Яблоневый сад

Записки практикующего психолога

Катерина Мурашова (Санкт-Петербург)

(Семья, подросток и борьба с зависимостью)

«Скажите, Вы согласны с тем, что добро и зло относительны?» – агрессивно спросила сидящая напротив меня дама. «Ну, в общем-то, да», – ответила я.

Я совершенно не разбираюсь в одежных брендах и украшениях, но что-то в облике и повадках дамы всё же подсказывало мне: она не из того социального слоя, к которому принадлежит большинство посетителей моей поликлиники. А огромные переливающиеся камни в ее крупных ушах, возможно, настоящие бриллианты.

– Вы просто так это говорите, это методика, вас так учили – соглашаться, – обвинила дама. – Я знаю, я много книг по психологии прочла.

– Ну вот, видите, у нас с вами много общего: мы обе читаем книги, – дружелюбно сказала я, демонстративно применяя еще одну методику. Одновременно это был тест, причем в обе стороны: облик дамы чем-то смущал меня, и это смущение впоследствии могло мне помешать помочь ей. Если это действительно бриллианты, то зачем она надела их в детскую поликлинику?!

Дама прошла тест на отлично: она улыбнулась, уловив иронию, но не приняв ее за издевку.

– Но Вы, действительно, так считаете – про добро и зло? И знаете примеры? – теперь в ее голосе появились почти жалобные нотки, и я разом поверила, что этот странноватый вопрос действительно для нее актуален, а не является зачином разговора.

– Легко, – сказала я. – Вот, из последних. Много лет между двумя поселками в Ленинградской области был отвратительный, весь в колдобинах асфальт, по которому не всякая машина проедет. Те, кто решался, ползли с черепашьей скоростью, объезжая ухабы и рытвины. Многочисленные жители этого участка, у которых не было другой дороги, жутко возмущались. Наконец, дорогу отремонтировали. Машины понеслись. Но за прошедшие годы в окрестных домах выросло поколение собак и кошек, которые привыкли к медленно едущим машинам и из этого рассчитывали свое передвижение по дороге. Все они погибли под колесами в считанные дни. Буквально в каждом доме вдоль дороги воцарился траур по погибшим любимцам, и все: взрослые – и особенно дети и старики – дружно прокляли отремонтированную дорогу.

– Вот! Вот! – неожиданно возликовала моя дама. – Именно это я и имела в виду! Ведь из рассказанной Вами истории не вытекает, что не нужно ремонтировать дороги?

– Разумеется, нет, – вздохнула я. – Но, может быть, перейдем от философии к конкретике? Сколько лет Вашему ребенку? Детям?

– У меня один сын. Ему двадцать, – сказала дама.

– Рассказывайте, – я вздохнула еще раз.

– Я росла средней из трех сестер. Старшая была художественно одаренной: прекрасно рисовала, вышивала, делала чудесные поделки из природных материалов, младшая была действительно очаровательным ребенком, который вызывал приступ сентиментального умиления у любого, кто ее видел. Несмотря на всю свою ревность, я сама часто ею любовалась. Я же была никакой – меня просто не замечали. Училась средне, не имела никаких четко выраженных интересов. Родители не требовали от меня ничего особенного и ни о чем не спрашивали. Мы жили не в нищете, но довольно бедно: я всё детство донашивала вещи старшей сестры (надо признать, что она была очень аккуратной и мне они доставались в хорошем состоянии). Для младшего ангелочка, конечно, покупалось всё новое. Я много читала и, несмотря на то, что наша семья состояла из шести человек, постоянно примеряла на себя судьбы литературных сироток. Уже тогда я решила: у меня будет только один ребенок, и я сделаю всё, чтобы его жизнь была насыщена моей любовью и всякими интересными делами. Наверное, это было зародышем зла.

– Миллионы «никаких» девочек по всему земному шару каждый день думают о чем-то подобном, – возразила я. – Правда, у большинства впоследствии ничего не выходит.

– У меня все получилось. Я удачно вышла замуж. Не по расчету, не подумайте. Мы всё прошли вместе. Наш первый кооператив развалился из-за ссоры компаньонов. На вторую фирму наехали рэкетиры, и мы почти год скрывались. Потом всё наладилось. Дела у мужа резко пошли в гору. Появилось много денег, возможностей.

(«А потом он бросил ее с ребенком, поменяв на молодую модельку и откупившись теми самыми бриллиантами и прочими материальными ценностями», – попробовала догадаться я, но тут же поняла, что подобная бытовая пошлость несколько меньше заявленного дамой противостояния.)

– Муж ни в чем меня не ограничивал, и я старалась обеспечить Эдуарду (я поняла, что это имя сына – дань прочитанным в детстве сентиментальным английским романам) всё самое лучшее: развивающие игрушки, театр, путешествия, встречи с интересными людьми – всё то, о чем когда-то мечтала я сама. Но ему очень быстро всё наскучивало. Может быть, это потому, что и в своих потугах я оставалась «никакой»?

– А что стало с Вашими сестрами?

Она пропустила мой вопрос мимо ушей.

– Муж хотел еще детей, но я не согласилась, мне не хотелось обделить сына хоть чем-то. А Эдуард всё больше пугал нас: где-то с тринадцати лет он начал открыто хамить мне, тяготел к странным компаниям и увлечениям, в старших классах поменял три школы, потом два платных института.

– Что стало с Вашей младшей сестрой? Где она теперь?

– Откуда вы знаете?! – выкрикнула она. Ее лицо покрылось красными пятнами.

– Я ничего не знаю. Я задаю вопрос как раз для того, чтобы узнать, как реагирует Ваш фамильный генотип на режим максимального поощрения.

– Любочка умерла пять лет назад, – дама закрыла лицо руками.

– Что с Вашим сыном? Алкоголизм, наркомания, секта?

– Наркотики.

– Послушайте, – я искренне сочувствовала ей, но есть ведь и объективная реальность. – Здесь детская поликлиника. Я не училась и не умею работать с наркозависимыми. Насколько я понимаю, их лечение и реабилитация – это комплексная вещь, включающая в себя медикаментозную терапию. Есть специальные центры и опытные специалисты.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – вдруг совершенно по-девчоночьи заканючила она. – Ну, поговорите с ним хотя бы разочек. Он вообще-то хочет жить нормально, как все. А в этих центрах... Мы где только не... Даже в церковном каком-то приюте. И ничего. Но он же не колется... Почти. Эти препараты...

Я поняла, что все курсы лечения, экстрасенсов и церковные приюты она проходила вместе с сыном. И мне стало ее попросту жаль.

– Ладно, приходите, – ни на что не надеясь, сказала я и, почти с чувством вины наблюдая оживление несчастной дамы («Вот, совершенно напрасно обнадежила человека!»), не удержалась и спросила: А эти, у вас в ушах, настоящие?

– Да, – кивнула дама. – Муж подарил на двадцатилетие свадьбы.

– А зачем Вы их сюда-то надели? Или носите не снимая?

– Нет. Надела как раз от страха, для куража. Я очень боялась, что Вы и разговаривать со мной не станете.

***

Эдуард оказался именно таким, каким я его себе представляла. Полубогемный, полуготический юноша с отчетливо выраженной энцефалопатией, вызванной длительным употреблением различных психоактивных веществ. Вполне контактный.

– Всё ску-учно, – говорил он. – Всё одинаковое.

– А наркотики – весело? Разное? – спросила я.

– Не. Сначала интересно немного, а теперь тоже скучно. Но привык уже.

Я прекрасно понимала происходящее, но – увы! – никому не было от этого никакого толка. Всеми позабытая средняя бесталанная сестра, начитавшаяся «Маленького лорда Фаунтлероя» и «Без семьи», попыталась устроить своему сыну ту жизнь, которую хотела бы прожить она сама. Но он-то не был тихой мечтательной девочкой. К несчастью, ее возможности были очень велики, и мальчишку довольно быстро затошнило от англо-литературного сиропа, которым его, взращивая, усердно поливали. Он пытался сопротивляться, но члены этой семьи не сильны в борьбе (к этому времени я уже знала, что красавица Любочка приняла смертельную дозу снотворного, поссорившись с очередным любовником), и он сдался, как и мать когда-то, уйдя в псевдомир. Он просто не мог последовательно и конструктивно идти поперек и гнуть свою линию: его слишком много развлекали, но почти ничему не учили и ничего не заставляли делать.

Ну и какой прок мне, а главное, матери и сыну, от всех этих психоаналитических изысков?

– Тебе надо делать что-то простое, – сказала я. – Заставлять себя. Рубить дрова, носить воду, мыть полы, варить суп. Заведи собаку и сколоти ей будку. Сама жизнь всё лечит, привязывает к миру.

Он скептически улыбался, потом не без юмора рассказал про свой опыт пребывания в церковном приюте для наркоманов. Я понимала: не то, не то!

Я размышляла, а Эдуард благодушно и вполне бессвязно нес какую-то чепуху, не то готическую, не то сатанистскую, не то тантрическую. За что зацепиться? Спасти его теперь могла бы только какая-нибудь штука из разряда «вечных ценностей». Но какая? Религия ими уже испробована, да она и сама – «опиум для народа», источник великих иллюзий. Семья? Какая наркоману семья! Родина? Какая, к чертям собачьим, Родина! Какая-то неопределенная цепочка ассоциаций (Эдуард – Англия – Ирландия – ирландская сентиментальность – «Унесенные ветром» – Скарлетт О'Хара – желтая земля Тары) заставила меня задать вопрос:

– Эд, у твоего отца есть земля?

– Что? Земля? – удивленный юноша очнулся от своих грез. – Не знаю. В собственности? Есть, кажется. А зачем вам?

– Значит так, – сказала я ему. – Земля – одна из базовых ценностей. Ты возьмешь в собственность участок земли (пусть отец его на тебя перепишет), не очень большой, но и не очень маленький, прочтешь соответствующие книги и по всем правилам, собственноручно (это обязательно!) посадишь там яблоневый сад. Будешь ухаживать за деревьями несколько лет, пока они не примутся как следует: подкармливать, укутывать, красить, лечить, поливать – что там с ними еще нужно делать. Пока они не дадут плодов. И даже если ты потом сдохнешь от передоза или окончательного размягчения мозгов, этот яблоневый сад останется и будет цвести каждую весну и давать плоды каждую осень. Это будет красиво, понимаешь? Синее небо и бело-розовые лепестки, кружащиеся по воздуху, или первый иней и красно-желтые наливные бока яблок. Твой след в этом мире.

Мать ждала в коридоре.

– Ну, ну... – не могла утерпеть она. – Что тебе сказали?– Я должен посадить яблоневый сад, – загипнотизировано сказал Эдуард, глядя куда-то в пространство.

Он посадил этот сад. Своими изнеженными руками. И изучал агрономические пособия, и возился с каждой яблоней, как с ребенком. Но яблони, так же как и дети, слишком медленно растут и лишь потом слишком быстро вырастают. Эдуард не выдержал, не успел, сорвался. Его откачали в реанимации, отправили в какую-то загородную лечебницу. Мать пришла сказать мне об этом:

– Я больше не буду Вас мучить, спасибо, вы сделали всё что могли. Знаете, – грустно добавила она. – В бреду он всё беспокоился об этих яблонях.

***

Прошло несколько лет. Я уже выходила из поликлиники, когда пожилая регистраторша проворчала мне вслед:

– И всё ведь вам, Екатерина Вадимовна, психи какие-то звонят. А я что, нанялась на второй этаж бегать? (У нас в кабинетах нет телефонов.)

– Не нанялись, – мирно согласилась я. – А чего психи хотели-то?

– Да и верно, – смягчилась регистраторша. – Я так и подумала: чего доктора попусту беспокоить? Дай да подай ей Мурашову. Я говорю: на приеме, занята. А она тогда: ладно, не беспокойте, но передайте, пожалуйста, что на яблонях в саду появились первые плоды. Вот ведь новость, правда?

– А мальчик, Эдуард? С ним что? – воскликнула я.

– Про мальчика ничего не было, – пожевав губу, уверенно сказала регистраторша. – Заплакала и трубку бросила. И то сказать, сколько ненормальных на свете...

Я неаккуратно веду записи, и просмотр старых журналов ничего мне не дал: я не нашла их номер телефона. Но я могу хотя бы надеяться? Ведь яблони – они как дети.

Вы можете задать свой вопрос автору, написав

по адресу: partner.psychologie@gmail.com