СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ: ЛЕД ТРОНУЛСЯ

Евгений Кочанов (Бонн)

Первые шаги

Событие, безусловно, неординарное — 43 государства Европы, Ближнего Востока и Северной Африки на саммите в Париже 13 июля объединились в рамках новой международной организации — Средиземноморского союза. Президент Франции Николя Саркози сияет от гордости: воплотилась в жизнь его давняя мечта, ему удалось собрать за одним столом лидеров, не только не питающих друг к другу доверия, но зачастую демонстрирующих откровенную враждебность. И всё это — благодаря Франции, стремящейся играть более заметную, чем ранее, роль на мировой арене.

Итак, что же это такое — Средиземноморский союз? Первоначально, еще в феврале прошлого года, во время своей предвыборной кампании, Саркози планировал объединить в новой организации лишь страны, имеющие непосредственный выход к Средиземному морю. В этом усмотрели попытку оторвать страны северной части периметра от Евросоюза, включив их в новую региональную структуру. Кризис ли, не кризис сейчас в ЕС, но вот так разваливать его нельзя, хотя сама идея более интенсивного, чем ранее, регионального сотрудничества имеет рациональное зерно. Так решила Ангела Меркель и к марту этого года уговорила экспансивного француза унять амбиции и включить в проект весь Евросоюз. Что ж, от этого проект приобрел более солидный и, кстати, более способный к реализации характер, хотя и притушил идею французского первенства в Средиземноморье. Окончательный же (на данный момент) вариант и вообще поражает воображение: Сирия и Израиль сидят за одним столом!

Надо сказать, что именно подобные коллизии стали главным препятствием для продвижения более раннего проекта сотрудничества — Барселонского процесса, инициированного еще в 1995 году. Рыхлый был проект, успехи весьма скромные, и всё, как говорят, из-за его излишней политизированности. Это, заметим, было еще в прошлом веке.

Казалось бы, не так уж много воды утекло с тех пор, а отношение стран Южного Средиземноморья (преимущественно мусульманских) к идее регионального сотрудничества претерпело существенные изменения. Главная идея умеренного исламизма — прогресс через возвращение к изначальным ценностям «протогосударства» времен пророка Мухаммеда — явно не работает: возврат к прошлому может быть, прогресс при этом, однако, невозможен. К радикальным реформам тоже никто не готов: ни правящие верхи, ни управляемое ими общество (последнее, правда, никто и не спрашивал). В этих условиях постепенно, подспудно проводимые изменения, мотивированные необходимостью более интенсивного сотрудничества в рамках новой региональной структуры, представляются допустимыми даже в рамках привычной для этих стран необузданной антизападной и антисемитской пропаганды.

Восток меняется

Согласитесь, только лишь авторитета Саркози, даже его харизма были бы явно недостаточны для того, чтобы собрать столь представительный форум. Значит, его участники (в первую очередь, конечно, лидеры арабско-мусульманского Востока) видели в этом для себя явные возможности, явные выгоды. И, как следствие, согласились принять заключительное заявление саммита в Париже, формулировки которого, возможно, многим не совсем пришлись по душе. Я имею в виду такие пассажи, как, скажем, «развитие демократии и политического плюрализма,... строительство общего будущего на основе уважения прав человека» или «борьба с терроризмом и экстремизмом». Конечно же, Европа и мусульманский Восток по-разному понимают эти термины и по-разному к ним относятся, но всё же, я думаю, и самые авторитарные арабские лидеры с уважением относятся к идее демократии, другое дело, что «не сразу» и «не у нас». А для внутреннего потребления всегда можно сказать: «эти формулировки нам навязала Европа».

Впрочем, Средиземноморский союз и не собирается вот так, с ходу, заняться «демократизацией» Востока. Проекты более скромные и, надо сказать, более конкретные, более связанные с самим понятием «Средиземное море». Всего их около сотни: от строительства очистных сооружений в местах промышленных и городских стоков до создания совместной группы борьбы с чрезвычайными ситуациями, с последствиями пожаров и землетрясений, наводнениями и «технологическими рисками» вроде аварий на нефтепроводах.

Не стоило бы умалять масштабы возможного сотрудничества — сближение позиций, в том числе и в мироощущении, происходит не сразу и вовсе не в результате маленьких конкретных шагов. Но они помогают создать атмосферу, лишь в которой возможно принятие более серьезных, а то и эпохальных решений. Одно из них уже состоялось: Сирия и Ливан в рамках парижского саммита договорились установить дипломатические отношения и обменяться посольствами. Их не было со времени провозглашения независимости обеих стран в 1943-1945 годах. Сирия тогда считала Ливан просто своей территорией, отторгнутой «империалистами». Амбиции достигли пика в конце 70-х годов прошлого века, когда сирийская армия фактически оккупировала Ливан и диктовала правительству, что делать. Сирийцы ушли из Ливана лишь в 2005 году, не без внешнего давления. И до сих пор их подозревают или прямо обвиняют в многочисленных преступлениях против ливанского народа, в том числе и в убийстве популярного деятеля, лидера антисирийской оппозиции Рафика Харири. Формальная нормализация отношений означает не только то, что Сирия формально (или официально) отказалась от своих претензий, но и то, что Ливан готов отвлечься от исторических обид. Возможно, это не означает полноценного добрососедства, тем не менее, уже есть отправная точка.

Дилемма Сирии

С самой же Сирией проблема особая. Для всего западного мира это своего рода символ, олицетворение «сил зла» наряду с Ираном. Наряду — не значит вместе. Через Сирию Иран осуществляет свои (едва ли Сирии известные) планы, поддерживает «Хамас» и «Хезболлу», угрожает Израилю и тому подобное. Но что получает от этого Сирия? Оружие? Пардон, российское надежнее. Не факт, что намного, но надежнее. Деньги? Иран не может предоставить сколько-нибудь серьезных средств, чтобы изменить к лучшему плачевную экономическую ситуацию в Сирии. Европа поможет... И любому ясно, что поможет она на совершенно определенных условиях. Прежде всего — Сирии необходимо разорвать столь тесные и обязывающие связи с Ираном и заставить «Хамас» и «Хезболлу» отойти от откровенно провокационного курса. Но и, конечно, сделать всё, чтобы уйти от образа «плохого парня», столь прочно утвердившегося не только в западном мире, в арабском тоже...

Не значит это, что сирийский президент Асад-младший уже готов на какие-то решительные шаги в этом направлении. Тем не менее — переговоры с Израилем о судьбе Голанских высот ведутся, хоть и на уровне предварительных контактов. Сирия требует, чтобы Израиль сразу согласился на возможность возвращения этого стратегического района, захваченного в ходе войны 1967 года. Израиль же настаивает на переговорах безо всяких предварительных условий. Его позиции явно сильнее, и Сирии предстоит либо пойти на открытую конфронтацию (которую может поддержать лишь Иран), либо — на мировую. В последнем случае у Сирии есть шансы выйти из изоляции, из «оси зла», снискать расположение и Европы, и арабских стран. Едва ли это будет легко — Иран уже сейчас выражает открытое недовольство, по сути дела одергивает Сирию. Когда президент Асад заявил в рамках парижского саммита, что считает возможным достижение мира с Израилем в течение ближайших двух лет, советник верховного лидера Ирана аятолла Шариатмадари сказал буквально следующее: «Иран отказывает Израилю в праве на существование. Мы не признаем государства на Ближнем Востоке под таким названием. Если же Дамаск признает Израиль и подпишет с ним соглашение о мире, то иранско-сирийские отношения претерпят коренные изменения», — подчеркнул аятолла.

Иначе, как ультиматум, такие заявления в мировой практике не расцениваются. Стерпит ли Асад? Во всяком случае, вхождение Сирии в Средиземноморский союз — это и добрый знак, и, кстати, проверка на прочность новорожденной структуры: сможет ли она адекватно ответить на иранскую угрозу?

В добрый путь!

В своей первоначальной программе Союз намерен заниматься вещами, не требующими какой-либо политической эволюции от стран-участниц. Скажем, борьбой с наступлением пустынь или развитием солнечной энергетики, образованием и взаимодействием культур. Но уже с самого начала становится ясно — и Евросоюз, и арабо-мусульманские участники объединения придают ему именно политический смысл, видят в нем прежде всего замену назойливой (и вызывающей всё меньше доверия) американской (да и российской, кстати, тоже) дипломатии. Объединенная Европа, кстати, преследует на Ближнем Востоке практически те же цели, что и Америка, но смена главных игроков (и спонсоров) может сыграть решающую роль в снижении напряженности и, возможно, в установлении мира в регионе.

В отличие от собственно «барселонского процесса», не имеющего ни четкой структуры, ни руководящих органов, Средиземноморский союз с самого начала определил, что у него будет и совместное президентство (в настоящее время — Николя Саркози и президент Египта Хосни Мубарак), и руководящий секретариат, и саммиты лидеров всех стран-участниц — раз в два года. Это уникальная возможность контактов на высшем уровне, которая может приносить действительно значимые результаты. Что бы ни говорили, на Ближнем Востоке и в Северной Африке (в отличие от Европы) правление по большей части авторитарное, и от воли лидеров зависит если не всё, то очень многое. Главное — чтобы это была добрая воля.