Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Анна Шаф

 

ЕСЛИ  ОГЛЯНУСЬ
(моя биография)

 

Я родилась в начале пятидесятых годов вторым ребенком в крепкой немецкой семье на Урале.

В связи с незабытыми страхами, и поскольку мама говорила «фенштер» вместо «фенстер» на потеху всей многочисленной папиной родне, мои родители обходились русским. Отец построил землянку, засыпной маленький домик, где и прошло мое раннее детство. От этих дошкольных лет у меня остались самые отрадные воспоминания, у мамы же – связанные с трудармией и со всем, что стоит за этим словом. Место моего рождения замечательно во многих отношениях.

Челябинский металлургический завод, – один из крупнейших промышленных  гигантов в мире, – насчитывал в то время немного более шестидесяти тысяч рабочих мест. Ритм жизни в районе ЧМЗ зависел от работы этого завода. В районе было еще несколько небольших предприятий – тысяч по пять-десять. Жителями района были в основном пролетарии и техническая интеллигенция в первом поколении. В нескольких киломерах от нас располагался всем известный в городе (и не только в городе) секретный центр под кодовым названием «Челябинск - 65» или «Снежинск» по разработке, развитию и выпуску атомного оружия. В 1957 году там произошла авария, по мощности в четыре раза превышающая Чернобыльскую катастрофу, а значит, и ее последствия. Но эту подробность можно опустить, так как в те далекие времена о гласности и не слыхали, да и сейчас далеко не все представляют глобальность Челябинской катастрофы.

Итак, обо мне. С детства я любила природу. За забором завода, где выпускался чугун и металл различных плавок, освободившиеся от трудармии под надзор русские немцы заложили сады. На нашем участке в четыре сотки, добираться к которому приходилось больше часа, копая и поливая, мы с сестренками проводили свое счастливое детство. Успешно работая, я заодно развивала в себе чувство прекрасного. Например, любовалась металлическими блестками на земле, на листьях, на яблоках и помидорах уральских сортов. Особенно красивыми в блестящих крапинках были ягоды виктории сорта «Победа». О пользе их для здоровья и речи не было, считалось нормальным употреблять их в пищу.

Я люблю свой город, в котором родилась и выросла, горжусь его индустриальной мощью. Меня всё с ним кровно связывает. Например, поля, что вокруг нашего завода. Раньше на этом месте стояли бараки трудамейцев, а теперь за гористыми просторными шлакотвалами – поля, поля... Поля засажены картошкой и капустой, а под ними – траншеи. В этих траншеях вповалку лежат убитые, замученные,  погибшие от холода и голода трудармейцы. Теперь мы знаем, что, по статистике, в годы сталинских репрессий был уничтожен каждый второй русский немец. Во время перестройки русско-немецкое общество «Возрождение» установило там в виде памятника большой валун с надписью и крестом... Зарастает сейчас тропинка к нему…

Но, дорогой читатель, мы еще в самом начале.

Мне исполнилось девять лет. Мой отец, умелец на все руки, добрейшая душа, трагически погиб. У мамы нас осталось трое сопливых девчонок. В городском многодетном дворе у нас было всё общее, жизнь была открытой. Пионеры объединялись в тимуровские команды, помогали больным и старым людям. Общественная жизнь кипела, у нас был даже свой дворовый драматический театр. За мной на многие годы закрепилось прозвище «Тимуровка». Я с энузиазмом участвовала во всех массовых и не массовых мероприятиях и мечтала стать учительницей, как моя бабушка. В это время я узнала и полюбила музыку и русскую народную песню с ее открытостью, сердечностью и широтой. Хорошо помню, как стояла в хрущевских очередях за хлебом, как голодно было всем нам. Еще помню радость и гордость людей за первый космический полет спутника на борту с милым и мужественным парнем Юрием Гагариным. Помню еще не формальную обязаловку, а искреннюю радость простого народа во время первомайских и окябрьских демонстраций. Со временем всё это видоизменилось, так как суть жизни стала иной.

В семнадцать прекрасных лет я заболела туберкулезом по вине участкового врача-терапевта: толстой бестолковой тетки Шашковой, которая наделала много разных бед в нашем дворе. Полтора года пролежала я в больнице и только после операции на легкое выздоровела. Практически самостоятельно освоив программу десятого класса, я поступила в Челябинский педагогический институт на филологический факультет.  К этому времени у меня уже был опыт начинающего поэта.  Я носила свою тетрадку стихов в районное заводское литературное объединение. Уж эти мне измочаленные талмуды начинающих поэтов! Экспансивные графоманы носятся с ними, как с писаной торбой! Вот и я впервые, замирая, читала свои стихи перед маститыми поэтами рабочего класса. Какие умные глаза у тогдашнего председателя литобщества Вячелава Богданова! Пухом ему земля...  Приняли меня хорошо, стихи похвалили. А вот поэзия металлургов, с ее флаговостью и относительной простотой, не пришлась мне по душе. Походила я туда, послушала... Да и бросила писать.  Правда, иногда что-то печаталось, кое-что кропала... Но мечта, без которой нет поэта, мечта о своей собственной, своей выстраданной дорогой милой книжке, мечта эта пропала.

Я закончила институт, пошла работать. Общение с детьми приносило много радости и переживаний. Ставя двойку в журнал здоровому остолопу, я страдала: «Не научила!» Во мне всегда присутствовало чувство вины перед людьми и жизнью. Видимо, поэтому я, словно магнит, притягивала к себе всякого рода прохвостов. В жизни меня очень много обманывали, у меня воровали, мною пользовались, меня не ценили, и даже порядочные люди со мною вдруг могли проявить такие качества, которые они и сами в себе не подозревали. Наверное, подсознательное оправдывание мною любого человеческого проступка, понимание его как естесственного явления толкало людей на это. Не стану углубляться, всё это и печально и страшно, просто приведу самый невинный пример. Одна интеллигентная и «во всех отношениях приятная дама» была как-то у меня в гостях со своим мужем-профессором экономических наук. В то застойное время при закрытых границах он почти не бывал в Союзе, читая лекции в дальних университетах. Когда ученая пара отбыла, я обнаружила отсутствие первого тома Шукшина. Впрочем, пример, кажется, вовсе не убедительный: ведь тащить книги из личных и публичных библиотек – просто как бы традиция некоторой части нашей любознательной, но нищей интеллигенции.

*    *    *

Бодрая юность ходила в походы. В семидесятых годах очень популярны были туристические тусовки, говоря сегодняшним языком. Невыразимо прекрасная уральская природа открывала мне свои тайны. С друзьями и старшеклассниками я оглядывала просторы с вершин уральских гор, вдыхала густые запахи лесов, лазила по скалам, надрывалась под рюкзаком, спала в палатках, слушала бардовские песни на фестивалях, купалась в чистейших озерах, любовалась белыми водяными лилиями, пела песни у костров. Природа дарила чувство новизны и свежести жизни, ее романтику и поэтичность.

Я ждала любви, а пока с усердием скребла и мыла, нянчилась и вовсю старалась в доме старшей сестры, где жили дружно и счастливо, домашнюю работу однако же не любили. Я находила глубокий смысл быть полезной другим, но каким-то удивительным образом не осознавала собственной важности для себя. Люди чувствовали это, особенно же – дети. Я работала  учителем, воспитателем, и дома часто бывали чужие дети. У меня пропадали деньги и вещи, хотя я жила очень скромно. Все дети чувствовали себя в квартире свободно, многие были из «трудных» семей, и представляло сложность определить, кто же стащил в конкретном случае. Как-то раз я всё же поймала десятилетнего Сережу за руку. И за руку привела его к матери. Мать, не дослушав толком, в чем дело, наотмашь ударила сына по лицу. Из носа и губ брызнула алая кровь... Когда мы с ним скатывались по лестницам вниз, нам вдогонку еще долго неслись маты и угрозы заняться и разобраться, не допустить, чтоб ее честное имя... Но Сережа не перестал воровать. Мои душеспасительные беседы о нравственности не помогали. Если я не приглашала его домой, он воровал у меня на работе. Тогда я вложила в кошелек записку: «Сереженька, половину денег оставь на суп в столовой!» Обычно половина оставалась. Голодный обморок был только однажды. Сережа был добрым мальчиком, но жилось ему плохо. Он не воровал у других людей, только у меня. Воровство вошло в мою повседневную жизнь, и я принимала его, как позорную, но неотъемлемую часть жизни. «Виноват тот, у кого воруют», – верность этой поговорки я чувствовала даже кожей.

Я жалела бедных, несчастных, замученных обстоятельствами людей. Горячо верила, что в жизни всегда есть место подвигам, что подвиг милосердия – наивысший. Стремясь всеми силами показать преимущества нравственной позиции и свято веря в возможность воспитания и перевоспитания личности, я вышла замуж за вора. Поле для педагогической деятельности было обширным, что вдохновляло. К тому же, как это бывает в старинных романах и в непредсказуемых уродливых изгибах современной действительности, пришла Большая Любовь. На ее алтарь было принесено всё: здоровье, силы, годы. Перевоспитываться в замужестве пришлось самой. Муж пьянствовал, не работал, таскался и таскал из дома. Я всё понимала и прощала, как и положено исстари всякой русской бабе. Одного сыночка взяли из детского дома, где вела эстетику, одного, родненького, родила сама. И любила бы я своего пропащего мужа до сих пор, но однажды вместе с его вечной пьянкой студеным январским вечером в дом пришла беда. Не дай Бог тебе, дорогой читатель, испытать потерю своей кровиночки, своей деточки!... И тут уж мне бы не устоять, да в одночастье пришла я к Вере. Глаза мои после несчастья не открывались от слез... Много дней текли они сами, и сердца не было у меня, и не было памяти. И тогда я пришла к Богу, и он обещал мне, что родится у меня другой ребенок, и я буду счастлива с ним. Я смирилась и осталась…

*    *    *

Я решительно не знала, куда употребить себя. Мысль о новом замужестве была мне нестеприма. Пока мои ровесницы наслаждались льготами профсоюзных комитетов под солнышком болгарских пляжей, я мотала сопли. Когда же я очнулась от того кашмара, что зовется браком по любви, в стране гремели другие песни – разворачивалась перестройка. Она требовала энергичных, напористых, деловых людей. Я по гороскопу – рыба, а рыбам рекомендуют, в основном, мечтать в закрытом помещении, слушать камерную музыку и  ни в коем случае не заниматься практической деятельностью. Но я решила заняться именно этим. Я решила разбогатеть! Мое полунищее существование должно было прекратиться. Хватит выкручиватся, шить, вязать, чтобы выглядеть на работе не хуже других! С нуля я начинала свои миллионы. Тут главное – найти свою золотую жилу!.. Кажется, здесь я ухватила птицу за хвост! Успех, неудачи, риск, труд без выходных в любую погоду, редкое, но отчаянное веселье! В жизнь вошли преуспевающие дельцы и веселые торговки. Мои милые, скромные учительницы-подруги остались за бортом. Я копила и приумножала капитал, отказывая себе во всём. Приемный сынок подрос, он превратиля в симпатичного  и смышленого подростка. Пахать ему приходилось вовсю. Российские торговые миллионы вертелись в руках, в наличности, в товаре – банкам никто не доверял. И я уже хотела порадоваться и загордиться, но тут случилось то, что непременно должно было со мной случиться, и чего я так боялась. Ну да, правильная догадка: квартиру «почистили».

Общение с милицией по поводу кражи напоминало об экстравагантном поступке унтер-офицерской вдовы. К тому же приходилось править ошибки в отчетах районных следователей, ибо в словесности у них были только определенные навыки. Тому, кто хоть раз коснулся деятельности правоохранительных органов, знакома эта волокита. Впрочем, после того, что я уже перенесла, я не очень сокрушалась: значит, не судьба! Теперь я не хочу быть богатой.

Замуж не хочу, денег не хочу, а жизнь всё продолжается. Что делать? Обычные впросы на Руси: кто виноват и что делать? Стихи приходили и, невостребованные, сворачивались, как желтые листья у ног. Бездомные кошки и собаки любили меня по-прежнему, они всё также находили у меня пристанище и еду. Дворовые ребятишки считали своей.

Однады в трамвае, когда я отрешенно смотрела в окно на раскисшие от дождей, грязные челябинские улицы, кто-то тронул меня за плечо. Передо мной стоял приятель институтских времен. Не здороваясь, он удивленно вскинул брови: «Ты что такая страшная стала? Ты ж была на курсе самая красивая девчонка. И самая смешливая. У тебя случилось что-нибудь?» И забылись медленные струйки дождя на трамвайном стекле. «Послушай, - обрадовалась я, - сегодня седьмое ноября. Всё же мы всю сознательную жизнь праздновали в этот день.  Не почтить ли нам сейчас великую революцию?»

... Он оказался прекрасным отцом нашей славной дочурки. Старательно кипятил воду и шоркал пеленки, поскольку горячую воду отключали весной и летом. Союз Советских Социалистических республик окончательно распался, в ходу были демократические лозунги. Впереди давно уже не маячил флюоресцирующий призрак коммунизма, а для меня совершенно определенно обрисовывались контуры сытой Германии. Папашкин отец, ветеран войны и коммунист, слег в больницу, узнав, что я по национальности немка. Волна эмиграции на Урале вздымалась всё выше, и мне пришлось постоять у могил, чьи родственники, бросая вещи, квартиры и родных людей, заспешили «за бугор». Значит, еду одна?

Под мышкой – словарь, на руках – двухгодовалая дочка, в кулаке зажат лекарственный цветочек «от всего» – так я переступила трап самолета в аэропорту Челябинска. Самолет принадлежал частной фирме, которые расплодились, как грибы под теплым дождем. Итак, в Германию!

*    *    *

В Дюссельдорфе, в великолепном допожарном аэропорту, меня встречали родные и знакомые, они обнимали меня, целовали дочку.

Уже стоя в лагере для переселенцев в различных очередях с бумажками в руках, я уяснила, что наряду с обязанностями Германия предоставляет много прав, которые нужно брать самому, никто в рот кашу не положит! Так и в России никто не догонял, чтобы это сделать! Напротив, еще смотреть приходилось, чтобы и ложку-то не отняли!

В общежитии для «русаков» всё было как у русских: вставали поздно, потягивались, переругивались. Соседи пили, иногда дрались, дети плакали. Мне советовали жаловаться на соседей в социаламт, но не хотелось с этого начинать новую жизнь, да и не ясно было, как объяснить немецкому чиновнику крепкий русский мат. Самой же приходилось ходить по всяким амтам, невнятно бормотать и, помогая себе мимикой и жестами, доказывать им свою родственность. Вот бумажки, в них указано, что до десятого колена я – чистых кровей немка, а вот мои глаза и я сама – и не похоже. Правда. Правда, немка…Да только эту правду докажут мои внуки. Может быть.

В разгар благодарности за бесплатную пищу и за то, что никто ничего у меня не ворует, а, к неописуемому удивлению, все что-то дают, опрятный и приветливый врач спокойно сказал: «Ну, что ж, милая, у вас, похоже, крэпс...»  И здесь, мой друг читатель, зависла глубокая пауза. Лишь надоедливо вертелась в мозгу послевоенная тоскливая песня: «Каким ты был, таким ты и остался...»

Опухоль разрасталась, я худела, чернела, уже не могла поворачивать голову. Больная, в грязном общежитии, без знания языка, практически одна (моя мама ухаживала за умирающим от рака печени мужем – хорошим, но чужим для меня человеком), с двухлетним ребенком на руках – таким было начало моей германской жизни. Зато вокруг встали братья и сестры христиане. И наши, и местные. Они помогли и поддержали меня, давали силы жить и надеяться. После операции я стала поправляться. Опасения, что опухоль была смертоносной, не подвердились, зато еще раз подвердилась вера в Божие провидение.

Наконец, пришло время спокойному досугу и уютному дому. Застоявшаяся поэзия охватила душу. Как будто последняя улыбка хмурого лета, заторопилась жизнь дать мне счастье позднего материнства, тепло новых друзей и подруг, понимание и любовь своей матери, духовную близость христиан. Остатки прежних стихотворений и недавно найденные строчки оформились в тоненькую книжку. В журналах и газетах стало встречаться мое новое имя – литературный псевдоним – Анна Шаф. Русский композитор Николай Мюллер написал музыку на мои стихи, и она зазвучала по всей Германии.  Хозяйка дюссельдорфского объединения «Радуга», артистка Нелли Кунина, придумала нежные мелодии. Меня приглашают на литературные встречи и вечера.

Мой дорогой читатель, не будем гадать, что впереди. Не знаю, во что тебе обходится радость, а мне уж очень накладно. Давай же не спугнем ее...

 

 





<< Назад | Прочтено: 524 | Автор: Шаф А. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы