Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Анна Шаф

Горькие судьбы.

Часть 2

 

 

 

 - В А Й Д Н Е Р    Р О З И Н А

 

Родилась я под Одессой на Украине в 1930 году. В семье нас было пятеро детей: четыре сестры и брат.  В 1933 году был большой голод, и родители уехали из деревни в город Ростов, искали работу, чтоб как-то прожить. Отец устроился  работать водителем трамвая.  Потом семья опять вернулась в деревню. Отец стал пастухом, пас лошадей, мама работала в колхозе. В 1937 году ночью отца арестовали вместе с его братом. Больше отца мы не видели, никто нам не сообщил о его судьбе, и только в семидесятом году мы узнали, что он был расстрелян как враг народа. Рассказал нам это местный пенсионер, бывший милиционер, когда мы приехали в гости на родину. Он сам его и застрелил по приказу. Показал он место, где была могила отца.

Осенью 1941 года пришел приказ о выселении немцев из дома на чужбину. Люди стали колоть поросят, готовили мясо в дорогу.  У нас хозяйства не было: корову мы продали от недостатков, мама работала за трудодни, за день работы ставили ей в табеле палочку, чтоб потом заплатить зерном. Мы собрали вещи в узлы, сколько могли унести. Помню, одна бабушка из нашей деревни взяла с собой сундук, всю дорогу ей мужики помогали его тащить, а когда к месту приехали, открыли сундук, то там оказались лопаты, грабли и топор - необдходимая утварь для хозяйства. Погрузили нас в вагоны для скота и везли почти месяц. По дороге несколько раз давали супы и хлеб. Однажды выдали хлеб, но прошел слух, что в нем запеченное стекло, чтоб нас, как фашистов, погубить.

На станциях народ выходил, люди старались купить что-то из еды. Я тоже выходила, как-то раз с женщинами из нашего вагона я пошла на базарчик купить яблоки. В это время поезд тронулся и медленно пошел. Женщины кричали, яблоки их катились по шпалам. Я  подняла несколько штук и в платок завернула, пока бежала за вагоном. Я была легкая, мне было одиннадцать лет и я догнала вагон. На входе вагона стояли мужики и протягивали руки, чтоб ухватить меня. Но я бросила им сначала яблоки, а потом уж   прыгнула сама, они подхватили меня и затащили в вагон. А там плач слышу, мама с сестрами кричат: «Зинки-то нашей нету, отстала!» Тут я захожу, вот радости-то было! Я их яблочками угостила.

Состав наш был длинный-длинный. Над железной дрогой то и дело пролетали немецкие самолеты. Однажды раздался крик: „Бомбежка! Все в укрытие, в лес!“. Люди выскакивали и бежали. Незадолго до нас на этом месте бомбило другой поезд, на железнодорожном полотне, на насыпи и в лесу валялись обезображенные трупы, везде были разбросаны руки и ноги. Нас тогда не бомбили, и вообще, всю дорогу проехали без бомбежки.

Привезли нас в Алтайский край, в Рубцовский район в колхоз Калинина. Всех распределили по русским семьям, а нам достался домик : яма, накрытая бревнами, внутри четыре топчана – доски сбитые. Зима стояла холодная, голодная, не все пережили ее, от голода начала пухнуть младшая сестренка, пухлая  и блестящая стала как стекло. Кисель из мерзлой картошки варили, а как-то достался  ей кусочек хлеба, она съела его и получился заворот кишок. Несколько дней промучилась, но все же выжила. Умерли той зимой бабушка, одна сестра и брат.

Одежду, что была, всю променяли на еду, осталось одно пальто мамино. Лежали голые за печкой, иногда выходили просить милостыню. Я ходила чаще всех, всегда что-нибудь приносила. Согнусь, как горбатая, на спине мешок старый и хожу по окрестным деревням. Сама голая, только пальто мамино на мне и ноги тряпками замотаны. Летом стали ходить на работу,  мать и сестры вырывали траву в поле, а я пасла овечек, маток и маленьких ягнят. Однажды поздней осенью в холодную ветреную погоду я присела под плетень, стала дышать себе на грудь, чтоб немного согреться и заснула. Проснулась – снег выпал, а двух овечек нет! Я испугалась: «Что теперь будет? заберут меня в тюрьму!» Стала их искать. Исходила километров двадцать туда-сюда по полю. Ноги холодные, красные, обуви ведь не было, тряпками ноги заматывали, а сверху шкурой коровьей, она от снега твердая, замерзшая. Овечки в загоне нашлись, а мне никто не сказал про это, думают- пусть фашистка помучается! Такое было отношение к нам. Издевались над нами по-всякому. Книжки наши отобрали мальчишки деревенские, обзывали нас немцами с рогами. В школу ходить было не в чем. Мое занятие было – побираться. Иногда подавали, а частенько и зарабатывала. Если вижу, что идет женщина с топором и веревкой за дровами, прошусь с ней. Вместе дров нарубим, она возьмет меня домой, даст капусты мороженой или курицу дохлую. Дворов в деревне было немного - примерно десяток, они нас и кормили. Зимой очень плохо с едой было: собирали мерзлую картошку в полях, на зерноскладах и токах пшеницу воровали, а летом лучше, трава всякая, ягода. У нас ворон много было, и гнезд на деревьях много. Я весной возьму палку, как начну стволы околачивать, так птенцы на землю из гнезд и выпадают! Их ощипаю,  сварю - вот и еда.

Много работы пришлось мне в жизни переделать! Только учиться больше не довелось. Как до войны закончила два класса, так больше в школу я и не ходила.

Позже жили мы в городе Рубцовске. Город этот построился во время войны у нас на глазах. С запада в на Алтай шли вагонами эвакуированные заводы, приезжали специалисты, вот там в подсобном хозяйстве работали мы с матерью, выращивали овощи.

В 1950 году была вторая эвакуация для меня. Я работала тогда на сельмаше, уже замужем была. Сначала-то работала на заводе. А осенью, уже в октябре, заставил меня бригадир глину топтать ногами для постройки сараев, а я не захотела. Нас тогда сорок пять человек ушло от этого бригадира из-за жестокого отношения к рабочим.  Я ушла работать на сельмаш, шпалы носить. Тяжелые шпалы были! Но выпало мне еще тяжелее испытание. Пришли ко мне как-то утром и забрали вместе с мужем на шахту в Иркутскую область. Вот так с нами обходились! Никто не спрашивал, хотим ли мы ехать - фашисты мы были для власти, а не люди. Под конвоем повели меня, под ружьем до станции. Долго ехали на поезде, народ усталый, злой. Ехали хуже заключенных: в вагоне окошки на болтах, двери тоже на болтах, ведро для испражнений воняет. Но люди ехали с  какими-то деньгами и на станциях покупали хлеб. Помню,открыли вагон на станции в Новосибирске, как обрадовались все, что там были булочки!

С поезда нас сняли, повезли по реке, потом на машине километров двести. На пароходе процветало воровство, жестокость и драки – южные люди чеченцы очень драчливый народ ! Смотрели мы вокруг, удивлялись - сколько лагерей и тюрем вокруг! Один убежавший заключенный попросился к нам в машину. Довезли нас в поселок Мама на шахту номер 46. Работа там была тяжелая, спускаться надо было вглубь на пять километров, а там темно, узко. Выдали ящик, в него надо было набрать по норме двадцать килограммов слюды. Ползешь, как зверюшка, по земле, щупаешь, где слюда лежит, тащишь этот ящик за собой, выполняешь норму – иначе нельзя было. А муж жег уголь деревянный. Жили мы с мужем и другими переселенцами в сараюшке. Все в щелях, дождь идет  - мы все мокрые. С нами были люди разных национальностей: калмыки, казаки, чеченцы. Чеченцы особенно боевые были, и дрались, и резались ножами. Много споров из-за женщин было. Был такой случай: муж заступился за одинокую женщину, так его чуть не убили. Позже дали нам комнатушку в квартире на четыре семьи, уже лучше стало нам. Я родила сына, но сберечь не довелось, умер малыш от воспаления легких - печки-то нормальной в комнатке не было, замерз мальчик.

Поселок наш располагался далеко от районного центра, с одной стороны лес, с другой – река Витим. Никто никуда не убегал, все были без паспортов, а куда без паспорта двинешься? Вокруг горы, в горах и лесах лагеря, полные заключенных и тюрьмы.

Там дожили мы до смерти Сталина до весны 1953 года. А в 1956 году нам выдали паспорта и мы тогда уже с двумя дочерьми на руках уехали к сестре в Кустанайскую область.

Хочу еще рассказать о двоюродном брате по фамилии Кисман. Каким-то образом он сумел остаться на территории Немецкой автономии во время эвакуации. Когда пришли фашисты в город, он пошел работать к ним полицаем, стал предателем. Он принимал участие во всех карательных акциях: вешал вместе с фашистами партизан, расстреливал заложников, бросал в колодцы противников фашистского режима, убивал детей. После войны скрылся из города, женился на какой-то литовке и молчал о своем черном прошлом. Двадцать пять лет он был в военном розыске. Как-то раз по пьянке проговорился, что он Кисман. Его разоблачили и судили.

В Германию мы выехали из Западной Сибири из Алтайского края Мичуринского района из деревни Рубцовка. Было это в 2001 году. Выехала вся наша семья. Живу сейчас я с заботливой любящей дочерью. Слава Богу, внуки учатся, работают и меня не забывают.  

 

 

 - Г О Ф М А Н  О Л Ь Г А

 

Мои предки были образованными людьми, среди них были врачи, учителя, купцы. Мой дедушка, Гофман Эдуард Людвигович, поселился в Сибири, в Иртышской области в немецком поселке Присып. Он держал свой магазин, был довольно богатым человеком и своим детям дал четрехлетнее школьное образование, что по прежним временам очень ценилось. Один из его сыновей, Николай, полюбил Фриду Нойберг из этого же села. Происходила она из бедной многодетной семьи, в школу не ходила, так как нечего было надеть. Они поженились, сначала жили в Сибири, а потом переехали на Украину в Донецкую область в село Константиновка. Это были мои родители. К началу войны у них было четверо детей: Коля, Клара, Лиля и Ельза.

В июне 1941 года началась война с Германией. Когда пришел приказ о выселении немцев, поселковые вынуждены были собраться в течение суток, и выехать в Киргизию в Джалал-Абадскую область. Оттуда нашу семью забрали в поселок Кок-Янгаг, что означает по-киргизски «зеленый орех», это самая южная точка Киргизии. Поселок лежал высоко в горах, там было множество ореховых деревьев, кроме того, алыча и дикие яблони. Эти фрукты очень помогли людям в годы войны. Как будто Бог послал еду! В горах было много черепах,  дети брали мешки, ловили этих черепах, приносили по семь-восемь черепашек в день. Этим и питались семьи.

Осенью 1941 года отца забрали в трудовую армию в большой  уральский город Челябинск. А мы остались жить в киргизском поселке. Вместо домов там строили кибитки. Мы жили в одной кибитке с семьями Кром и Вагнер. Дети в нашей семье были разновозрастные: Коле исполнилось четырнадцать лет, Кларе - тринадцать, Лизе - пять и Эльзе - два года. У наших соседей тоже было полно детворы. Все семьи были очень бедными, большой проблемой было накормить и приодеть детей. Наша мама родила еще одного сына Александра. Через некоторое время соседские семьи сделали сами себе кибитки и ушли от нас.

Надо сказать, что мама была лекарка, со всех ближайших аулов приходили люди и звали ее к заболевшим родственникам. Иногда она уходила очень далеко, даже за двадцать километров от дома, она была костоправ и массажист. В багадарность за лечение люди давали ей продукты: хлеб, молоко, шкурки от картофеля – у кого что было, это и спасало нашу семью от голода. Посередине кибитки стояла железная печка, на нее клали картофельные очистки – это было любимое лакомство.

В феврале 1943 года старшему брату Коле исполнилось семнадцать лет, и его забрали в трудармию в город Оренбург. Там бывали сильные холода зимой. Коля работал в шахте, одежды теплой не было, он простыл, заболел, не мог выходить из шахты на поверхность. Товарищи носили ему хлеб вниз, в шурф, там он и жил, не видя белого света. Он оголодал и ослаб, заболел воспалением легких. Чтоб не умереть, брат решил сбежать из шахты, но его поймали и посадили в лагерь для заключенных. Оттуда вернулся наш Коля только в 1948 году больным туберкулезом, ослабленным от скудного питания. Дома он немного поправился, женился, родилось двое детей, но здоровье было подорвано, и через шесть лет хворобы он умер. Умер и младший брат Александр.

В поселке находился военный госпиталь, в нем лежали и русские солдаты и военнопленные немцы. Школьники ходили в госпиталь, показывали концерты. В них активно участвовала сестра Клара.  Военнопленных в поселке было много, они работали в основном на строительстве: построили улицу жилых домов, магазин, поликлинику, роддом. Мать, а потом и отец, звали их к себе в гости. Мама  делала штрудели, тушеную капусту с картошкой и все вместе отдыхали: проклинали Гитлера и войну, которые принесли столько страдания и смертей, пели немецкие народные песни, спорили.

Отец вернулся в 1945 году, больной и опухший. Но недаром мама была лекаркой - она выходила его, он поправился и стал работать, пошел на железную дорогу, за мизерную зарплату укладывал рельсы на шпалы. Всю домашнюю работу дома выполняла старшая сестра Клара, ведь мама работала весь день, а иногда и ночью. Как только Кларе исполнилось шестнадцать лет, она пошла работать на шахту, чтобы помочь семье материально.

Закончилась война, но русскоязычные немцы стояли на учете в комендатуре еще до 1956 года. В то время молодежи трудно было получить образование. Сестра Лиля росла очень талантливой девочкой: она хорошо пела и танцевала, ей очень хотелось продолжать учиться. Со слезами на глазах она умоляла коменданта отпустить ее учиться в педагогическое училище. А мама лечила ребенка этого коменданта. Комендант пошел навстречу горячим просьбам и дал разрешение. Лиля уехала за тридцать пять километров в Джалал-Абад и там успешно закончила педучилище, стала работать учительницей.

В апреле 1946 года родилась я. Сколько помню, в нашем доме всегда было полно народу, родители были очень гостеприимные и хлебосольные люди. Помню, как проводили праздник Новый год. Приходил Дед Мороз, дарил подарки, дети играли и пели. Все организовывала моя мать. Эту традицию сохранила и я: всегда, до самого отъезда в Германию, собирала соседских детей, дарила им подарочки и проводила праздник.

Я очень плохо говорила по-русски. Когда я пошла в школу, мне крепко доставалось от одноклассников. В мои тетрадки рисовали фашистские кресты, меня обзывали фашисткой и Гитлером. Нас, немецких ребятишек, было в классе несколько. Мы озлоблялись на такое отношение к нам со стороны русских детей, становились агрессивными, нередко дрались. Со временем мы поняли положительные качества немцев: трудолюбие и отвественность, целеустремленность и пунктуальность, стали ценить эти качества.

Я закончила педагогический институт, Эльза - техникум. Комендатуру сняли, жизнь стала налаживаться. Но тяжелые раны войны оставили неизгладимые следы в памяти всех переживших ее.  Постоянный страх, холод и голод дали свои страшные плоды: у Лили болело сердце, после операции она умерла в пятьдесят лет, Клара тоже умерла безвременно. Ничего в жизни не проходит бесследно: все дети тяжелых военных лет несут на себе их последствия. Это рана незаживающая.

Я вышла замуж, воститала двух своих дочерей и дочь сестры мужа.

Тридцать пять лет проработала я в средней школе, преподавала немецкий язык. За добросовестную работу мне присвоили звание Отличника народного образования и Заслуженного учителя Киргизской ССР, я была учителем-методистом, имею учеников, которые пошли по моим стопам и тоже стали учителями немецкого языка.

В Германию мы приехали с мужем и семьями детей в 2004 году. Хоть я и на пенсии, но сидеть сложа руки не умею: активно работаю в интеграционном центре города Меттманна, помогаю в воспитании внуков.

 

 

  - К О Л Л Е Р   Ф Р И Д А

 

Я родилась 27 июля 1935 года на Волге в Саратовской области в деревне Мессер первым желанным ребенком в семье российских немцев. Меня глубоко волнует история немецкого народа в России, я с интересом изучаю истоки разных семей , вернувшихся в девяностых годах двадцатого века назад на свою историческую родину.  У меня есть книга Игоря Плеве «Вселение немцев на Волгу» в трех томах, в ней указаны фамилии тех, кто до Второй мировой войны жил в Саратовской области в республике немцев Поволжья. Наша фамилия, а я в девичестве Арнбрехт, в ней тоже упоминается. Даже есть карта нашей деревни и ее история. Описано, как в 1776 году колонист Мессер организовал вокруг себя людей и основал поселение. Хлебопашец и мастер на все руки, он получил от государства сто пятьдесят рублей и с женой и дочкой трех лет начал хозяйствовать на земле. Через два года был постоен дом, куплены четыре лошади, несколько коров,  распахано двадцать пять гектаров земли, посеяна рожь, пшеница и другие культуры. Жители этой деревни не смешивали свою кровь с русской, по возможности сохраняли предания старины, культуру и религию немецкого народа. Я из пятого поколения колонистов.Конечно, сведения эти раньше были недоступны людям, а сейчас все военные архивы открыты, ко всему есть доступ, вот и появились исторические труды на эту тему.

Мамина прабабушка рассказывала моей маме, когда та была еще ребенком, как ехали из Германии на Волгу в телегах, везли с собой как особую ценность большие Библии в золоченом переплете. Мама из девяти детей была самая проворная, помогала своему отцу в ткаческом ремесле. Мой дедушка Эммануил Яковлевич Беккер был ткачом, с бабушкой Амалией Генриховной Эрнст они прожили в этой деревне всю жизнь, воспитали девятерых детей. Они наказывали детям не терять свой род. Но Вторая мировая война рассеяла большую семью по разным уголкам советской страны, а теперь между нами лежат еще и границы разных государств.  Например, папиного брата мы нашли по Инернету в Америке. Часть родственников живет в России, часть в Германии.

В 1929 и в 1933 году на Волге был большой голод, который унес миллионы человеческих жизней. Он коснулся и семьи моих родителей. Мать, Катерина Беккер, рассказывала, что нищета была ужасающая, выжили только за счет американской помощи продуктами, из этих продуктов коммуны готовили суп и выдавали населению по котелку на семью. Мать болела желтой лихорадкой и еле родила меня, совсем крошку.

22 июня 1941 года началась война с фашистской Германией. 28 августа вышел указ о депортации русских немцев в Казахстан, на Урал и в Сибирь. Когда объявили указ в нашей деревне, мой отец не поверил в него. «Не может быть, чтобы огромное множество людей сняли со своих родных мест и переселили вглубь страны». Наутро все жители деревни должны были собраться у церкви, чтобы тронуться в дальнюю дорогу. До ночи в деревне стоял страшный крик и плач. К нам пришел наш сосед Хайнрих и дал нам мясо. Он заколол корову и жарил семье мясо, а у нас коровы не было. Мы зажарили полное ведро, и это было наше питание в дороге. Собрали столько вещей, сколько могли унести и на лошади поехали на станцию на Волгу за пятнадцать километров. Народу было много, отцу пришлось всю дорогу идти пешком. Я в дороге потеряла туфелек.

Мы плыли сутки пароходом, потом ехали эшелоном в сторону Алтайского края в течение месяца. Мама все просила у отца: „Давай сядем поближе к окошку, чтоб все видно было“. Ей было душно в набитом людьми товарняке, а сердце у нее было слабое. По дороге один мужчина умер, его закопали возле железнодорожной насыпи. 28 сентября 1941 года мы выехали из дома, а 1 ноября приехали в Сибирь к кержакам, это староверы сибирские. С нами была тетя Амалия с мужем Фридрихом и трое ее сыновей, мои двоюродные братья Фридрих, Хайнрих и Карл. На санях по снегу, - там уже лежал снег, - повезли нас в деревню Красная крепость. Деревня так названа в честь боя, который был там во время Гражданской войны, бились большевики и белые полки Колчака, много народу погибло. А деревушка была маленькой: всего-то двадцать домов и контора. Староверы, народ суровый, нас к себе по домам не разобрали, никого не пустили, мы жили в конторе. Старожилы удивлялись, думали мы немцы с рогами, а мы такие же нормальные люди, как и они.

Мы жили в Красной крепости. В доме, куда нас поселили в комнате жил папин брат Фридрих с тетей Амалией и тремя детьми, мы на кухне, а в другой половине русская женщина Чулкова Татьяна с маленьким сыном, она работала уборщицей в конторе. Моя мама, когда мы приехали, сшила из нашей ткани для Татьяны юбку, та очень обрадовалась. У нее была совсем старая юбка, а денег не было.

Вскоре отца вместе с братом Фридрихом забрали в трудовую армию в Пермскую область на лесосеку Чардынь. Отец не прислал нам ни одной весточки, пропал. Я делала восемь запросов в область, тогда она называлась Молотовская область, но отвечали, что архив пропал и никаких сведений дать не могут. А мой крестный Андрей был тоже с отцом в этой Чердыне. Он упал там с нар и онемел, со временем речь его восстановилась, и через десять лет мы узнали о судьбе отца. В 1956 году я пошла получать паспорт в комендатуру и встретила дядю Андрея, он рассказал, что отец через три месяца заболел от голода и холода  и умер. Перед смертью с ним на нарах сидел брат Фридрих, он обещал не оставить заботами мою мать и меня. Но вскоре Фридрих заболел воспалением легких. Трупы из бараков выносили и выбрасывали на улицу за туалет, его тоже выбросили. Выбрасывать трупы приходилось дяде Андрею. Утром он пошел с чьим-то трупом и увидел, что дядя жив и сидит на снегу среди мертвецов. Дядя Андрей его забрал снова в барак, но тот уже не поправился, через некоторое время умер. В то время у них норма была на человека двести граммов проса. Посылали людей работать в тайгу, валить деревья, а есть не давали, и одежды не было.Дядя Андрей чудом остался жив. Папа мой был с 1907 года рождения, а умер таким молодым!

В эту зиму умерли от голода две кузины и двое младших сыновей тети Амалии.  Остался жить старший сын Фридрих, в настоящее время он живет в Германии в городе Бергиш Гладбах, в его семье шестеро детей.

На Новый год маму забрали в трудовую армию в Горьковскую область в восьмое отделение. Я осталась одна. Три дня я не выходила из комнаты, только плакала. Потом пришли женщины из деревни, хотели забрать меня в детский дом, в город Барнаул. Татьяна вышла к ним и сказала, что возьмет меня к себе. Она гладила меня по голове, успокаивала: «Не плачь, Фридонька, если Катя не вернется, запишу тебя на свое имя и будет у меня сынок и доченька». Питаться нам было нечем. Ежедневно Татьяна приносила с работы в пригоршнях пшеницу, это мы и ели, особое лакомство - перемороженная картошка, она скользкая, сладкая на вкус. Татьяна работала тогда свинаркой, кормила с совхозе двух племенных свиней из Америки, они очень ценились тогда. Свиней с весны до холодов надо было пасти, мы с сыном Татьяны пасли этих свиней. Свиней звали Липа и Гусинка. Пока пасем  - коренья всякие ищем, жуем траву, шпорыши. Однажды мы не досмотрели, и свинья Липа убежала. Ушла она в согру, это камыши такие в болоте. Через три дня Липа вышла, а с ней четырнадцать поросят. Мы плакали от радости, ведь Татьяне грозила тюрьма за потерю свиньи. Я жила у Татьяны почти год.

У мамы болело сердце, ее в трудармии комиссовали и отпустили домой. Ей дали справку, что она имеет право на государственное обеспечение. Со станции к нам сто километров мама шла пешком. На ней была фуфайка и черные с белым бурки, поверх бурок галоши из автомобильных шин. По дороге она встретила жителей нашей деревни, они сообщили ей, что я жива. Как сейчас помню, как она зашла и крепко прижала меня, Я уже только на русском языке разговаривала. «Ничего, доченька, я тебя опять по-немецки разговаривать научу». Мама пришла на следующий день в комендатуру, показала справку, просила выделить продукты. Комендант Лазорев сказал, что ничего съестного нет, а справку надо оставить, он ее еще посмотрит. Ну, мама и оставила. Через три дня пришла: ни Лазореваа, ни справки нет, сидит другой комендант, ничего не знает.А мама безграмотная, запрос в Горьковскую область в трудармию сделать не смогла. «Надо уходить отсюда, умрем тут с голоду и все», - решили мама и тетя  Амалия. Они взяли санки, усадили детей и пошли в район, в поселок Сорокино, сейчас это город Заринск. Там они устроились на строительство Алтайской железной дороги, копали лопатами глину, техники ведь не было! Сколько людей погибло на строительстве этой дороги!

В районе хотелось пойти мне в школу, но надеть было нечего. Каждый день я ходила на мамину работу. Повариха Лида наливала мне тарелку супа, за это мама давала поварихе одну продуктовую карточку. Я помогала держать флягу с супом в дороге к строительной бригаде. Я была спокойным ребенком, никогда не ругалась, ни с кем не ссорилась в детстве, у меня были длинные волосы. Я заплетала их в две косы, а вшей сколько в волосах было!

Работа у мамы была очень тяжелая, и когда представилась возможность, мама перешла сторожить картошку в поле. Однажды в сельсовете выделили помощь бедным семьям, дали мне фуфайку, валенки и ткань на платье. Я пошла в школу, училась очень старательно, меня ставили в пример другим ребятам.

Осенью маме дали большую зарплату картошкой. Одна знакомая посоветовала маме купить избушку у поляка, так как он уезжал к себе на родину. Поляк запросил сто пятьдесят ведер картошки, хотел продать ее на базаре, а деньги увезти с собой. А нам жить было негде. Мы ночевали на улице, на крылечке. Нарвем травы, постелим, чтоб мягче было и спим, люди нас с крыльца не прогоняли, все помогали друг другу. Хоть и жалко было картошки, боялись зимой умереть с голоду, но все-таки избушку купили. Осталось у нас пятнадцать котелков картошки. Избушка была такая: в горе около реки Чумыш, что впадает в большую реку Обь поляк вырыл нору, обложил ее досками - вот и вышла землянка. Внутри стояли нары в три доски и железная печка. Зашли мы с мамой в землянку. Вдруг приходит чужая женщина с тремя детьми и просится к нам, возьмите, мол, к себе, а то мы умрем. Мама пожалела ее. Поставили еще одни нары и стали так жить вшестером. Так и прожили три с половиной года. Вместе ходили в лес сучья собирать для печки, во всем помогали друг другу, дружно жили. Возле избушки был огород некопанный в двадцать пять соток. Люди приходили к маме, просили  землю под огороды. За небольшую плату мама давала землю, да и сами мы картошку и капусту садили. Мама подрабатывала у людей, мыла полы, полола в огородах - платили люди едой. Наша тетя Амалия тоже у полячки избушку купила.

Я подросла, закончила семь классов, выучилась на радистку на трехмесячных курсах. Тут государство направило меня на лесозаготовки. Я с подружкой, такой же семнадцатилетней девчонкой  Галей, должна была валить огромные сосны. Однажды я пошла за водой к роднику с бидончиком, не усмотрела, что там сосна повалилась и сосна на меня упала, хорошо что стволом не задело, а ударной волной повалило. Меня оглушило, я упала, лицом вверх. Помню, как на небе облака медленно проплывали... Я решила непременно с этой работы уйти.

В Сибири мы прожили шестнадцать лет. Пришло время реабилитации. В 1956 году вышел указ. Мы и наша родня поднялись в Казахстан. Избушку продали за полторы тысячи и уехали к младшему брату отца в поселок Узу-Нагач. Беккер Яков Яковлевич в трудовой армии работал на шахте в Челябинской области.  Встретил он нас со своей женой Милей с радостью. С нами поехали еще наши родственники Кляйны.   

Там я устроилась работать в больницу, мы купили саманную избушку. Вскоре я встретила своего будущего мужа Иоганна Коллера. Он родился в Семипалатинске.В годы войны их семья тоже очень пострадала. Он учился в то время на полевода-механизатора в городе Алма-Ате, а я училась там на медсестру. Как поженились мы тогда с ним, так и прожили счастливо пятьдесят лет. 28 сентября 2005 года была золотая свадьба. У нас двое детей и двое внуков. Я проработала тридцать пять лет медсестрой в больнице, мой муж  сорок четыре года шофером. В Алма-Ате мы построили большой дом, все годы держали хозяйство.

У мужа большая родня. В Германию выехали в 1990 году в составе тридцати семи семей Коллеров, по всей Германии имеем родственников. Моя мама выехала с нами. Умерла она через полгода.

Я много в жизни видела, читала, много знаю. Всех приглашаю ко мне в гости, расскажу о прожитой жизни, услышите все от очевидца важных событий в стране.

 

- Л А У Е Р   Ф Р И Д А  

 

Я родилась в марте 1928 года в Крымской области в маленьком хуторе Нурали. У нас был дом и хозяйство: лошади, коровы, бараны, куры и всякая живность. Я была четвертым ребенком, после братьев Эмиля и Вилли, а также сестры Эли, позже в этом же доме родился братишка Оскар.

Отец работал в колхозе. В 1933 году хозйство отобрали и из колхоза исключили, как кулаков, но никуда не выслали, поэтому семья смогла уехать в Евпаторию –  детский курорт на берегу Черного моря. Папа работал на каменоломне и там  надорвался. Мама работала в садоводческой бригаде. Квартира была холодная, маленькая - очень плохая. При первой же возможности семья переехала к маминой родне в село Айбур, это было в 1935 году. Купили домик, понемножку обзавелись хозяйством. Папа работал заведующим птичником, а мама на хлопке в колхозе. Только стали жить опять хорошо, папу арестовали. Он был один из первых арестованных, позже забрали всех мужчин из села и многих женщин. 1937 год был страшиный год по всей стране. Забирали очень многих, даже дедушка, мамин отец пострадал: ему было уже восемьдесят лет, когда за ним приехал ночью «черный ворон» Он вскоре умер в тюрьме, это мы узнали от людей. А про расстрел отца семье не сообщили, и бабушка ждала мужа всю оставшуюся жизнь, до самой смерти верила, что он где-то томится в неволе. Дети узнали о его судьбе только в 1989 году, когда стали оформлять документы на выезд в Германию. Архивы были закрыты, никто ничего не знал.

В колхозе за мужиков работали подростки. Деревня располагалась очень близко от моря. На другой стороне за морем – Румыния. В деревне вместе жили немцы и русские, все были двуязычными, конфликтов не помню, жили дружно. В этой деревне я ходила в школу. Дома мы говорили на немецком языке.

После приказа о выселении в начале сентября 1941года маму вызвали в управление колхоза. Управляющий спокойно сказал, что надо собираться в дорогу, что увезут нас туда, где тихо, хорошо и нет войны. Разрешали взять с собой двенадцать килограммов груза, все равно какого: еды или одежды.Увезли нас в город, ночью  посадили в товарные вагоны. Ехали очень долго. На станциях подходили к вагону женщины, обменивали вещи на еду. Привезли нас на Кавказ, там два месяца собирали урожай. Я даже немного в школу ходила. Потом по приказу всех нас опять собрали, снова в вагоны и повезли дальше. Мы ехали почти два месяца. Наш поезд служил защитой вагонам с оружием. Немцы не обстреливали наш состав, видимо, знали, что везут немцев. На поезд не обрушилась ни одна бомба. Иногда стояли подолгу. Тогда люди раскладывали огонь у вагонов и варили кашу. Бывало, только закипит каша в котелке, раздается крик: «По вагонам!» Хватают горячее, потом полусырое едят.

Приехали в Казахстан. Там снегу полно. Разобрали нас по казахским домам. Казахи ни слова не понимают ни на русском, ни на немецком, и мы ни слова по-казахски. А с нами была наша бабушка Лиза, она немного понимала по-татарски. Казахский и татарский языки родные - вот бабушка нам кое-что и переводила. В этой деревушке ели мы хлеб пока старшие братья работали. За день работы им давали лепешку хлеба. Они ее приносили домой и мы делили лепешку. Работы было мало, а без работы не было и хлеба.

Вскоре мы обменяли все вещи на еду, менять было больше нечего.Казахи подсказали, что где-то есть совхоз русский и там есть работа. Братья, Эмиль и Вилли, пошли его искать, нашли и остались там. Какая радость у нас была, когда они первый раз приехали из совхоза и привезли нам пшеницу, ведь за работу платили зерном! Мы мололи зерно и пекли лепешки. Стали братья собираться назад и забрали с собой сестренку Элю. Сестре пришлось работать в совхозе наравне со взрослыми. Она выкапывала ушедший под снег урожай пшеницы. Грузила на сани и на быках провозила мешки к молотилке. Урожай остался под снегом потому, что все мужчины ушли на фронт, убирать было некому, вот и использовали для этой работы пригнанных русских немцев. За эту работу давали по килограмму хлеба в день и немного зерна. Но через неделю, это было зимой 1942 года, братьев забрали в трудармию в город Челябинск. Сестра по глубокому снегу прошла пешком семьдесят километров, принесла нам немного зерна. Назад они пошли с мамой опять пешком работать в совхоз, а мы: я, бабушка Лиза и Оскар остались в пустом казахском доме, хозяева уехали со скотом на зимовку. К нам подступил голод. Каждый день мы пекли в печке по одной картошине на человека... Есть хотелось всегда. Так прожили зиму. Наши соседи Лоренцы умерли от голода, сын и мать. Мы смотрели, как они медленно умирали. Кроме них умирали другие приехавшие с нами люди.

Весной приехала мама, чтобы забрать нас в совхоз. Бабушку Лизу мы оставили другой ее дочери. У них тоже был голод, да еще началась эпидемия тифа. Зять и бабушка вместе умерли и еще полдеревни народу. Закапывали всех в общие могилы, так что потом найти могилу бабушки не удалось.

В совхоз нас повезли на телеге, запряженной быком. В этом совхозе мы и прожили всю войну. Там для всех нашлась работа. Я и братишка пасли маленьких ягнят, в школу я больше не ходила. Я была согманщицей, принимала у овец нарождающихся ягнят. Когда ягнята становились самостоятельными, мы выгоняли их в поле, на пастбище. Однажды осенью мы с подругой Лизой пасли ягнят на на скошенном пшеничном поле. Недалеко росла сухая густая полынь. Вдруг из полыни выскочил волк и впился зубами в горло ягненку. Я закричала, а тут выскочил второй волк, ухватил ягненка за живот и распорол его. Я как увидела кровь, испугалась не за  свою жизнь, а за то, что с нами сделает завхоз Филонов. Очень это был  жестокий человек! В страхе я побежала прямо на волков, размахивая гибким длинным прутом. Я кричала изо всех сил, представляя, что нам не отправдаться перед завхозом за пропавшего ягненка. Когда я была совсем близко, волки бросили добычу и скрылись в полыни. На крик прибежала Лиза, мы вдвоем втащили мертвого ягненка в ящик, прикрыли его. Всех ягнят загнали в загон, а сами побежали к Филонову, сообщить о происшествии. Филонов посадил нас на двухколку, мы поехали забирать ягненка, чтобы отдать его на кухню для рабочих совхоза. Завхоз похвалил меня, ни слова не сказав про опасность, которую я пережила. Да и что можно было ожидать от человека, который обыскивал людей, за найденую пшеницу отправлял их в тюрьму. Он видел, как голодали люди, никому не помог, сам-то ведь не голодал. Однажды я попалась ему на дороге, в мешке на дне лежала бутылочка молока, от пощупал мешок, но не открыл его, я чуть не умерла от страха. Филонов был из сибирских кулаков, раньше высланных в Казахстан.

Я подросла, меня поставили работать на тракторе боронильщицей. Однажды моего тракториста забрали в милицию. Приехал управляющий, сам за трактор сел. Он укоротил тросик, чтобы трактор быстрее пошел. Я как раз держала лошадь под узцы. Трактор тронулся, лошадь испугалась, дернулась, и меня отбросило в сторону прямо под борону. Фуфайка разорвалась, нога попала под борону, слава Богу, не совсем! Я очнулась, смотрю - управляющий даже не повернулся, не заметил, что со мной произошло, а лошадь стоит рядом. Я пришла в себя, залезла на лошадь и поспешила к трактору. Села за борону, боронить хотела, а из ноги кровь идет, след за мной красный тянется. Повезли меня в больницу, две недели отлежалась там. Чуть затянулась рана - опять за трактор! Шрам остался глубокий на всю жизнь.

 

В 1948 году мы с мамой уехали к Эмилю и Вилли в Челябинск. Там я вышла замуж, родила троих детей. Много тяжелого можно вспоминать о военном и послевоенном времени... Да и вся жизнь сложилась у меня нелегко.

 

В тридцать четыре года я осталась вдовой, сама поднимала девочек, сама полуграмотная, а девочкам дала высшее образование. Уже в преклонном возрасте встретила большую любовь, вышла второй раз замуж. В 2003 году переехала с мужем в Германию в город Меттманн. Но недолго длилось наше счастье, муж умер от рака. Сейчас я окружена любовью своих детей и внуков, они приходят ко мне в гости. Рядом, в этом же доме, живет сестра Эля, она со своей семьей приехала немного позже к нам. Эмиля и Вилли уже нет в живых, а Оскар с семьей живет в Челябинске. Жизнь идет дальше, а детство и юность приходят во сне, и снова я переживаю все трудности, как в первый раз.

 

Покой и радость приходят ко мне в молитве. Я посещаю христианское собрание и благодарю Господа, что сохранил меня в тяжелое время.  

 


 

 





<< Назад | Прочтено: 701 | Автор: Шаф А. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы