Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Login

Passwort oder Login falsch

Geben Sie Ihre E-Mail an, die Sie bei der Registrierung angegeben haben und wir senden Ihnen ein neues Passwort zu.



 Mit dem Konto aus den sozialen Netzwerken


Темы


Memories

Б о р и с    Р О З И Н

 

 

 О   БУЛАТЕ    ЗАМОЛВИТЕ   СЛОВО …

 

Май  2001,   вечер  в   клубе  «Новые  Времена»  с  использованием магнитофонных записей  всех  упомянутых  в  тексте  песен,  а  затем публикация  в дюссельдорфской  газете  «Ведомости»:

     

«Как  гордимся  мы,  современники, Что  он  умер  в своей  постели…»  Знаменитые  галичевские  строки   относятся  и   к  Пастернаку,   и   к  Бродскому,   и    к  Окуджаве,  и   ко   многим,  но  не  слишком  многим  другим.  Повезло.  Не  только им. Прежде  всего  -  нам,   современникам.   И не   только   людям   русской  культуры.

 

Наследники   двух    драгоценных    веков   -   золотого   и  серебрянного   - молодые,  никому   не  известные    поэты,   заполняя   внешне,  потому   как были и  до  них  великие  таланты,  зияющую   пустоту   эпохи  сталинского геноцида,   взлетели,  воспарили     почти   мгновенно, неожиданно, взрывообразно.  Как, почему, откуда? Каким   образом  накопилось  такое высокое  качество?  Как смогли они  столь глубоко и  решительно повлиять пусть   на  ограниченный,  но   всё  же  достаточно  мощный   пласт советского общества   и  обратить    его   мысли  к  несогласию  с официальной  линией коммунистических   правителей,  к демократии  и либерализму,   столь   плохо приживляемых   к   российским    народным стволам?     

 

Одним   из   первых  Булат  Окуджава  не  просто  уловил  и  передавал настрой общества.  И   узкого,   и   широкого.  Он  всегда  выражал его необъяснимым чудом сохранившиеся,  уцелевшие при  диктатуре благородные  свойства.  «Защитникам державы  Нам  не  хватало Окуджавы»,  - сказал   Давид   Самойлов.    Всем   не  хватало.  И  еще:   в   нашем сознании Булат  и   своим  стальным   именем,   и днём  рождения   9-го мая, и песнями   связан   с   войной.    А    ведь  подавляющее большинство   его стихов  -  любовные,   лирические,    философские,    эзоповски политические, ироничные,   мудрые…  И  всё  же:   «Сапоги»,  «Пехота», «Шинель»,  «Огонь смертельный»…

    

Вот  таким  огнём   он  поначалу   целительно  обжёг,  а  потом  лечил   наши умы,  продырявленные   сталинским   культом  и  его  полуразоблачением, делом  Берия, венгерским   восстанием,   антихрущёвской    группировкой, московским  фестивалем  молодёжи  -  событиями    противоречивого потепления  между   20-ым  съездом  компартии  в  56-ом    и   октябрьским пленумом  ЦК  64-го,  когда   Никита Сергеевич на   собственной   шкуре испытал,  как  сказал  поэт  Левитанский,    «второе   ведущее   чувство нашей эпохи:   первое  -  чувство  локтя,  второе  - чувство колена».   

    

Впервые   мне  сообщили  о  нём  осенью  1957-го   года:   двое ленинградцев взахлёб и порознь   рассказывали,  приехав  в  Москву,     о новом   поэте, не то декламировавшем,  не  то  певшем   там  у   них  на   каком-то   вечере под собственный гитарный   аккомпанемент      необычные   песни.   Они даже помнили  наизусть:  «Вы слышите,  грохочут   сапоги,  и  птицы ошалелые летят…  А  мы рукой  на  прошлое  - враньё!  А  мы  с  надеждой в будущее  - свет!..»    «Простите  пехоте,   что   так неразумна  бывает  она»… Булат Шалвович   позднее  и   сам   не мог   с  точностью припомнить,  в каком  году он   впервые   вышел  на  сцену:   то говорил   «в  конце  пятидесятых»,   то «в шестидесятом»…

    

Второй  раз  -  зимой  60-го:    один  эстрадный  режиссер  убеждал  меня, начинающего рифмоплета,  что  только   так,  как   Окуджава,  следует  писать необходимые  народу  песни.  В   третий   раз   слух  о  нём   поразил всеинтеллигентское  в  Союзе оображение,  когда  в  тех  же  шестидесятых развернулась  вокруг  Булата  бешеная брань  да  и  вообще  травля литературного сборника  «Тарусские  страницы»:  именно его, безобидной  с какой   ни  возьми стороны,  до  последней  запятой  правдивой повести  о вступающем   в  войну  мальчишке  досталась  львиная   доля   грязи, которую, предваряя   никитиных  «пидерасов»   на   выставке   в  Манеже, обрушили на однотомник   безграмотные выкормыши  и   прихвостни  партийного  идеолога Суслова.     

     

И  фильм  «Застава  Ильича» со  съёмками  поэтического  вечера  в Политехническом музее  с  прекрасной  пятёркой  тогда  еще  друзей «Окуджава-Ахмадулина-Вознесенский-Евтушенко-Рождественский»  тоже попал   на   экраны  при  неистовом скрежете  политиков - бюрократов  и под вопли,  говоря евтушенковскими  словами, «дорвавшихся  до  власти коновалов»,   но  с   овацией, пусть   и  беззвучной,  и  к удовольствию части моего   поколения.  И,  наконец, словно   строительство добротного  дома,  в точности   по  поговорке    про  избу  о четырёх  углах, произошёл решающий, четвёртый   эпизод   предварительного моего  знакомства  с Булатом Шалвовичем,  пока   еще  заочного.

 

Летом    1967-го    года,   на   пятый   год    работы   в    московском    бюро РАИ – Итальянского   радио  и  телевидения,  мне   привезли   из   Рима только   что выпущенную  там   ЦК   Итальянской   компартии    небольшую пластинку   в 33  оборота:    семь   песен,   среди   них    «Арбат»,  «Троллейбус»,  «Сапоги», «Смоленская   дорога»…

 

Благодаря  пластинке  я  и  оказался  в  фонотеке  Союза  писателей,  которой тогда  заведовал  Лев  Алексеевич  Шилов,  радиожурналист,  критик, впоследствии  создатель и многолетний  руководитель  Отдела   звучащего слова Государственного литературного  музея,   ныне,  уже  в  начале  21-го века,  директор  музея  Корнея Чуковского  в  Переделкино,  первым   в   стране, если   не  изменяет  память,    восстановивший     валики   Льва   Толстого, записавший    на   магнитную  плёнку Ахматову  и   вообще   на   века сохранивший    для   нас   и   наших  праправнуков голоса    настоящих  поэтов и   писателей.  А  Льва  Алексеевича  известила  редкая по культуре  и  прочим качествам  Елена  Абрамовна  Заец,  которой   знающие люди   воздают должное  за  чуть  ли  не  все  прошлые  и  нынешние промышленные стандарты  в  стране,  а  друзья   преклоняются   перед  её страстным увлечением поэзией  и  театром.  Всё  это  я   говорю,  чтобы   было понятно, сколь  многим  обязан  я  за  дальнейшее  знакомство  с  Булатом.     

 

Итак,  пластинка.  Шилов-то   и   рассказал    о   ней   Окуджаве,   там   в фонотеке  мы  и  познакомились,  пластинка   перешла   в  его  руки,  а  я получил  заманчивое приглашение   записать   на   пленку   ближайший концерт.  Не  ахти какая  богатая  писательская   фонотека  не   располагала приличной   техникой, а в  моём  распоряжении  в  коррпункте  были  две сказочные   «Нагры»,  и   по сегодня  не-превзойдённые  супер-профессиональные   кино-радио-телемагнитофоны.  Один  из  них   и отработал    в   апреле    1968-го    в   актовом  зале    Бауманского     училища, заполненного  студентами,  преподавателями  и примчавшимися  со  всей Москвы   поклонниками   Булата,   которые   то  и  дело из зала   подсказывали ему   легко забываемые   строчки.

 

Что  в  стране,  что  в  мире  ситуация   весной   68-го  была,  мягко  скажем, не ахти.  Последствия   молниеносной   июньской   взбучки,   которую    в 67-ом году   Израиль  устроил   агрессивным   Египту,  Сирии,  Иордании   и прочим оголтелым, в том  числе,  косвенно  и    советским  антисемитам, выразились в  отпечатанных  листовках,  которые   они,  взращённые партией  и правительством нью-черносотенцы,   несколько месяцев подряд   упорно совали     в   наши домашние   почтовые    ящики  по  всему столичному центру в  точном  соответствии  с  адресами  и  прописками: «ЕВРЕИ  - ВОН  ИЗ МОСКВЫ!» Одновременно  польский   вождь  Гомулка, сам   хлеб-нувший социалистической   тюряги,   а   тут    смертельно перетрусивший     после того,  как чехословаки   в январе  турнули  прочь своего  сталиниста Новотного  и   затеяли   робкую  пражскую   весну,   сразу же   в  апреле попавшую   под    угрозу   военной  «интернациональной помощи», случившейся   всего    четыре   месяца   спустя   в  августе,  короче, Гомулка учинил    изгнание   последних   еще   живших   в  его  стране «жидив».

 

В   Германии   и   Франции   начинались   тогда   молодёжные   левые экстремистские  движения,  шли  манифестации  в  драках  и  побоищах  с полицией.  Бушевала  вьетнамская   война.  Короче  -   настроение   было соответственное,  пардон, хреновое. А  Окуджава   всегда   остро чувствовал настроения   в   обществе.   Отсюда    и  произнесённые    им   на   концерте слова перед  песней  о  так   называемом  весёлом  солдате:   «Возьму шинель, и  вещмешок,   и   каску…»   -  эта   песня,   сказал   он,   -  про конформиста, а кто  не  знает   этого   слова,    спросите  у   друзей   или загляните  в словарь». Тысячи  конформистов   ворвались   в   Прагу,   как  до этого  в Берлин   летом 53-го  года  и в  Будапешт  осенью  56-го, а миллионы   конформистов поддержали  все  три  позорные  акции «спасения социалистического  строя». Вот  и удивляемся   мы  поэтическим пророчествам  и   рассуждаем  о  якобы неполитизированном   поэте. А если мы  сейчас   послушаем   эту   песню чуть  внимательнее  -  она   ведь   и  про Чечню  тоже,   и   про  разгуливающих там  сегодня  солдат   с   автоматами.

 

Полагаю,  что  от   распространённых   весной   68-го  общественных настроений  и  две   его     пронзительные   песни,   посвященные  совести России   -  Пушкину:  «А всё-таки    жаль,    что   нельзя  с  Александром Сергеичем…»  и   «На   фоне Пушкина  снимается   семейство…»    Но поэтов всегда   занимают   еще  и  вечные вопросы,  а среди  них  -  любовь, отношения   мужчины  и  женщины,  вспомните «Ваше  Величество, женщина»,   «И   муравей   создал  себе   богиню…»   Но Окуджава  не  был бы великим   интеллигентом,  если   в  самые   грустные  времена   не сохранял бы чувство   юмора,   поразительно    тонкого,   не  похожего  на смех   Галича, Кима, Высоцкого.  Чему  свидетельство  и  песни   для телефильма  «Золотой ключик   или  Приключения   Буратино»,   и   давно знакомые  про   «Метро», про   «Дураков»   и   про   «Кабинеты   для  моих друзей»,  политический   (да и  сатирический  тоже!)  смысл  которых большинство из  нас,   увы, позабыло.     

 

За   восьмилетний  промежуток   между   той   первой     и   следую-щей моими записями  его       концертов,  Окуджава,   уйдя  от   бардовской  песни в тексты  для кино   и   театров,  и  в   прозу,    окончательно  утвердился   на вершине русской поэзии,  посрамив  в  70-ом   году  безграмотных идеологов песней   для  «Белорусского  вокзала».   В   ней   было   всё:   и естественное геройство,  и оборона  своей   земли,  и  единение  разных людей,  которые каждой   клеточкой   сознают, что военные  кровавые годы были   самым ярким  и  значительным  периодом  всей   их  жизни.  Но  есть в  ней  и второй план - подтекст.   Простая  максима   «Мы   за  ценой  не постоим»   открывала величайший   государственный  секрет:   за  тысячу лет империя,  вернее, её правители,  никогда  не  думали, какую  непомерную цену  платит страна человечьими  жизнями  за  собственные  победы   и поражения.

 

В   начале   70-ых    Шилов   предложил   поучаствовать   в    попытке студийно записать    Окуджаву.  Кончилась  эта  затея  неудачей.  Моей, конечно,  потому как Лев  Алексеевич   предупреждал,  что  так  может случиться.  Булат Шалвович   то ли  волновался   от   засевшего   в  подкорку неосознанного сознания,  что  пишем для пластинки,  то   ли  пересиливало в   нем авторское начало,   когда  поэт  творит  сиюминутное, неповторимое искусство,  но  он беспрерывно  ошибался, забывал  текст, путал  слова, повторял,   начинал сначала…   Это   было   прекрасно,  бесценно   для музея,   но   абсолютно неприемлемо   для   производства.  Техника,   то  есть моя  «Награ», записавшая,  к  примеру,   в  консерватории    концерт Хачатуряна,  тут выручить  не  могла.  Никак.  Каждую  песню   Булат, ошибаясь  и  повторяя, пел снова и  по-новому,  иначе,  чем   в предыдущем варианте,  и  было абсолютно  невозможно  состыковать,  скажем, часть второго  дубля  с третьим  или  четвёртым  -  все  они были разными, непохожими, несоединимыми.  Мы,  нет,  скажем  вернее, -  я  расписался  в бессилии.  Не знаю,   как  и  кому  удалось  впоследствии   всё  же  изготовить в студиях песни  Булата  Окуджавы,   честь   им   и  хвала   и   наш   низкий поклон. А Шилову  -  за   всю его  культуртрегерскую,   постыдно  мало оценённую современниками   деятельность  -  особенный.   

 

В  апреле  1976-го  он  же,  Лев  Алексеевич,   попросил   записать    концерт в клубе  АЗЛК   -  автозавода   «Москвич»,   где   почти   подпольно,   благо мой кузен  директорствовал  в  том   клубе,  мы   с  кинооператором  сняли кое-что на  пленку,  в том   числе  и  опального  академика   Сахарова, сидевшего  на ступеньках   у  сцены,  так   как  приехал   он   поздно,   зал был забит,  люди стояли  толпой  у  стен, мест ни свободных,  ни  приставных   не было  и  в помине, а  супруга   его,  Елена  Георгиевна Боннер,   даже исхитрилась вытащить    из-под  меня,   сидевшего   сбоку   за  занавесом  на сцене,  стул, когда  я  на  секунду приподнялся  поправить  микрофонный шнур,   и кинооператор   в   ужасе  зашипел  на   неё:   «Вы   что,   что  вы делаете,   он же  упадёт,  он  же  работает!»

 

В   декабре   того  же   76-го  удалось   снять   на  киноплёнку   и,  конечно, сделать  полную     звукозапись  триумфального  выступления   Окуджавы    в Московском  доме  учёных.  Овации  повсеместно   подтверждали   почти всенародную   ему   поддержку, и  это   заставляло   наивно   и  романтично верить в  возможность  перемен, в готовность народа  к  ним,  а  кого-то писать   о  том, доживёт   ли   СССР   до  какого-то   там  года… Признаюсь, все   аудиоплёнки  были    мною  копированы,  все отданы  в  Союз писателей и  в  Литературный  музей,  хотя   продолжают   быть собственностью итальянского   радио  и  телевидения.   Как   и  кинокадры, что  без  пользы  и смысла,  полагаю,   всё   еще лежат  в  римской фильмотеке…  

 

Съёмка   в  Доме   учёных   привела  позднее  к  созданию  целой  серии часовых документальных  телефильмов   всё  для   того   же   РАИ.  Первый назывался «Настоящие    писатели».   О  Высоцком,  снятом   в  79-ом  году,  я  расскажу чуть ниже.   А   зимой  77-го    мы   приехали  съёмочной   группой вчетвером к    Булату  Шалвовичу   в   его   очень  скромную  квартирку, тогда -  возле Ленинградского  шоссе, и  в  малюсеньком   кабинете,  где  стало мгновенно не  повернуться,  долго  говорили.  И   на    бытовые,   и   на биографические, и   на   творческие,   и   на  политические  темы.

 

Приходилось  быть  -  при  официальных  интервью,  будучи  вроде  бы представителем иностранного  органа  печати,  -  крайне  осторожным  в словах  и вопросах:  нельзя было   ни   изображением,   ни   комментарием подставить   ни героя   фильма,   ни  прочих   участников,   то  есть    Юрия Трифонова,   Андрея   Вознесенского   и   других.  Время   было   жуткое,  да, да,   шизофренически жуткое,  как  бы  и  кто  бы  ни   поминал   его сегодня в   ностальгическом   запале, кондовый  сусло-андропо-брежневский обскурантизм,  по-русски  -  мракобесие, свирепствовало  вовсю, советские посольства   во   всех   странах   отслеживали   любое   выступление,  любую статью,   любую  телепередачу,  о  коих   немедля  доносили   в  Москву,  и мстительность  властей  не  имела  границ.  Вспомним,  как они   заставляли Булата якобы    протестовать  против  выхода  его   книги  в  ФРГ, как дошли-допёрли   до   насильственного   призыва    в  армию  его  сына. Сотворившие это  беззаконие  даже не  понимали,  как  разоблачают  себя перед всем миром,  они  недвусмысленно  и  громко   сказали:   не   будешь нам подчиняться,   мы   тебя   за   решётку.   Или   в  казарму.    Никакой разницы.   

 

Итак, о  чём   же   в  беседе-интервью  рассказывал  Булат   Шалвович.  О своём первом  выступлении   в   Ленинграде,    когда   он,   коммунист, вышел  с гитарой  на  сцену,   и  после   первых    же   строк   «Вы  слышите, грохочут сапоги,    И  птицы ошалелые   летят…»  кто-то   крикнул   из  зала: «Пошлость!»  -  и   он,  забрав  гитару,  ушёл,   а   всего   два   года  спустя, там же,  успев  завоевать популярность,  «всё  им припомнил».  И  про студенческую   песню    «Неистов  и  упрям,  гори, огонь, гори…», которую центральное   радио    однажды     назвало  народной.  И  про расстрелянного в 37-ом  отца,  и  про  единственную  на  всю  Россию   маму Ашхен, которая ничего,  хоть  и    убеждённая   правдолюбка  и  активистка, не может   тут сделать,   поскольку одна,  и  про  себя  -  грузина московского разлива, арбатского   мальчишку, спасённого  родственниками   от концлагеря,  куда мог  попасть   вслед  за   матерью.

 

Про  то,  как,  донельзя  надоев  военкому,  сумел   уйти  на  фронт  после  9-го класса  школы,  как  с  биографией  и  бумагами   сына   врага   народа     всё же поступил  в  Тбилисский   университет,  получил  распределение учителем   в Калужскую    область,  пришёл   в   отдел   поэзии  журнала «Юность»,  оттуда попал    в   чуть  потеплевшие  времена   в   «Литературку» и   ушёл   затем   на вольные  писательские  хлеба  в 1962-ом  году,  когда обстановка  в  стране, как, впрочем,  всегда,  была   более  чем противоречива:   недавно похоронили Пастернака,  властелины  Союза  во главе  с Хрущёвым развязали карибский кризис, но  одновременно опубликовали солженицынский  «Один  день Ивана Денисовича», а  затем затеяли   идеологическую чистку - промывание умов, возмечтавших  о вободе,  начав  с  художественной выставки  в Манеже   и  закончив позднее    никито - хрущёвскими  так  называемыми «встречами»  с интеллигенцией,  а  на  деле  -  бесплатными   халявными пьянками, блистательно описанными  писателем  Тендряковым,  у  Никиты Сергеевича на  госдаче и  его же, хрустяще-хрущёвским  зубодробильным хамством  на кремлёвских совещаниях,  за которое  наоборот  приходилось платить.  Нервами,   здоровьем,   достоинством.

 

По  сравнению  с   другими,    Бог   миловал   Булата   в   тот   период,   ему досталось меньше   коллег.  Но  пришлось  бросить  песни,  которых   к   тому моменту    накопилось   уже   больше   сотни  и  про  которые  он  сказал,  что порой  и  сам  не знает,  как  и  почему  они    «шевелятся»  в   нем,    что часто в  них   нет   сюжета,  что   они   бесхитростны,   скорее    напоминают зарисовки, напевки  без  внутренней  драматургии,  что  тексты   для   кино и театра   требуют  от   него    не   сказать  большего,   но   иного профессионализма.   

 

Еще  говорил  о  первой  своей  прозе  -  о   романе,   который   поначалу прозорливо   назвал    «Глоток  свободы»,  а  не   «Бедный   Авросимов»,   как был  именован  позднее.   Без   лишних   слов  было  понятно:  книга отражала нашу тогдашнюю  наивную  веру  в  декабристов,    которые,  мол, должны были  принести   в  Россию  конституцию  и  справедливость,  а  на самом деле,  как  мы узнали  позже,   могли,  по Пестелю,    наградить страну  очередным   террором   по  типу    французского  якобинского.  

 

Нельзя  было,  делая  фильм  для  европейского  зрителя,  намного  более информированного,  чем  россияне,  не  спросить  о  прямой  аналогии агента Шипова   из   фарсово - сатирического   романа  о  его   «Похождениях», наряженного   тайной  полицией,   то  есть   госбезопасностью,   в  Ясную Поляну   следить   за   Львом  Толстым,   с     бушевавшими   тогда преследованиями   Солженицына,  Максимова, Владимова,  Войновича, Галича.   «Оставим  этот вопрос  как  вашу   интерпретацию»,  - и   это  был самый   умный  в  ту  секунду ответ.   Поразительной   глубины   и   смысла.

 

А   на   вопрос   о  музыкальном   сочинительстве  Булат   Шалвович   не   без гордости  рассказал   о   том,    как   показывал  режиссеру   Смирнову    и композитору   Шнитке  заказанную   ему    в   духе   самодеятельной    песню десантников   десятого  батальона.   Словно   извиняясь  и   оправдываясь, Окуджава    одним   пальцем  выстукивал    ноты  на   рояле   и   напевал. После паузы,   Шнитке    вдруг   сказал,   что   музыка    хорошая,   очень подходящая и   что   он    лишь   оркеструет  её.    А  для    телефильма «Золотой   ключик» Булат    тоже   сочинил   не   только   тексты,  но и мелодии,  однако невежественная  режиссура     предпочла   композитора Рыбникова,  чью работу,   при   всем    уважении,    хотя   бы   за   его выдающуюся    «Юнону и Авось»,    нельзя   счесть   в   том   телефильме удачной,   так   что   в  нашей памяти по  дивной  аберрации  Лиса   Алиса-Санаева   и   Кот   Базилио-Ролан Быков   остаются  с   музыкой Окуджавы: «Не   прячьте   ваши денежки   по   банкам и  углам…»,   «Какое   небо голубое! Мы   не поклонники   разбоя…»  -     что    с блеском  доказывают  и сам  автор,   и преданные   ему  Татьяна   и  Сергей  Никитины во  многих концертах, оставшихся  на   аудиопленках…  Вот   уж  действительно   - талант  от  Бога, и вовсе  не  обязательно   получать   консерваторские «корочки», чтобы сочинять  настоящую   музыку  и   стихи.

 

Мы   встречались  с  Булатом   Шалвовичем   и  в  восьмидесятые  годы: повезло переброситься  несколькими  фразами  после  присуждения  ему  в Италии   в 1985-ом году   дирекцией   фестиваля  Сан-Ремо  премии «Золотая гитара»,   а затем     в  его  новой   последней   квартире    в  Безбожном переулке  за проспектом  Мира  весной 88-го  после  феноменальной телепередачи  вечера бардовской  песни,  когда  в финале  он,  более  чем признанный  патриарх, вышел на  сцену  и  все  участники  запели «Возьмёмся  за  руки,  друзья…»  В тот  момент  исторического  перелома, когда решался  вопрос  судьбы  - быть переменам  хоть  к какой-то   свободе или  же  страна  вернётся   к  лагерям   и террору,  этот  финал, это    пение, поддержавший   его  зал выглядели демонстрацией  недвусмысленного выбора. Казалось  -  народа. Оказалось  - жалкой  кучки  наивных романтиков.  Но, чтобы  понять  это, потребовалось еще несколько  лет тяжкого  опыта  развала  и того,  что  остряки  переименовали  из демократии  в   дерьмократию.

 

Еще  годы  спустя  подумалось,  что  сам   Булат   Шалвович   понял   всё   это уже  в  1993-ем   году,  когда    в   ноябре    посчастливилось   в  последний раз быть  на  его  концерте    в   театре  на  Трубной   площади,  а  позже, уже  в 96-ом, издалека слушать  его   почти   часовое   радиоинтервью перед избранием  Ельцина  на второй  президентский  срок.  Окуджава   говорил: «Я уже   знаю   все   его  недостатки,   любой   другой    будет   хуже.    Буду голосовать   за   Ельцина».  Вот  так:    опять  мудро   и   точно  -   будет хуже.

 

И  всё  же  Окуджава   никогда   не   терял    ни   присутствия   духа,  ни тончайшей  иронии,   ни   надежды.  Не  маленький,  а   могучий   оркестр этой надежды   звучал  в нём  постоянно,    призывая   нас   «не   отнимать ладони со   лба,  дать всем  всего  понемногу»   и   никогда   не   забывать, «зачем   мы живём     на  этой  вечной   земле».

 

И   накануне   его   дня   рождения,  и  за  пять  недель   до   дня   ухода   из этой жизни вспомним   его  «Пожелание   друзьям».  Оно  вроде  бы назидательно и нравоучительно,  но,   как   и  все   булатовы   стихи,  просто поучительно.  В тысячемиллионный  раз мудрый   человек    дает   нам добрый   совет,   просит нас   о  сущей   малости…

 

Давайте   восклицать,   друг   другом   восхищаться,

высокопарных   слов   не   надо   опасаться.

Давайте  говорить   друг   другу  комплименты  -

ведь   это  всё   любви   счастливые   моменты.

 

       Давайте  горевать  и  плакать   откровенно,

       то   вместе,  то   поврозь,    а   то   попеременно.

       Не  нужно   придавать   значения   злословью  -

       поскольку   грусть   всегда  соседствует   с   любовью.

 

Давайте   понимать   друг   друга   с  полуслова,

чтоб,   ошибившись   раз,    не   ошибиться   снова.

Давайте   жить,   во  всём   друг   другу    потакая,  -   

тем   более,    что   жизнь   короткая   такая.

 

 

 







<< Zurück | Gelesen: 549 | Autor: Розин Б. |



Kommentare (1)
  • Гость
    Гость
    Помогите, пжст., связаться с автором воспоминаний. Крылов Андрей Евгеньевич ae_krylov@mail.ru. Заранее благодарен.
    2018-07-01 19:40 |
  • Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
    Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich


    Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

    Zur Anmeldung >>

dlt_comment?


dlt_comment_hinweis

Autoren