Виктор Равкин

В плену литературных реминисценций

Делай, что должно,

и будь, что будет!

 Дать однозначное определение реминисценции - этому культурологическому термину - невозможно. Экскурсы в словари, энциклопедии и даже в Интернет дали различные результаты. Это понятие имеет расплывчатые границы и широкое поле для его применения. Вот только несколько ее определений:

1.   Отзвуки чужого произведения.

2.   Смутное воспоминание или явление, наводящее на воспоминание.

3.   Оригинальный способ связать настоящее с прошлым.

4. Своеобразная игра, заключающаяся в сознательном или в скрытом воспроизведении автором чужих образов, повторении отдельных фраз или запоминающихся описаний.

5.   Элемент художественной системы, отсылающий к ранее прочитанному, услышанному или увиденному.

6. Отдельные черты в художественном произведении, навеянные невольным или преднамеренным заимствованием образов или ритмико-синтаксических ходов из других произведений; как сознательный прием рассчитан на память и ассоциативное восприятие читателя.

7. Средство создания художественного образа как элемента иронии, критики автором предмета культурной традиции; автор может выражать свое мнение о конкретном произведении, а там, где нужно будет высмеять персонаж, реминисценция переходит в пародию.

8. Присутствующие в художественных текстах «отсылки» к пред-шествующим литературным фактам, отдельным произведениям, напоминания о них.

Этими «теоретическими» изысканиями автор занялся спустя несколько лет после написания предлагаемых читателю очерков. При этом выяснилось, что он все это время находился в плену у этих самых реминисценций, не подозревая об этом. Некоторые исследователи считают, что «уникальность реминисценции – в ее возможной неосознанности в том, что автор на волне какой-интуиции, часто совершенно бессознательно вкладывает в текст то, что когда-то было познано, но забыто». Итак, почти все очерки, представленные в этом разделе, долго находились в рукописном виде. И только теперь найдено им «теоретическое» обоснование. И такое бывает.

О том, что «проба пера» будущего сочинителя произошла с помощью рассказа Чехова «Ночь перед Рождеством», уже было сказано. Затем реминисценции помогли автору «отомстить» баснописцу за басню «Стрекоза и Муравей», «оправдать» кота Ваську, который «слушает и ест», превратить пушкинское «Зимнее утро» в саарбрюккенское весеннее, напомнить содержание рассказа Паустовского «Кот-ворюга», проехаться вместе с Шолом-Алейхемом по просторам Винничины на «Праздношатающемся», вспомнить о тимуровско-гайдаровском движении пятидесятых годов, познакомить» российских музыкантов с бременскими и препроводить их в уменьшенном, но интернациональном составе до этого немецкого города, встретиться с Фазилем Искандером в Саарбрюккене и, наконец, через произведения выдающихся русских поэтов познакомить читателя с фенологическими особенностями русской осенней поэзии.

Сюжеты этого раздела книги говорят о многоликости, многозначности реминисценции. Почти все ее определения могут быть применены к ним, а к некоторым даже несколько. Читатель легко может догадаться, к каким именно.

«Праздношатающийся» и я:

в одном поезде с Шолом-Алейхемом

Чем медленнее идет поезд,

тем необъятнее окрестности.

                     Шолом-Алейхем

Началась эта история в Москве, в магазине «Подписных изданий». Стою в очереди, очень подписаться хочу. Народ вокруг, в основном, интеллигентный. Разговоры о книгах – кто что достал или прочитал. О писателях рассуждают; некоторых, особенно современных, даже критикуют. Время-то стояло вполне оттепельное, очередные холода еще не наступили. Впереди меня стоят две женщины. Одна, брюнетка, что-то рассказывает своей подруге; и довольно темпераментно. Делать мне нечего, прислушиваюсь:

Наконец-то моего любимого писателя прочтем почти всего. Обожаю его. Какой язык! Так положить разговорную речь на бумагу мало кто мог.

Кого это она так хвалит? Может быть, и мне подписаться? Я взглянул на объявление в витрине: Шолом-Алейхем, шеститомник.

- А вы, молодой человек, на кого хотите подписаться? – это она ко мне обращается.

- На Фенимора Купера! – с гордостью отвечаю, - но могу еще на кого-нибудь.

- А у вас среди родственников есть евреи? - не отстает от меня настырная эта моя соседка по очереди.

Слегка растерявшись от такого анкетно-прямого вопроса, все же сознаюсь:

- Да, имеются, со стороны отца.

- И что? Они вам ничего не рассказывали о Шолом-Алейхеме?

- Что-то, кажется, было. Да ведь писателей так много, всех не упомнишь, - отвечаю.

После этого она потеряла всякий интерес к моей биографии, а вскоре подошла и моя очередь. Я подписался на обоих писателей. Через некоторое время вышел первый том, затем и второй. Не скажу, что читал эти светло-коричневые книжки; так, листал только. Но вот в третьем томе наткнулся на «Железнодорожные рассказы» и сразу заинтересовался. С детства обожаю железную дорогу: вокзальную сутолоку, запах паровозного дыма, вагонные знакомства, болтовню с попутчиками, местных жителей, выходящих к поезду с домашней снедью. А вторая полка! Она была всегда за мной в давних наших поездках на Украину за дешевым летним отдыхом. Разве это не счастье – забраться наверх по металлическим ступенькам, а потом спуститься вниз; и так по многу раз. Как всем известно, в дороге есть три стоящих дела: спать, глазеть в окно и перекусывать. Да, пожалуй, еще – пить чай из стаканов, зажатых в подстаканниках. В общем, я был вполне подготовлен к чтению этих рассказов из железнодорожной жизни. Первый назывался очень странно: «Праздношатающийся».

Вот как он начинался:

- Знаете, чем лучше ехать? Лучше всего, покойней, вольготней? Праздношатающимся! Оказывается, так прозвали поезд узкоколейки, идущей мимо таких городков, как Гайсин, Немиров и им подобных благословенных мест, где нога прародителя Адама сроду, конечно, не ступала. Богопольцы, слывущие на белом свете острословами, не нахвалятся преимуществами «Праздношатающегося». Во-первых, – говорят они, - вам нечего бояться, что вы опоздаете. Когда бы вы ни пришли, он стоит. А чего стоит то, что вам не нужно драться за место? – спрашивают они. – Вы можете проехать неведомо какое расстояние один – одинешенек в вагоне, можете, как барин, выкинуться во всю длину и переворачиваться с боку на бок, сколько душе угодно. Это чистая правда. Вот уже недели три, как я путешествую в нем по этим краям, и я почти все на том же месте. Прямо какое-то колдовство! Не думайте, однако, что я огорчаюсь. Наоборот, я очень доволен. Ведь здесь я повидал столько занимательного, наслышался таких былей и небылиц, что не знаю, когда и кончу записывать все это в свой дневник…

Когда из Петербурга пришла весть о том, что здесь будут прокладывать дорогу (министром был тогда Витте), люди говорили: «К чему нам железная дорога! Без нее не обойдутся!». Позже, когда в этих местах появился инженер, стали производить съемки и мерить землю, люди прикусили языки, а острословы поглубже запрятали руки в карманы. Богопольцы обладают одним достоинством: не угадав, они не огорчаются. «Календарь, - говорят они, - тоже иногда врет…Округу охватило некое смятенье, род железнодорожной  лихорадки, которая не миновала ни одного человека. Люди позакладывали женины жемчуга, субботние платья и принялись строить дорогу. При этом они потеряли все до гроша и наказали внукам и правнукам даже близко не подходить к железной дороге. И все же одно другого не касается: бедолаги действительно разорились, но, как они выражаются, добились своего – железную дорогу проложили. И хотя этот поезд наименовали «Праздношатающимся», все же люди не нахвалятся им и рассказывают о нем всяческие чудеса, Например, заявляют, что с той самой поры с ним еще не стряслось ни одной беды, как с иными поездами. В чем же дело? А все это, говорят они, очень просто. Тихо шагаешь, не потеряешь... И «Праздношатающийся» действительно тихо ходит. Да еще как тихо! Тихо едешь – дальше будешь».

Да я тоже путешествовал на этом, тихоедущем! – вспомнилось мне. – И места знакомые, и станции некоторые, мимо которых медленно - ох, как медленно! - катил по узким рельсам в начале жаркого лета 1951 года «Праздношатающийся». Может быть, тот самый?

От Москвы до Винницы ехали в вагоне прямого сообщения. Он находился в самом хвосте киевского поезда. Утром, уже в Киеве его отцепили и загнали в тупик. Пассажиров отпустили гулять до вечера. Пошли и мы проветриться. Сначала, конечно, на базар – попробовать ранних овощей и ягод. Потом прошлись по Крещатику, почти уже  восстановленному. Спустились к реке. Погода была тихая и солнечная. А Днепр, как всегда, чуден; еще со времен Гоголя. Птицы, как ни странно, перелетали с одного берега на другой, а некоторые даже возвращались обратно. Вот и верь классику.

К вечеру снова заселили вагон. Его прицепили уже к винницкому поезду, и мы покатили дальше на юг. И вот там, в Виннице, ранним утром следующего дня произошла моя встреча с главным героем рассказа Шолом-Алейхема. Тогда я, конечно, не знал, как этот поезд уже давно прозвали местные жители.

Памятник ветерану

узкоколейки в Гайвороне

В сторонке от главного вокзала возле узкой и низкой платформы стоял вроде бы и поезд, но какой-то не такой. Раза в полтора меньше обыкновенного. Зато труба у малорослого паровозика была что надо. Она торчала над его черным удлиненным туловищем, напоминая картинку времен отца и сына Черепановых. Занесли вещи в вагон. Его стенки, по-моему, были сделаны из фанеры и окрашены в ядовито-зеленый цвет. Двухэтажные полки располагались только с одной стороны, боковых не было. Короче, он сильно смахивал на поезд детской железной дороги, если кто еще помнит такую. Постепенно вагон заполнялся. Ехали в основном женщины. Распродав на базаре свою сельхозпродукцию, они возвращались домой с промышленными товарами: гвоздями, серпами, граблями, глиняной посудой, дешевыми тканями.

Наконец, поехали. Вообще-то, это слово не совсем точно характеризует способ передвижения нашего поезда по рельсам. Поезд пошел. И действительно, на длинных подъемах некоторые пассажиры спрыгивали с него и спокойно шли рядом, уверенные, что поезд их не обгонит. А когда поезд шел под уклон, они вскакивали на подножку, наслаждаясь легким ветерком и ожидая очередного снижения скорости.

Солнце уже стояло высоко. Сморенный порядочной вагонной духотой, я было задремал, лежа на одеяльце, прихваченном из Москвы. Но вскоре был разбужен криками пятилетнего братика.

- Займи ребенка, - мать строго посмотрела на меня, - что-то уж больно расшалился, почитай ему книжечку, хоть какую. У нас же есть кое-что.

Она вытянула из чемодана несколько тонких книжек, прихваченных из Москвы по школьному списку для того, чтобы не разучиться читать во время долгих летних каникул.

- Начинай! – она передала мне книжку Аркадия Гайдара «Чук и Гек». – А ты посиди спокойно хоть немного, - она строго посмотрела на моего младшего, - и послушай историю про такого же сорванца, как и ты.

Я начал читать. Как все помнят, милая семейка ехала на Восток на встречу с отцом. Разница с нашей поездкой состояла в существенно большей скорости их передвижения по широкой колее, да за окнами их поезда мелькали отнюдь не летние пейзажи. У нас же за мутными стеклами окон тянулись похожие друг на друга бескрайние колхозные поля желтеющей пшеницы, слегка оживляемые небольшими рощицами и фруктовыми садами.

Я старался читать с выражением, как нас учили в школе. Тем более две наши соседки стали прислушиваться, обсудив какие-то свои бытовые проблемы. Наконец я добрался до самого интересного и комичного эпизода повести. Как все помнят, Гек пытался пристроиться для продолжения ночного сна к какому-то дядьке, перепутав купе и переполошив весь вагон. На том месте, где Гек уже утром, став героем ночной истории, прошелся по вагону и вернулся с небольшой кучкой никому не нужных вещей, я на мгновенье, как мне показалось, прикрыл глаза, утомившись от декламаторской деятельности. А когда открыл их, не обнаружил сидевшего напротив братца. Но вскоре он появился, его ручки с трудом удерживали небольшой продовольственный набор, состоящий из маленького мешочка семечек, куска колотого сахара и двух малосольных огурцов. Это были скромные пожертвования тружеников украинских полей чистенькому городскому мальчику в коротких штанишках на бретелях. Вот что значит пример полюбившегося литературного героя.

Теперь и перекусить можно, - заметил наш сосед. Попутчики не возражали и, как по команде, стали что-то доставать, развертывать и откупоривать. Я наблюдал за этим процессом во все глаза. А также ноздри, если так можно выразиться. Потому что от свежеиспеченного ржаного хлеба, розового сала, обильно сдобренного солью, и цибули шли ни с чем не сравнимые и совершенно не передаваемые на бумаге волнующие запахи. Они до сих пор в моей обонятельной памяти. А такая, я уверен, есть у каждого человека. Я так смотрел на смачно жующего соседа, что тот, не выдержав  моего жадного взгляда, отломил от каравая здоровенную горбушку, кинул на нее солидный кусок сала и протянул все это мне. Я, который сала на дух не переносил, вцепился зубами в это местное лакомство. Мать помалкивала, вглядываясь в мою худобу.

Что-то хлопчик у вас дюже бледненький. С Севера, небось, приехали? Из Москвы? Да…, - он даже присвистнул, - и правильно сделали. Что там у вас хорошего? Пыль, шум и пустые прилавки. Через месяц сыночка не узнаете. Молотить будет все подряд. Вон, побачьте на моего Миколку, - он взглянул на сынка. – Убери пятки под лавку и перестань лузгать подсолнух. Уже и пола не видно из-под шелухи. Давай собирайся, нам скоро выходить. Отсыпь малому стаканчик семечек. А «Чука и Гека» дома дочитаем, возьмем книжку в библиотеке.

Братец, между прочим, сразу забыл о книжке и с удовольствием переключился на другой вид деятельности. Укрепив семечко между верхним и нижним молочными зубами, он раскалывал его на две половинки, а затем уже подросшими за время железнодорожного путешествия ноготками извлекал его содержимое.

Так мы и ехали, как я потом вычислил, со скоростью 20-30 километров в час. Клубы черного дыма, нигде не задерживаясь, попадали в открытое окно, и уже вскоре я выглядел вполне загоревшим. Миновали Гайсин, Немиров и некоторые другие городки. Вот, наконец, и рекомендованное нам местечко для отдыха. Не спеша, выгрузили вещи. Стоим в тенечке от вагона и не знаем, куда дальше податься. Мимо нас прошла паровозная бригада во главе с машинистом.

- Куда это они? – поинтересовался я у нашей попутчицы.

- Да машинист наш из этого села, пошли обедать к нему домой, вон на горке его хата. Может, и подремать успеют. Стоянка поезда полтора часа, а то и больше. Будем ждать встречного. Ведь разъехаться можно только здесь.

Поняв, что мы приехали сюда на отдых, она замахала руками:

- Да вы что, женщина! Разве здесь можно оставаться! Да взгляните, сколько здесь курортников, - она указала рукой в сторону Южного Буга, стремительно катившего чистые тогда воды на юг, к морю.

Мы посмотрели на голубоватую реку и на  пляж, действительно усеянный загорающими телами.

- Так вот, к семи утра на базаре уже купить нечего. А Бугом сыт не будешь. Поехали со мной, в глубинку. Через пару часов будем в Джулинке. За мной пришлют колхозную полуторку, все же я работаю бухгалтером. Село у нас богатое, а колхоз – миллионер. На базаре все мешками, ведрами и корзинами продают. А какое у нас сливочное масло, только что взбитое! А колбаса свиная, домашняя, между прочим, в кишочки натуральные запакованная, а не в пластмассовую кожуру! А помидоры килограммовые, а огурчики малосольные! Скоро вишня созреет, потом слива; повидла наварите, всю зиму будете кушать. А кур живьем продают.

Мать призадумалась, потом вдруг вспомнила:

- А как же я буду курицу резать, живую? Я  ведь никогда…

- Да я вас в два счета научу. – Она наглядно изобразила это действие. - Чик и все. Затем подвешиваете ее вниз головой, ощипываете и опаливаете на костерке. Кидаете в большую кастрюлю целиком, а потом туда домашнюю лапшичку. Тут вам и первое, и второе.

- Не люблю куриный бульон, - прервал я ее гастрономическое выступление.

Мать среагировала на это по-своему:

- Иди, погуляй с братиком, на паровозик посмотрите.

Тем временем из вагона неторопливо вылезли двое пассажиров. На их плечах висели полотенца, а на головах громоздились соломенные шляпы.

- Ну, что, хлопец, пошли на Буг купаться. Еще и обсохнуть успеем. Без нас поезд не уйдет, - пригласил меня один из них.

Я было дернулся, но мать сдержала мой естественный порыв. Прохладная вода, горячий песок остались моей неосуществленной мечтой. Мне в этом местечке определенно нравилось, тем более кушать я в то время особо не любил. С неприязнью смотрел я на нашу новую знакомую из какой-то там глубинки, откуда до реки двадцать два километра.

- У нас тоже купаться можно. Есть целых два пруда, - угадав мои тайные мысли, сказала она.

И мне представилось, как я барахтаюсь в их колхозном пруду с черноземным дном среди общественных гусей и уток. Мне стало совсем тоскливо, а она продолжала уговаривать:

- Между прочим, комната у нас стоит всего-то рублей шестьдесят- восемьдесят, не то, что здесь:сто- сто пятьдесят.

После этого я уже не сомневался, что мы поедем дальше. Так оно и случилось. Через положенное время явилась повеселевшая железнодорожная бригада. Стали понемногу подтягиваться и пассажиры, некоторые еще были с мокрыми волосами. Ожидали встречного на Винницу. И вот вдали над небольшим леском показалось сначала темное облачко дыма, а вскоре на соседний путь подошел еще один «Праздношатающийся» полная копия нашего. Только вагоны его были окрашены в светло-коричневый цвет. Наверное, чтобы пассажиры их не перепутали. У этого близкого родственника нашего поезда стоянка была короче, к великому сожалению разомлевших на жаре пассажиров.

Знакомые торопливо обменивались сельскими новостями, делали прогнозы на погоду и урожай. Наконец, наш кочегар подбросил в топку уголька, из трубы повалил густой дым, паровоз пару раз свистнул. Машинист внимательно посмотрел назад, опасаясь, видимо, кого-то забыть. Кондуктор сделал отмашку флажком. И мы поехали дальше. Сначала  очень тихо, потом просто тихо, затем совершенно не быстро. На нашей станции поезд не стал задерживаться. И вскоре «Праздношатающийся» – поезд моего детства – скрылся за поворотом. Давно уж не шатается он по степным просторам Винничины, да и самой узкоколейки уже нет. Рельсы, скорее всего, разобрали на металлолом, шпалы пошли на дрова. Поезд растаял в дымке прошлого. Только память хранит былое. И то до поры, до времени.

Иногда беру с полки потертый уже томик великого рассказчика, погружаюсь в тот далекий мир прошлого, наслаждаюсь народной мудростью, неистощимым юмором и оптимизмом любимого писателя.

СТРАНСТВИЯ ПО ЖИЗНИ И ОКРЕСТНОСТЯМ ЛИТЕРАТУРЫ

ПОХВАЛА ПАМЯТИ

УРОК УСТНОГО СЧЕТА

В ГОСТЯХ У МАРШАЛА, ИЛИ ДАВНИЙ ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ В ДОМЕ НА НАБЕРЕЖНОЙ

РИСКОВАННЫЕ ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ, ИЛИ ОДНА КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

ЖАРКОЕ ПИОНЕРЛАГЕРНОЕ ЛЕТО, ИЛИ МИКРОВЕЛИКАЯ СТРОЙКА КОММУНИЗМА 0 1953 год

КАК Я ЧУТЬ БЫЛО НЕ СТАЛ БИБЛИОФИЛОМ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНО "МЕМУАРНОЕ ХУДОЖЕСТВО" - 1956 год

МЕТОДОМ ИСКЛЮЧЕНИЙ, ИЛИ ИНТЕРВЬЮ С САМИМ СОБОЙ - 1959 год

АВТОПРИКЛЮЧЕНИЯ ОДНОГО ДОМАШНЕГО ЖИВОТНОГО, ИЛИ АБХАЗСКИЙ МОТИВ - 1964 год

НОВЫЙ ГОД ПО-МОСКОВСКИ, ИЛИ "НОСТАЛЬГИЧЕСКИЙ МЕМУАР" - 1974 год

САЗАНЫ В ПОЛЕТЕ, ИЛИ АЭРОФЛОТОВСКИЕ СТРАДАНИЯ - 1978 год

В ПЛЕНУ ЛИТЕРАТУРНЫХ РЕМИНИСЦЕНЦИЙ

ТРОЕ ТИМУРОВЦЕВ И ТРИНАДЦАТЬ КОШЕК: ПОЧТИ ПО АРКАДИЮ ГАЙДАРУ

• Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
  Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich

  
  Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

  Zur Anmeldung >>