёх направлениях. Хоть меня никто и не спрашивал, но Израиль исключил я, как и многие бывавшие у нас в гостях, в Америке надо было трудиться, ну, а Германию признал я сразу, как всякий умный человек. Живешь не в конуре, пособие – не ваша зарплата. Ну а насчет работы я – и здесь не вкалывал, я и там не собирался.

Тут на моего хозяина кто-то наехал, и он быстро слинял в Штаты, подальше, так что мне не оставалось ничего иного, как, воспользовавшись его немецкими документами, двинуть сюда, в Германию. Здесь страхи мои развеялись, как дым. Я просто ничем не выделялся. Так же, как все, покорно выстаивал длинные очереди в Sozialamt’e, так же на приёме бормотал свое нечленораздельное, согласно на всё кивал головой, а за свою курчавость был сразу определен в kontingentfluchtling как лицо еврейской национальности.

И пошло, как по накатанному. Общежитие, пособие, курсы, где не был я среди первых, да и среди последних не значился, где осознал всю ущербность методики преподавания, не учитывающей великую силу условных рефлексов, особенно в главном их проявлении в виде обычного слюноотделения на правильные глаголы и обильного на неправильные.

В основном же брал я интуицией, как прежде, по-собачьи заглядывая в глаза, как, впрочем, многие из моего окружения.

А обильно применяя четыре краеугольных слова, на которых зиждется всё общение, как то: Scheise, Arschloch, also, so, — я мог бы уже претендовать на получение гражданства, если бы работал.

Применяя широко разрекламированные средства, я добился выпадения волос и даже хвоста, и был настолько принят местным обществом, что удостоился двумя анонимками в районный "социал" по поводу наличия машины и отъезда на родину, что при разбирательстве оказалось фальшью, но веским доказательством всеобщего ко мне расположения и внимания. А потому стал я вращаться в сферах, посещая все общества. Мой изысканный профиль настолько примелькался, моё саркастическое ворчание вторило всем выступлениям местных оракулов, что "свет решил... – как там по Пушкину? – что он резов и очень мил". А когда же до юбилея великого поэта осталось двадцать дней, мне предложили сыграть его, что с блеском было исполнено в этот торжественный день.

И вот тут-то и посетила меня дерзкая мысль: "А не заделаться ли и мне автором?".

А что? Живость ума и острота реакции у меня первозданные, кусать мне тоже было не впервой. Вот и жанр определился — сатира. А для того, чтобы печататься, втёрся я, буквально, в доверие к редактору местной русской газеты. Мой напор и мёртвая хватка довершили всё дело. Так начали появляться мои материалы под инициалами Р. А. И не ломайте голову. Всё очень просто. "Pudel A". Почему А? А почему "Bony M"?

Теперь уже никто не смог бы добраться до моей родословной. Меня читали. Ко мне прислушивались. А если кто и говорил, что мне сбрехать ничего не стоит, я не обижался, а почитал за похвалу.

Всё местное общество разделил я на несколько категорий.

Бульдожьи – которые сразу начинали грызть гранит немецкого языка и науки. С родным языком рвали они окончательно. Быстро ориентировались в немецком окружении, намечая среди оного мощных опекунов, которых пасли на коротком поводке. Устраивались на работу, уходя полностью в Versicherung, Zinsen и Urlaub.

Борзые – этих кормили ноги и колёса. Они брались за всё. Парфюмерия, моющие средства, страховка, кастрюли, гербалайф... В общем – много шума и ничего.

Выше рангом были те, кто гонял машины. Были. Пару лет назад. Теперь и это накрылось. Среди гонцов остались и укрепились те, кто сделал ставку на туризм, на больную страсть своих соотечественников, вырвавшихся на просторы Европы. Всем надо было отметиться. Как же? Не побывать в Париже, Амстердаме... На полках выстраивались и заполнялись фотоальбомы. Reisebüro росли, как грибы после дождя. А в дождях недостатка здесь не наблюдалось.

Хозяев магазинов и парикмахерских числил я за семейством догов – обстоятельных и степенных.

Все же остальные относились к классу комнатных собачек – милых, дружелюбных, вздорных, истеричных, ласковых, угрюмых, агрессивных, пугливых, безрассудных, завистливых, шаловливых, кокетливых, ревнивых и прочая, прочая...

Здесь кипели нешуточные страсти. Создавались и рушились союзы, кланы, блоки. Здесь сами себя назначали в авторитеты, умело подогревая рвение основной паствы, а когда и жестко подавляя бунт. Словом, всё, как в этом несовершенном мире, да и не только собачьем.

Так и шла эта параллельная жизнь, пересекаясь с немецкой лишь в магазинах, транспорте, больницах. То были декорации, фон, статисты в их ещё таком юном театре.

Тогда-то впервые и услышал я о клубе «Neue Zeiten», создателем которого был добродушный барбос, с коим снюхался я и подружился ещё в прежней жизни. Клуб этот должен был возглавить и повести за собой все дремлющие творческие силы и ещё издавать газету.

Вот на эту злополучную презентацию газеты и клуба и был приглашён я, и которая стала причиной моего падения и позора.

И было в тот вечер великое сборище в честь первого номера газеты, выходящей на сибирском наречии. И были здесь и организаторы, и почитатели этих организаторов, и читатели дела рук этих организаторов, и все друзья, и знакомые, и родственники всех знакомых, которые подняли такой радостный и всем привычный шум и гам, что вдруг почувствовали себя дома, как после торжественной части в родных стенах уже далёких КБ, школ, фабрик, институтов перед обязательным закусончиком и выпивончиком, и горели глаза их ещё тем бывшим щенячьим задором, который враз притушил предводитель местных старожилов, припечатав, что, дескать, не подобает сибирскому лаю звучать в сих священных стенах, где до сих пор безмятежно журчал северно-рейнский ручеёк умиротворённых бюргеров, совершенно подавленных теперь дерзким нашествием "этих" гуннов, от которых нет спасу. И клеймил предводитель "этих" неблагодарных, которых таки пригрели, которым на праздники выдают по сахарной косточке, учат которых выражаться верно на самом верном языке, а в ответ... Благодарность? Где она? Опять собрались петь свои "дикие песни славян"...А правление? Они уже там! Таким только дай палец... А по локоть уже откусили. Что же дальше?

А дальше - как всегда. Ни тебе аплодисментов, ни спасибо, то бишь Danke. И пели опять свои дикие песни, читали такие же стихи. И опять выступали. А чего хотели? А своего хотели. Всего хотели.

Тут наш Pudel А щёлкнул пастью, то бишь зубами, отгоняя надоедливую муху, хотел было почесаться, но отставил, вспомнив, что вредных насекомых здесь нет, и, оглядевшись, с удовлетворением отметил ещё кое-где знакомый покрас среди присутствующих, верный прикус, у многих мужчин натруженную боевую холку, у женщин – игривый, вздёрнутый круп. И тихо, неслышно зарычал. Куда делись эти сильные, уверенные в себе люди из той жизни? Что стало с ними? Они прощают, они глотают. Они опускают глаза там – в Германии, они не поднимают глаза здесь – у себя. Они во всём виноваты и, главное, согласны с этим.

Остаток шерсти встал дыбом на нём, и он отчаянно завыл на тех и на этих. Тоска обуяла его. А он? Во что превратился он? Жалкое подобие собаки, жалкое подобие человека. И он взвыл пуще прежнего. По ним. По себе. "По ком звонит колокол" и по ком уже отзвонил?

– Собака! В зале собака! – закричали и завизжали вокруг и бросились к выходу.

Ему уже было всё равно. Он сидел безучастно в своем кресле, затем плюнул и устроился рядом на полу, демонстративно вывалив язык.

– Пусть собака, – с облегчением подумал он, – зато собака! Не вам чета!

Когда прибыла полиция, он мирно дал надеть на себя ошейник и, не оглядываясь, вышел из зала на своих четырёх с гордо поднятой головой. Собачьей.

Июнь 1999

Die Versicherung страховка

Die Zinsen проценты

Der Urlaub отпуск

Scheiße, Arschloch неформальная лексика

Also итак

So так

Kontingentflüchtling статус еврейских беженцев в ФРГ

На стр. автора

<< Назад | Прочтено: 131 | Автор: Айзенштадт Р. |

Мне понравилось?

(Проголосовало: 0)

Комментарии (0)

Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>