Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Анна Шаф

Горькие судьбы. Часть 1

 

( АККЕРМАНН КАРЛ   - АЛЬВЕ МАРИЯ   - БЕХТГОЛЬД ФРИДА  - БЕХТГОЛЬД ЭЛЛА)

 

 

 

 

-  А К К Е Р М А Н Н  К А Р Л

Я родился в 1938 году в деревне Нововаршавка Омской области. Мы жили с отцом, матерью и братом Сашей. В январе 1941 года отец умер  от болезни легких. В нашей деревне жили также мамины сестры Амалия и Полина.

Когда началась война, для нас с братом пришли тяжелые времена. В 1942 году маму и ее сестру Амалию забрали в трудовую армию в уральский город Челябинск. Там на кирпичном заводе она работала откатчицей, выкатывала тележки для кирпичей. Амалия работала там же.  Полину не забрали, оставили присматривать за детьми. Но тетка вышла замуж и уехала, бросила нас. Амалины дети были постарше и сумели прожить самостоятельно, хоть и с большим трудом, но в собственном доме. А мы были малышами, в наш дом вселились чужие люди, пришлось нам  с братом ходить по деревне просить милостыню. Ночевали то у одних людей, то у других, как волчата стали.

С особенным теплом вспоминаю некоторых немецких женщин, что кормили нас, давали приют. Такой была тетя София Фафенрот. Она работала на хлебокомбинате, туда прибегали мы с Сашей почти ежедневно, она давала нам хлеб. Сердечно относилась с нам тетя Наташа Презе и Шеллер Каролина. У них часто находили мы приют и ласковое слово.

Только через шесть лет сумела наша мама вернуться к нам. Она уехала с завода без спроса, так как разрешения от комендатуры ей не давали, а сердце ее изболелось за нас. Сразу же по приезде она пошла работать в колхоз на стройку. Прораб дал ей справку, что мама необходима на работе, фактически прикрыл ее – мать была хорошей работницей. Таким же образом вернулась к детям и сестра Амалия, она тоже пошла работать в колхоз. В то время колхоз был назван именем Эрнста Тельмана, позже переименован в „Красный Октябрь“, а теперь называется «Дружба».

Мы вернулись в свой дом, я пошел в школу. Дома разговаривали на русском языке, так было у нас принято, хотя в деревне было много немцев. Родной язык я знал, умею читать. Нужда в семье была ужасная: нечего было есть, не во что одеваться. С тринадцати лет пришлось идти работать. Сначала работал при лошадях конюхом, потом закончил курсы механизаторов стал трактористом. В горячее время урожая работали без выходных и отпусков. Всего в колхозе я проработал сорок семь лет. Моя мать тяжело трудилась долгие годы, а пошла на пенсию – начислили ей восемь рублей пенсии в месяц. На эти деньги прожить никак нельзя было, мать жила в моей семье до конца своих дней.

Я женился, родились дети. Прожили мы с женой Анной сорок два года.

Моя жена в годы войны еще ребенком повидала много горя. Родилась она в 1933 году в семье Фельде в деревне Александровка Саратовской области, которая принадлежала Поволжской республике немцев. В семье говорили только на немецком языке, в школе было немецкое преподавание.

Когда объявили приказ о выселении немцев, по всей деревне слышался плач. ворота стояли окрытыми, по улице гуляла скотина и куры. Наутро погрузили всех в вагоны-телятники и повезли в Омск. В семье было четверо детей и бабушка. Анна хорошо помнит, как два здоровых мужика принесли два ведра каши, брынзу и хлеба, кормили голодных людей. Ехали пятнадцать суток, днем обычно стояли на станциях, везли ночью. Привезли на большую реку Иртыш, сгрузили всех на сухозруз на привезли в поселок Челнак.  Почти всех женщин позабирали в трудовую армию, но семье Анны повезло: младшему братишке Яше был всего год, и мать оставили с детьми. В колхозе учились и работали. До 1956 года были под комендатурой.

Кем только не переработала Анна в колхозе за свою нелегкую жизнь! Была и свинаркой, и дояркой, и прицепщицей, и в полеводческой бригаде рабочей! Жили мы с ней хорошо, купили дом, мотоцикл, завели хозяйство большое. Мы воспитали четверых детей.

В 2001 году переехали всей семьей в Германию. Дети работают, а мы отдыхаем, живем спокойно, вспоминаем наш колхоз и людей, которых повстречали на жизненном пути. Время было тяжелое, каждый нес свою долю общего несчастья. Ничего нельзя вычеркнуть из прожитой жизни, ничего нельзя забыть.

 

-  А Л Ь В Е   М А Р И Я

Родилась я на Украине в Запорожской области в деревне Вальдхайм 21 января 1924 года. Я была единственным ребенком в семье, ни до, ни после детей у моих родителей не было, хоть сами они вышли из многодетных семей: у мамы имелось четырнадцать  братьев и сестер, у папы - пять братьев и две сестры.

Папины предки были выходцами из Голландии, а мамины - из Германии. Папина родня жила в Донецкой области, в то время название было ей - Сталинская. В 1934 году, как известно, был большой голод в стране, папина родня позвала нас к себе, так как у них чуть полегче с хлебом было. Мы продали дом и уехали к ним в деревню Нордхайм. Папа по профессии литейщик, а в соседнем поселке находился небольшой литейный завод, поэтому мы переехали в Вальдэк. Отец был добросовестным и умным работником, поэтому его послали на курсы повышения квалификации, это произошло в 1937 году. Пробыл он на курсах полгода и вернулся в ноябре месяце домой. Его тут же назначили мастером завода.

Жили отец с матерью счастливо, но недолго.В декабре приехал «черный ворон» и чекисты забрали отца. «Черный ворон» - это государственная машина, обтянутая брезентом, которая приезжала ночью и увозила людей в неизвестном направлении, как правило, навсегда. В нашем доме сделали обыск, перевернули все вверх дном и увезли отца. Я в это время училась в пятом классе и находилась в интернате в соседней деревне, за четырнадцать километров от нашей. Родители привозили в интернат еду, нам готовила повариха, и мы жили там весь год до следующих каникул. Помню, пришла мать в школу, стучит в дверь и горько плачет. Учительница говорит мне: « Унру, выйди к матери». Унру- это моя девичья фамилия. Я вышла, и мама мне рассказала о горе, которое постигло нашу маленькую семью.

В это же время забрали всех братьев папиных, их семьи тоже осиротели.

Как я уже говорила, дом в Вальдхайме мы продали, а деньги отец положил на свое имя в сберегальную кассу. Мама хотела деньги забрать, пошла просить у начальства доверенность, но никто не взял на себя ответственности, ничего нельзя было поделать, деньги пропали. Единственное, что мама сумела узнать у начальства о судьбе отца, было то, что его увезли в лагерь для заключенных в Сибирь.

Мы жили на квартире. Когда папы не стало, мы перешли жить в родительский дом отца. Перед арестом папа приходил к родителям и просил, чтобы они нас забрали к себе, если с ним что-либо случится, значит, предчувствовал свою участь.  Родители вскоре умерли, мы жили в доме вместе с женой папиного брата и четырьмя маленькими детьми.

Наступил 1941 год, в страну пришла война. Школу закрыли, все ученики работали на колхозных полях. Как-то осенью, когда мы копали картошку в поле, прискакал на взмыленной лошади мой двоюродный брат. Он громко кричал, что нужно собраться за три дня, чтобы все были готовы к высылке. Взрослые заплакали, началась паника. По улицам деревни шли коровы, свиньи, из всех домов слышался плач.

Повезли нас, всех деревенских, на станцию. Снежок лежал. Сначала людей заставили почистить вагоны от навоза, потом загрузили их в эти вагоны. Мы тесно держались восьмером: я, мама, слепая сестра папы и жена папиного брата с четырьмя детьми по фамилии Унру. По дороге наш железнодорожный состав бомбили. Дело было утром, часов в девять на станции Лиски Воронежской области. Я отчетливо видела черные кресты на крыльях самолета. Люди выскакивали из вагонов и бежали кто куда. Мы тоже выскочили и прибежали на вокзал, но там было столько народу, что некуда было встать, не то что сесть. Вдалеке мы увидели деревню и решили убежать из-под милицейского надзора, остаться жить в деревне. Кое-как дошли мы до первого сарая и вошли в него. Оказалось, это был пустой свинарник. Воняло там нестерпимо, но мы были такие усталые и перепуганные, что сели отдыхать. Дети плакали, просили пить и есть, а я не плакала. Я была уже постарше и понимала, что с нами происходит. Постепенно все успокоились и уснули. В двенадцать часов ночи мы услышали топот лошадей. Прискакали военные с винтовками, они охраняли наши вагоны в нашем эшелоне, погнали нас назад в вагон. Поезд шел больше месяца, но больше нас не бомбили. По дороге люди очень замерзали, стояло начало зимы, поезд шел в Западную Сибирь. Довезли нас до станции Кулунда Алтайского края. Там всех разобрали по подводам и повезли в окрестные колхозы. Нашу семью везли двадцать пять километров, мы попали в заброшенную маленькую деревеньку, где не было ни магазина, ни школы. Морозы стояли крепкие. Нас с мамой определили к старухе Порошкиной в темную низкую землянку. На узкой железной кровати лежал соломенный матрац, на нем мы спали. Старуха потеряла на фронте сына, поэтому они со снохой люто ненавидели нас, считали фашистами. Семья Унру жила недалеко в старом доме. У нас с собой были хорошие вещи, например, шелковые тонкие платья, которые мама покупала еще на Украине. Все вещи в эту голодную зиму мы выменяли на еду.

В 1942 году под новый год меня забрали в трудовую армию в город Канск Красноярского края. Работала я сначала на пилораме, пилила бревна, потом таскала шпалы. Грузить их в вагоны надо было ночью. Затем меня послали на лесозаготовки в тайгу, возить бревна. Там прокладывалась железнодорожная ветка. Дали мне маленькую монгольскую лошадку, сани, прицепленные цепями, чтоб подвижные были. Лошадка тянула два с половиной кубометра бревен, а дневная норма была восемь кубометров. Если норму не выполняешь, дают только 300 грамм хлеба в сутки. Приходилось три раза ездить на станцию Решеты, за шесть километров, возить бревна. Работали в холоде, в голоде. Однажды я съездила только два раза к станции, на третий раз сани перевернулись и лошадь убежала домой. Солнце стояло на закате, я вернулась в поселок пешком. Сразу же я получила штраф: ночь в карцере. Мороз стоял в ту ночь сорок два градуса ниже нуля. Выручила меня офицерская шуба пробитая пулями. В неотапливаемом подвале я не могла уснуть от холода, но все же не заболела.

Было и кое-что хорошее. Вместе со мной работали две мои родственницы, одна была поваром, другая раздатчицей. Им хотелось на ужин налить мне побольше бурды, что называлась супом. Но нас приводили кушать всегда под охраной вместе с бригадой. Перед другими людьми нельзя было выделить меня, зато я могла прийти вечером, смертельно усталая после рабочего дня, мыть пол, посуду и скрести котлы. То, что я наскребала со стенок котла, разрешалось съесть.

Так прошли военные годы. К концу войны выдавали хлебные карточки. Я находилась в женской рабочей колонне, недалеко располагалась мужская колонна. День Победы наши колонны отпраздновали вместе. Как-то организовали танцы, там я познакомилась с моим будущим мужем.

В Таджикистане строился химический комбинат, туда требовались рабочие. Нас перебросили в город Тобошар, дали нам барак, где мы с мужем и жили. Там я выучила бухгалтерское дело, была табельщицей, начисляла зарплату рабочим. Взяли меня потому, что я окончила десять классов. Я хотела учиться дальше, но комендатура не давала разрешения: зачем, мол, немке учеба?  Вскоре  нас перебросили в город Пролетарск на кирпичный завод. Нас не спрашивали - раз надо, значит, посылали и все! Здесь, на кирпичном заводе, мы с мужем проработали тридцать лет. Муж был наладчиком оборудования на больших прессах, а я работала заливщицей. В 1947 году родился у нас сын. Декрет длился один месяц, сына я отдала в ясли, а сама снова пошла работать на завод. Я старалась вызвать мою маму, она осталась в Алтайском крае. Я долго хлопотала, но все же добилась разрешения, ее привезли под охраной, наконец-то она стала жить с нами, так и жила до конца своей жизни.  В 1951 году родилась дочь, в 1955 году - второй сын. Живых детей осталось трое. В пятьдесят пять лет я ушла на пенсию. Хозяйство было у нас крепкое: виноград, фруктовый сад, свиньи, кролики, куры, большой участок земли.

В 1993 году вместе с семьей сына приехали в Германию, распределили нас в город Меттманн. Попозже приехали к нам дочь с детьми и еще один сын с семьей. Муж по приезде умер от инфаркта, живу одна, но одна не бываю. Внучат у меня много и все любят у бабушки бывать, для всех найдется гостинец и ласковое слово. С семьей Унру, с которой мы пережили столько несчастий в годы войны, мы потерялись. Но по журналу «Контакт- Шанс» снова нашлись. Все дети в годы войны выжили и все они переехали жить в Германию. Незабываемая была встреча после стольких лет разлуки !

Вот так и живу. Господь благославляет, слава ему!

 

 

- Б Е Х Т Г О Л Ь Д   Ф Р И Д А

 

Я родилась в немецком поселке Старые Лезы Евпаторийского района Крымской республики. Родители, папа – Бехтгольд Христиан и мама – Зайбель Екатерина, оба были грамотные люди, окончили по семь классов. У отца был дом, большое хозяйство и механический цех, где он ремонтировал сельскую технику.

Отец матери, дед Зайбель Кондрат работал плотником, хозяйство у него было  обширное. Во времена колхозов, у него все конфисковали, из дома выселили, а детей сослали в Сибирь. Податься ему с женой было некуда, стали жить вдевятером в одной комнате с родней, дед заболел и умер.

           Отец папы, Бехтгольд Георг, работал учителем в школе. Он ездил в гости к родне в Германию, а в 1930 году вместе со старшим сыном - в Америку. В Соединенных Штатах сын остался навсегда, а отец вернулся и сказал: «Наше место здесь, в Крыму».  Вскоре он умер от голода.

           В 1929 и в 1932-33 годах страна сильно голодала. Умершие исчислялись миллионами.  По продуктовым карточкам выдавали хлеб в Симферополе, мне приходилось туда ездить и стоять в огромных очередях. Бывало, у людей карточки воровали, отнимали, случалось даже убивали за эти карточки - тогда было много преступлений из-за хлеба. Отец мой умер от сыпного тифа в 1933 году, ему исполнилось в то время сорок три года.

          В школе я проучилась четыре года. Летом ученики вместе с колхозниками собирали хлопок в поле. Одному рабочему надо было собрать двести пятнадцать килограммов хлопка – такие высокие были нормы. В пятый класс идти учиться можно было только в соседнюю деревню, где находился интернат. Но за учебу платили по шесть центнеров муки в год на пропитание, а мы жили бедно, поэтому дальше учиться я не смогла. Спасала нашу семью от голода корова, она давала очень много молока  - по тридцать литров в день. Когда отец умер, мне было девять лет, братишке двенадцать,   двойняшкам-сестренкам не было и года. Мама работала в колхозе на хлопке, а я нянчила сестренок. Их, понятно, надо было регулярно кормить. Я возьму на спину одну, понесу маме в поле, мама накормит малышку, я несу ее назад, оставляю дома, другую несу в поле к матери. Так и ходила с ними туда-сюда. Обе выросли, не пропали.   

           В июне 1941 года началась война с фашистской Германией. Старшего брата забрали на фронт, позже его комиссовали в трудовую армию. Когда пришел приказ о выселении немцев из Крыма, нам разрешили брать с собой по шестнадцать килограммов любого веса:  или одежды, или еды. Мы собрались вместе с нашими поселковыми и поехали на станцию. Там нас погрузили в вагоны и повезли сначала на Кавказ, а потом в Подмосковье. Когда мы проезжали станцию Рыбное, там сильно бомбили леса: в них стояли части советской армии. Мы с поселковыми девчонками выскочили из вагона, побежали в придорожный лес посмотреть, что там и увидели множество трупов солдат. Нам было страшно смотреть на них, мы вернулись к вагону и залезли под него, чтобы пули не попали в нас. Бомбежка стихла, нас повезли дальше в Казахстан. Надо сказать, что эшелон наш не бомбили, потому что фашисты знали, что в эшелоне везут русских немцев. На остановках люди варили суп, кроме того, выдавали на станциях хлеб, так что все поселковые добрались до места. Мы ехали вчетвером: мама, я и двойняшки-сестренки. С нами ехал двоюродный брат с сестрой, они сейчас оба в Германии.    

           Привезли нас в на станцию Макинка Акмолинской области. Сначала расположили всех в школе, оттуда наши семьи разобрали себе местные колхозники. Нас поселили в маленький домик, в котором жили бабушка, мать и ребенок. Мама и я сразу пошли работать в колхоз. Голодно было очень, мы обменяли почти всю одежду на хлеб. Я работала на быках с молодой женщиной Настей Максимовой, мы возили сено с поля в конюшню. Климат в Казахстане суровый, зимой часто дуют ветры, бывают бураны.

Однажды в буран наши быки не дошли из поля до дому - заблудились. Мы с Настей едем-едем, думаем, что скоро дома будем, но вдруг быки остановились, мы смотрим - перед нами знакомая скирда соломы, а рядом с ней стая волков сидит, семь серых зверей. Мы испугались, но на наше счастье у меня оказались с собой спички. Мы с Настей подошли к скирде, взяли сено и зажгли огонь. Волки не двигались с места. Так мы жгли и жгли сено, надеялись на помощь. А в поселке хватились нас и стали искать. По глубокому снегу поехали к скирде, увидели огонь, подъехали. Волки медленно ушли в степь. Нашли нас в полночь, полуживых от холода, привезли в село, положили на лавку и стали раздевать, а одежда задубела от мороза, не поддается, твердая, словно камень. Пришлось ножами разрезать. На мне была фуфайка и обувь из одеяла, сама сшила, а на Насте шуба. Все разрезали, стали оттирать ноги и руки, а они ничего не чувствуют – отморожены. Когда буран закончился, нас отвезли в районную больницу. Там мы пролежали две недели, поправились, но ходила я плохо и руки не слушались. Ноги и руки были красные, без кожи, постепенно новая нарастала. В то время мне было семнадцать лет.

        В начале 1942 года пришел приказ всех работоспособных женщин посылать в трудовую армию. Меня, как калеку, не забрали, и маму, к счастью, не забрали тоже, так как у нее было двое маленьких детей. Меня поставили работать в зернохранилище для лошадей, по народному называемое глубинкой. Зерно было там грязное, с остатками песка, в снегу, перемешанном с мелкими камнями, но это был хлеб, а значит – жизнь. В нашем поселке жили завезенные чеченцы, народ боевой и сильно воровской, их я боялась. Воровали тогда много, иначе было не прожить. Воровали все, но за поимку строго наказывали: давали по одному году тюрьмы за один украденный килограмм зерна.

Как-то поймали нашего рабочего с глубинки, который чистил зерно от грязи, у него было восемь килограммов, его посадили в лагерь для заключенных на восемь лет. Жена его умерла от голода, а дети ходили ко мне, я давала им немного черного от грязи, крепкого, как камень, хлеба, они размачивали его теплой водой, тогда можно было есть. Еще ходили три маленьких племянника моих, дети двоюродного брата, им тоже давала этого хлеба. Они остались мне благодарны до сегодняшнего дня. Конечно, я тоже боялась, контролировали глубинку сильно, но рисковала ради их жизни. Кроме зерна, на складе находилась соль, ее давали лошадям. Дети приходили со спичечными коробками и просили у меня хоть немножечко. Как-то раз председатель колхоза Казаков увидел, что я даю соль. Он велел всю соль раздать людям: ведь неизвестно, что дальше будет, а соль нужна людям сейчас. Такой был справедливый человек! Но много было и плохих. Расскажу такой случай.

           Стояло время уборки урожая. Когда привозили зерно с комбайнов на склад, уполномоченный принимал его вместе со мной, он контроливовал, сколько зерна привозили. Однажды привезли тринадцать бричек с мешками зерна, а в накладной стоит - четырнадцать. Уполномоченный сразу же поехал в село и увидел, как колхозник Погорелов заносит зерно в свой дом. Этот Погорелов был орденоносцем, имел большие награды от государсктва за ударную работу в поле. Награду у него отняли, а самого посадили в тюрьму на пять лет. Я должна была на суде подтвердить, что зерна  по накладной недоставало. Погорелов затаил на меня злобу, сказал: «Вернусь – рассчитаюсь с тобой!». Я напряженно ждала его возвращения. Когда он вернулся, подруга одного из чеченцев меня предупредила, чтоб я ушла из дома и спряталась. Я так и сделала. Погорелов поехал с женой копать белую глину в лес, ему нужно было дом обмазывать. Накопал глины изрядно, а когда стоял на дне ямы, вся масса обрушилась и лопатой его убило. Так я избавилась от мести озлобленного человека.

           Замуж я вышла в 1946 году за парня из нашего родного поселка, тоже немца. С ним, когда сняли комендатуру в 1956 году, переехала в город Джетысай. Комендатуру сняли, а назад на родину в Крым поехать не разрешили. Много всякой работы переделала я в жизни: работала овцеводом на ферме, дояркой, выдавала со склада продукты в бригады, много лет проработала с мужем в деревообрабатывающем цехе на пилораме.

С мужем мы воспитали шестерых детей. Старший сын умер, а остальные все со мной, в городе Меттманне в Германии.

           Я считаю так: главное в жизни Бога и сына его Исуса Христа любить, жить в согласии с верой. Кто Бога любит – тот и живой. Молюсь за детей, внуков и правнуков, чтобы их тоже коснулась великая сила веры.  

 

 

- Б Е Х Т Г О Л Ь Д   Э Л Л А

 

        Я родилась в 1926 году в деревне  Нурали в Крыму, третьим ребенком в семье. Предки наши жили в Германии, потом перебрались в Бессабарию, а оттуда в Крым. Дед, Александр Лауер и еще несколько семей немцев, обзавелись хозяйством, построили большие дома. Бабушка Лиза родила четыре дочки и два сына. Один из этих детей, Эммануил, стал моим отцом. Он женился на Эмме Бек, у них родилось пятеро детей.

        Жизнь всех членов нашей семьи проходила в постоянной работе. Уже в шесть лет я таскала на коромысле ведра с водой. Мы жили недалеко от Черного моря. В нашей деревне пресной воды не было, приходилось привозить из соседней деревни. На одного человека полагалось по одному ведру воды в день. Эту воду мы сливали в кадку и расходовали бережно. Скотине и курам давали соленую воду, стирали тоже в соленой. Огород поливать было нечем, там росла трава. Мать и отец целый день работали в колхозе. Папа был молотобойцем в кузне, а мама трудилась в поле. Дедушка был кузнецом. А работа это тяжелая: нагревают металл добела, кузнец держит кусок горячего металла на наковальне и маленьким молоточком показывает то место, по которому должен ударить молотобоец. Тот большим махом стучит по раскаленному металлу. Отец же был не очень крепкого здоровья, однажды он надсадился. Я помню, как он, качаясь, вышел из кузни. Его тошнило, лицо побелело. С тех пор он больше не мог работать молотобойцем. Его поставили ответственным за птичник. Длинный барак недалеко от дома был полон курами. Барак сложили из саманных кирпичей. Надо сказать, что кирпичи эти  сами делали. В нашем дворе находилась огромная яма, в эту яму закладывали глину и солому. Чтобы перемешать эту массу, гоняли по кругу лошадей, до коллективизации у нас были свои лошади. Потом влажную массу выкладывали вручную в деревянные формы и сушили на солнце. А солнца в Крыму всегда много. Из этих кирпичей строили дома и все необходимые постройки.

          В 1933 году начали организовываться колхозные хозяйства. Все наше стадо забрали: лошадей, коров, овец. У отца была молотилка, покупать ее помогали все его баратья и все пользовались, но записана она была на нашей семье. Поэтому его исключили из колхоза как кулака, а нас выгнали из деревни. Родители сложили на бричку немного постельного белья и одежды, взяли пятерых своих детей, младший сын был младенцем, и поехали к родне по материнской линии в город Евпаторию.

          Мамина сестра, тетя Лена, в годы революции была силой увезена из родительского дома красным командиром. Отец у сестер был строгий, а мать очень боязливая. Мать прятала Леночку, дочку-красавицу, от белых и красных солдат - ведь власть менялась быстро, а все солдаты хотели есть. Они грабили дворы и заглядывались на деревенских девчат. Красный командир схватил девушку и ускакал на коне, дед послал вдогонку старшего сына. Пока тот догнал, молодые уже были в церкви на венчании. Отец упрекал жену за то, что она не уберегла дочь, мать очень переживала, много слез выплакала. Тетя Лена была очень несчастлива в замужестве - муж пил и бил ее. У них родились три дочери. Но ничего не могло остановить боевого командира, он продолжал пить. В эту семью и приехали наши родители. Но долго там не задержались: при очередной пьяной ссоре мама заступилась за сестру, вышла склока, пришлось нам искать квартиру. Нашли одну комнату, сырую и неуютную, зимой на стенах сверкал иней, но приходилось там жить. Денег катастрофически не хватало. Мама работала на ткацкой фабрике на переработке хлопка, отец болел. Мы не могли платить за жилье и переехали к родне в деревню Ойбург.

           Мне исполнилось восемь лет. В деревне Ойбург я впервые пошла в школу. Школа была маленькая, все дети учились в одном классе по четырехклассной программе. Всех учила одна учительница. Обучение велось на немецком языке до 1937 года, потом пришел приказ: обучение вести на русском языке.  В этой школе я закончила второй класс. Так как учеников было мало, школу закрыли, нам пришлось ходить в соседнюю деревню Унгут за десять километров. Каждый день мы, четырнадцать детей, с тряпочными сумками пешком ходили по дороге в школу. Столбы стояли вдоль дороги, провода на них гудели. Машин тогда не было, по дороге иногда проезжали на лошадях или быках. Зимой мы не ходили домой, жили в большом старом доме, за нами присматривала пожилая женщина. Она варила нам еду из продуктов, которые давали родители. Еда была однообразной: снятое молоко, так называемый обрат, и хлеб. Сливки и сметану отдавали государству. Полуголодные, холодные, учились мы не у особо грамотной учительницы. Но я закончила четвертый класс.  В пятый класс надо было ходить в деревню Вознесенка. Там я закончила пятый класс.

          В это время наша мама работала в поле, убирала хлопок, а отец ухаживал за курами. Когда скашивали пшеницу, на стерни привозили кур, они склевывали остатки урожая. Мы, дети, помогали отцу и матери. После школы и на каникулах трудились целый день то с тяпкой в поле на хлопке, то следили за курами. Помню, стерня жесткая, а обуви-то не было - все босиком ходили. Ноги наколются в кровь, а куры на кровь падкие, бегали за мной, расклевывали ранки тут же. Шрамы остались на всю жизнь. Печку топили кизяком. Днем ходили по полю, собирали коровьи лепешки в мешок, потом варили на печи еду.

          1937 год был страшным для миллионов людей в стране. Не обошло горе и нашу семью. Вечером 7 ноября на собрании в честь Великой Октябрьской революции отца наградили за отличную работу в колхозе. Он пришел домой очень довольный. Ночью к дому подъехал «черный ворон», машина НКВД. Загремела дверь. Зашли чужие люди, грубо обратились к отцу : «Собирайся, ты арестован!» Отец хотел поцеловать детей, ему крикнули: «Не трогай детей. Разбудишь! Завтра назад приедешь!» Отец обнял маму, сказал: « Мальчишкам дай образование обязательно!» С тех пор мы уже отца не видели.

      Шло систематическое уничтожение немецкого народа. Деда тоже забрали и расстреляли. Мама носила передачи в Симферопольскую тюрьму. Отца давно расстреляли, но семье не сообщали и передачи брали. Мама всю жизнь надеялась, что отец жив, находится где-то и не может нас найти, ведь мы уехали в годы войны из Ойбурга.  И только с горбачевской перестройкой на наши запросы пришел ответ, в 1989 году стали открывать архивы и сказали людям правду. Мы получили справку, что наш отец, Лауер Эммануил Александрович, сорока трех лет, взятый восьмого ноября 1937 года из колхоза «Гофнунг» был осужден за контрреволюционную деятельность первого декабря тройкой НКВД. 7 января 1938 года он был расстрелян. Место захоронения неизвестно. Есть у нас и справка о реабилитации от 16.04.89 года « О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х годов и начале 50-х годов.» Подписал ее прокурор Крымской области, советник юстиции прокуратуры Союза ССР.

         Наша семья стала «врагом» народа, осуждалась деревенскими жителями. Постепенно мужчин стали забирать, «врагов» становилось все больше. Исчезновение глав семейств в деревне стало делом привычным. Дети в нашей семье подрастали, братья Эмиль и Вилли ходили в школу в город Евпаторию. После седьмого класса Эмиль поехал учиться на счетовода в Симферополь. Вернувшись, он стал работать в конторе учетчиком. Мы все лето работали в поле. Когда пшеница созревала, ее скашивали косилками. Тракторов не было, все работы выполнялись вручную и с помощью лошадей. Валки пшеницы складывали в можары, их отвозили к молотилке и там обмолачивали.

          В 1941 году началась война. Помню, мы собирали валки в поле, приехал на лошади  русский управленец и закричал: «Уходите с поля! Собирайтесь в дорогу! Вас выселяют!» Мы побежали домой. У нас к тому времени был поросенок и несколько овечек. Овцу закололи и мясо зажарили, сложили его в эмалированную кастрюлю. Испекли хлеб. А разрешили брать с собой в дорогу по восемь килограммов на человека. Мы собрались, тут приезжает мамин брат Яша и говорит : «Зачем вы берете мешки со старым тряпьем? Бросьте их, возьмите лучше новые ткани из моего магазина». У него был небольшой магазин промышленных товаров. Мама поддалась на уговоры и взяла два мешка, свои вещи оставили.

         В дороге ехали в товарняках, битком набитых людьми, повернуться было невозможно. Воздух спертый, пить нечего - у людей началась дизентерия.  Наша бабушка тоже заболела. Люди ходили в туалет прямо под себя, иногда на путях паровоз останавливался, двери открывались и охранники с винтовками кричали: « Выходи! Через десять минут назад! Поезд тронется!». И все прыгали с высокой насыпи и бежали справить нужду. Однажды я упала с высокой насыпи, разбила себе колено. Грязь и кровь смешались, и рана стала нарывать. Лечить было нечем, я долго хромала.

          Нас привезли на Северный Кавказ, высадили на маленькой станции. Мы стали ждать посланцев из близлежащих колхозов. В это время к маме подошел ее брат Яша.  Высокий, здоровый, красивый, он  взял свои два мешка с тканями. «Забери мать», - сказал грубо, и бабушка осталась с нами. Дядя Яша уехал в другой колхоз, так как не хотел с нами, голытьбой, общаться. Больше мы его не видели, позже он умер в трудармии, детей у них с женой не было.

       

В совхозе, куда нас определили, мы сразу же стали работать в поле, убирали урожай пшеницы. Жили мы во времянках, спали одетыми на соломе. И все-таки там было нам хорошо, потому что не голодно - давали пшеницу. Ровно через месяц нас снова посадили в товарняки и отправили в Казахстан. Ехали туда целый месяц. Когда нас на станции высадили, уже снег лежал. На санях приехали за нами казахи, определили в казахскую деревню в крайний домик. В доме была комната и кухонька, хозяева по-русски не понимали. Есть нам было нечего. С утра мама и братья пошли в сельсовет просить работу. Высланых много, а работы мало, нужно только зерно в зернохранилище веять. Семья казахов уезжала на зиму на большую ферму в лесу и там жила, а мы оставались дома одни. Ходили в лес, рубили молодые березки, топили печку. Изредка перепадала работа на зернохранилище. Особенно тяжело было без соли. Мама и старшие дети пошли по русским деревням менять последнюю одежду. Бабушка везла с собой дедушкин костюм, очень берегла его. Тогда и поменяли его на хлеб.

За семьдесят километров от нашей деревни братья нашли работу в совхозе «Советский». Нужно было убирать оставшийся с осени урожай на полях. Люди выкапывали из-под снега валки пшеницы, грузили на можары и везли к молотилке. В день за такую работу полагалось три килограмма пшеницы. Братья знали, что мы голодаем, они собрали нам передачу, выпросили дни и пошли к нам пешком, потому что ехать было не на чем. Эмиль и Вилли, проваливаясь в глубокий снег, прошли семьдесят километров, принесли нам пшеницы. Сколько радости! Это не забудется до конца жизни! Назад братья взяли меня с собой, мне было уже четырнадцать лет, и я была привычна к тяжелой колхозной работе. Чтобы идти по снегу, нужны валенки, пришлось немного пшеницы дать за старые валенки, и мы двинулись в дорогу. К нашему счастью не было бурана, ведь ветра в Казахстане лютые, в буран замерзали люди в дороге.

Меня взяли на работу. Жили мы в большой комнате. Было тесно, спали на полу, никто никогда не раздевался. Ровно через неделю забрали всех молодых парней в трудовую армию в Челябинск. Я проводила Эмиля и Вилли и осталась одна - кормилица большой семьи. Надо было нести пшеницу домой. А как? Дорогу я знала плохо, боялась заблудиться. От почтовой лошадки оставался след на снегу. Вот по нему я и пошла. С раннего утра до поздней ночи шла я и несла мешок с пшеницей. Ночью в казахском ауле переночевала в немецкой семье, спросила направление. Второй день опять шла, и к ночи дошла до дому. Назад пошли вдвоем с мамой, бабушка осталась с младшими: Фридой и Оскаром. По-русски бабушка не умела говорить. До весны мы ни разу не смогли придти к ним, они чудом остались живы. Ели они перемороженную картошку, одну на троих в день.

В совхозе «Советский» жили Янцены, мамина младшая сестра с семьей. Они попали в совхоз немного раньше и смогли получить там свой угол. К ним мы хотели определить бабушку. Надо было ехать за семьей, забирать их. Ранней весной, снег еще не стаял, мы с мамой попросили бычью повозку и поехали по раскисшей дороге к своим. Быки молодые, в лужи не хотят наступать, их надо тянуть. Я стояла впереди, мама погоняла сзади. Обуви у меня не было. Острые льдинки впивались мне в ноги, разрезали кожу. Вокруг поля... Куда идти – непонятно. Мы заблудились. Попали в другое отделение колхоза, там переночевали в русской семье. Женщина пожалела нас, дала нам деревянные ложки и усадила за стол, мы поужинали, спросили дорогу. К следующей ночи обнялись с родными. Приехали обратно, оставили у Янценов бабушку. Там она и умерла от тифа и голода вместе с зятем и детьми на следующую зиму.

Мы жили в доме в одной комнате две семьи. Мне исполнилось пятнадцать лет,  меня направили на курсы трактористов. Учились голодные, холодные, одни девчонки молодые. Трактора были огромные, гусеницы  у них, как у танков, запасных частей нет, а ломались часто. Ремонтировать некому, а за простой получали нагоняй. Работала я и на комбайне и на всяких тракторах. Обычно со мной в паре ехала Луиза Линдерман. Пшеницу косим, она высокая, забивает косилку, мотор глохнет. Так и работали много лет.

Позже наша семья переехала к братьям в Челябинск, в большой индустриальный город, там мы и остались жить. В 1946 году я вышла замуж, вырастила троих дочек. Работала в научно-исследовательском институте лаборанткой. Приходилось лопатами замешивать бетон, так как испытывали материалы для жаропрочных печей. В 1995 от сердечного приступа умер муж Борис.

В январе 1996 я, по вызову своей сестры Фриды, выехала из Челябинска в Германию, в город Меттманн. Потом сюда приехали и мои дети с семьями. У меня четыре внучки и внук, три правнучки и правнук. Я живу рядом со своей сестрой, Лауер Фридой. Мои дети и внуки часто навещают меня.

Здесь, в братском собрании, я нашла дорогу к Богу. Благодарю Бога и правительство за мою счастливую старость. Слава Богу, всегда хватает еды досыта и одежды в достатке. Квартира у меня прекрасная, пенсия хоть и не большая, но достаточная. Я встречаю рассвет с молитвой и ложусь спать с молитвой. Прожитый путь тяжел, его я не желаю никому на свете, но веры в Господа я желаю всем людям на земле.  

 







<< Назад | Прочтено: 710 | Автор: Шаф А. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы