Музы не молчали ...
Грета Ионкис (Кёльн)
Общеизвестен афоризм: «Когда грохочут пушки, музы молчат». Но вот что удивительно: как только 22 июня 1941-го «прокричали репродукторы беду», прозвучал страстный призыв музы: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» Об орудийной силе слова писал Поэт милостью Божьей Осип Мандельштам. С ним был солидарен Владимир Маяковский: «Слово – полководец человечьей силы». Война заставила навсегда умолкнуть многих поэтов, что полегли на фронтах, но она и породила великую поэзию. Нет, в России музы не молчали.
Мальчики державы
Одними из первых встали в военный строй студенты и аспиранты МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории). Его называли Красным лицеем. Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Семён Гудзенко росли романтиками, были фанатично преданы идее мировой революции. «Но мы ещё дойдем до Ганга,/ но мы ещё умрем в боях,/ Чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя», - заверял Коган. Ему удалось дойти до Новороссийска...
Их юность пришлась на 30-е годы ХХ века, когда страна, напрягая все силы, ковала огневую мощь. Они жили в предчувствии войны: «Военный год стучится в двери/ Моей страны. Он входит в дверь./ Какие беды и потери/ Несет в зубах косматый зверь?» - это писал Кульчицкий в 1939-м. Первым из них хлебнул солдатской доли Сергей Наровчатов, он уцелел в неправедной Финской войне.
Когда на исходе «пятидесятых-полосатых» мы с упоением пели: «Пьем за яростных, за непохожих, /За презревших грошевой уют»; не все знали, что «Бригантина», написанная Павлом Коганом в 1937-м, - о них, «ифлийцах». Молодые поэты, начинавшие с романтических «Бригантин», в сорок первом шли в солдаты. Им открывалась новая истина: «Война – совсем не фейерверк,/ А просто – трудная работа,/ Когда, черна от пота, вверх/ Скользит по пахоте пехота» (Кульчицкий). Больше половины из них погибли. «А их повыбило железом, /И леса нет – одни деревья...». Давид Самойлов, тоже ифлиец, дошедший до Берлина, напишет известные строки: «Сороковые, роковые,/ Свинцовые, пороховые.../ Война гуляет по России, / А мы такие молодые!»
Над нашей родиною дым...
Война, как это ни кощунственно звучит, оказалась самым плодотворным временем в жизни поэтов этого поколения. И не только их, ибо это были редкие годы, когда личный патриотизм слился с государственным. Поэтизация мужества «павших и живых» соединилась в стихах военных лет с глубоким трагизмом происходящего. Давид Самойлов напишет позже: «Как это было! Как совпало,/ Война, беда, мечта и юность./ И это всё в меня запало/ И лишь потом во мне очнулось». Потом война «очнется» и в стихах фронтовика Бориса Слуцкого, но мы сегодня поговорим о великой поэзии, родившейся непосредственно под огнем.
Константин Симонов сразу проявился как поэт по преимуществу лирический. Его голос звучал в тяжелейшие первые недели и месяцы катастрофического, напоминающего бегство, отступления Красной армии, среди общей неразберихи, массовой сдачи в плен и, как следствие, – «падежа» бронетехники (тем, кто хочет знать правду, рекомендую книги военного историка Марка Солонина). По пыльным разбитым дорогам войны двигались отступающие войска. Всем памятно стихотворение Симонова, обращенное к фронтовому товарищу А.Суркову (оба были военными корреспондентами): «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,/ Как шли бесконечные, злые дожди, / Как кринки несли нам усталые женщины,/ Прижав, как детей, от дождя их к груди, / Как слезы они вытирали украдкою, / Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! -/ И снова себя называли солдатками,/ Как встарь повелось на великой Руси. Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?/ Но горе поняв своим бабьим чутьем,/ Ты помнишь, старуха сказала: - Родимые,/ Покуда идите, мы вас подождем». Эти строки не нуждаются в комментариях.
В первые месяцы войны у Симонова родились другие слова, тоже об ожидании, адресованные любимой женщине: «Жди меня, и я вернусь./ Только очень жди,/ Жди, когда наводят грусть/ Жёлтые дожди,/ Жди, когда снега метут,/ Жди, когда жара,/ Жди, когда других не ждут,/ Позабыв вчера». Написанное в августе 41-го стихотворение вышло за пределы поэзии, его как заговор-заклятие твердили и на фронте, и в тылу. В нем предсказано, что война будет долгой и жестокой, и угадано, что человек – сильнее, если любит, если верит, если ждет: «Ожиданием своим/ Ты спасла меня». Напечатанное в «Правде» и тысячу раз переписанное, оно летело в солдатских треугольниках в самые разные уголки страны. Фронтовики носили текст «Жди меня» в карманах гимнастерок, ближе к сердцу, как талисман.
Александр Твардовский в отличие от Симонова, был поэтом эпического склада. Его «книга про бойца» «Василий Тёркин», главы которой, все 31, печатались из номера в номер, шагнула с газетных страниц в ряд бессмертных произведений. Хорошо знавшему беды и заботы русского крестьянина, Твардовскому во время войны русский человек открылся в его новой ипостаси – защитника Отечества. Вместе со всеми прошагал его герой «в просоленной гимнастерке сотни верст земли родной»: от смоленской деревни на восток, а затем с востока на запад. Для фронтовиков Тёркин стал реальным человеком, близким им своим пониманием воинской чести. Твардовский создал народный характер, его герой - «святой и грешный, русский чудо-человек».
Люди охвачены тревогой: удастся ли остановить немца? Тёркин ненавязчиво с юморком учит не отчаиваться, не унывать: «Не зарвемся, так прорвемся./ Будем живы – не помрем./ Срок придет, назад вернемся,/ Что отдали – всё вернем». Шутки-прибаутки, балагурство Тёркина, снимая пафосность, не отменяют героизма рядового бойца. Внешне Тёркин вовсе не богатырь, но он одолевает в рукопашной откормленного амбала-немца, умудряется из винтовки «завалить» мессера, истекая кровью на снегу, торгуется со смертью, не хочет ей уступать, после госпиталя догоняет свою часть и продолжает вести «смертный бой не ради славы, ради жизни на земле». И заметим, имя Сталина не упоминается.
И.А.Бунин, человек другого духовного склада, нежели Твардовский, был в восторге от «Василия Тёркина»: «Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всём и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, т.е. литературно-пошлого, слова».
Человек редкой честности, Твардовский стремился в стихах к правде, как бы ни была она горька. Трудно пройти мимо его стихотворения о гибели безымянного солдата, одного из миллиона павших в ходе Ржевско-Вяземской операции. «Я убит подо Ржевом/ В безымянном болоте,/ В пятой роте, на левом,/ При жестоком налете. / Я не слышал разрыва, / Я не видел той вспышки, /- Точно в пропасть с обрыва - / И ни дна ни покрышки./ И во всём этом мире,/ До конца его дней,/ Ни петлички, ни лычки / С гимнастерки моей./ Я – где корни слепые/ Ищут корма во тьме;/ Я – где с облачком пыли/ Ходит рожь на холме;/ Я – где крик петушиный/ На заре по росе;/ Я – где ваши машины/ Воздух рвут на шоссе;/ Где травинку к травинке/ Речка травы прядет,/ - Там, куда на поминки/ Даже мать не придет».
Вчитываясь в это стихотворение, можно не только расчислить ситуацию на фронтах к осени 1942 года, но и понять, как происходил поворот в сознании огромного народа: от паники, развала, массового дезертирства к всенародной Отечественной войне. Убитый солдат продолжает взволнованный разговор с уцелевшими, забрасывая их тревожными вопросами: «Подсчитайте, живые,/ Сколько сроку назад/ Был на фронте впервые/ Назван вдруг Сталинград./ Фронт горел, не стихая,/ Как на теле рубец./ Я убит и не знаю, взят ли Ржев наконец?/ Удержались ли наши/ Там, на среднем Дону?.../ Этот месяц был страшен,/ Было всё на кону./ Неужели до осени/ Был за ним уже Дон/ И хотя бы колесами/ К Волге вырвался он?»
Ответа солдат не дождался, никто его не услыхал, да и как его услышать за адским грохотом «сурового бога войны»: «Артиллерия бьет по своим. Недолет. Перелет. Недолет»... Спустя 70 лет я могу ответить. Да, вырвался немец к Сталинграду, но чем это кончилось для армии Паулюса, знает весь мир. Сегодня в Париже можно выйти из метро на станции «Сталинград», пройти по Сталинградской площади. Улицы Сталинградские есть в Тулузе и Гренобле, в Милане и Болонье, в Брюсселе народ фланирует по Сталинградскому проспекту. «Помнит мир спасенный», кому обязан. Среди спасителей были и Серёжка с Малой Бронной, и Витька с Моховой, и безвестный солдат, убитый под Ржевом.
Ах, война, что ж ты сделала, подлая...
В поэтической антологии Великой Отечественной натолкнулась на восьмистишие, которое до сих пор не отпускает. Автор - девятнадцатилетнй танкист Ион Деген. Окончив 9-й класс, он вместе с одноклассниками на второй день войны пошел на фронт добровольцем. От их взвода уцелели четверо. В танковом батальоне его прозвали Счастливчиком: четырежды выбирался из подбитых и горящих танков, войну закончил в Пруссии.
Читаем стихотворение: «Мой товарищ, в смертельной агонии/ Не зови понапрасну друзей./ Дай-ка лучше согрею ладони я/ Над дымящейся кровью твоей./ Ты не плачь, не стони, ты не маленький,/ Ты не ранен, ты просто убит./ Дай на память сниму с тебя валенки./ Нам еще наступать предстоит».
Что за этим? Привычные понятия о человеческом смещены. Ожесточение сердца, окаменение души? Привыкание к смерти, рождающее цинизм? Равнодушие и усталость перед лицом собственной гибели? Он ведь и не думает уклониться: завтра пойдет в бой, в наступление. А ведь раздались упреки чуть ли ни в мародерстве!
Впрочем, Деген не был исключением. Отягощенный нечеловеческим опытом солдат у Дегена снимает с погибшего товарища валенки, а у Николая Майорова - шинель: «Возьми шинель – покроешь плечи,/ Когда мороз невмоготу. А тем – прости: им было нечем/ Прикрыть бессмертья наготу». Читаем признание Семёна Гудзенко в стихотворении «Перед атакой»: «Бой был короткий./ А потом глушили водку ледяную,/ И выковыривал ножом/ Из-под ногтей я кровь чужую». Звучит буднично, обыденно. Поэзия Гудзенко была, по выражению Эренбурга, «не о войне, а с войны, с фронта». Гудзенко, умерший от ран после войны, напишет о своем поколении: «Нас не нужно жалеть,/ ведь и мы никого б не жалели». Так что, наверно, не стоит возмущаться жестокой солдатской правдой Иона Дегена. Беспощадную солдатскую правду донес до нас уже на склоне лет еще один фронтовик, Виктор Астафьев, в романе «Прокляты и убиты».
Мы пол-Европы по-пластунски пропахали
Как поется в песне, «отгремев, закончились бои»... Вчерашние однополчане возвращаются на родину. Кто и что их здесь ждет? Щемяще-пронзительное в своей простоте стихотворение-песню сложил Михаил Исаковский - «Прасковья», или «Враги сожгли родную хату...» (1945). Солдат возвращается на пепелище: «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью». В глубоком горе стоит он в широком поле у могильного холмика. Слова комом застряли в горле, бесхитростные слова, вымечтанные в долгой разлуке: «Встречай, Прасковья,/ Героя - мужа своего!/ Готовь для гостя угощенье, /Накрой в избе широкий стол, -/ Свой день, свой праздник возвращенья/ К тебе я праздновать пришел...» Но праздник обернулся тризной: «Хотел я выпить за здоровье, / А должен пить за упокой».
Кровью сердца написаны эти стихи, где лирика, эпос и драма слились воедино. Скупы жесты и слова солдата, а за ними – неизбывная мука. «Он пил – солдат, слуга народа,/ И с болью в сердце говорил:/ - Я шел к тебе четыре года,/ Я три державы покорил. / Хмелел солдат, слеза катилась,/ Слеза несбывшихся надежд. / И на груди его светилась/ Медаль за город Будапешт». Это слезы не мальчика, который «так давно не видел маму», а зрелого мужа, которого война навсегда осиротила.
Исаковский написал немало песен, ставших, как теперь говорят, хитами военных лет: «Катюша», «В лесу прифронтовом», «Огонек», «Под звездами балканскими». Их пела вся страна. Но «Прасковья» вызвала неудовольствие наверху: Исаковскому и Блантеру тут же было указано на «пораженческое минорное настроение, недостойное победителя».
Да, возвращались солдаты-победители... Как напишет поэт нового поколения, Иосиф Бродский: «У истории русской страницы/ Хватит для тех, кто в пехотном строю/ Смело входили в чужие столицы,/ Но возвращались в страхе в свою». Послевоенные годы, а тем более нынешние, когда режим цепляется за Победу как за последний идеологический козырь, – это другая тема.
Александр Твардовский до последних дней не мог забыть тех, кого «зарыли в шар земной» (строка из стихотворения Сергея Орлова). Его совестливая душа до смерти не находила покоя: «Я знаю, никакой моей вины/ В том, что другие не пришли с войны,/ В том, что они – кто старше, кто моложе -/ Остались там, и не о том же речь,/ Что я их мог, но не сумел сберечь,-/ Речь не о том, но всё же, всё же, всё же...»
Память о войне хранит песня Давида Тухманова на слова Владимира Харитонова. Написанная в 1975 году, она была отклонена нашими идеологическими ревнителями, но правдами и неправдами прорвалась в эфир. Зато теперь 9 мая не обходится без этого марша, написанного от лица победителей: «Были вёрсты, обгорелые, в пыли,/ Этот день мы приближали как могли./ Этот День Победы/ Порохом пропах./ Это праздник/ С сединою на висках./ Это радость/ Со слезами на глазах»... Народ ценой небывалых жертв добился Победы. Как ни горько заканчивать словами фронтовика Хемингуэя, но приходится напомнить суровую правду: «Победитель не получает ничего».
К наиболее известным поэтам Великой Отечественной войны относятся:
Вадим Стрельченко (1912—1942)
Давид Самойлов (1920—1990)
Борис Слуцкий (1919—1986)
Семён Гудзенко (1922—1953)
Константин Симонов (1915—1979)
Павел Коган (1918—1942)
Павел Шубин (1914—1950)
Александр Межиров (1923—2009)
Юлия Друнина (1924—1991)
Николай Старшинов (1924—1998)
Юрий Левитанский (1922—1996)
Константин Левин (1924—1984)
Юрий Белаш (1920—1988)
Александр Твардовский (1910—1971)
Михаил Кульчицкий (1919—1943)
Николай Майоров (1919—1942)
Сергей Орлов (1921—1977)
Муса Джалиль (1906—1944)
Мне понравилось?
(Проголосовало: 15)Поделиться:
Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>