Темы
Анна Шаф
Горькие судьбы.
Часть 2
- В А Й Д Н Е Р Р О З И Н А
Родилась я под Одессой на Украине в 1930 году. В семье нас было пятеро детей: четыре сестры и брат. В 1933 году был большой голод, и родители уехали из деревни в город Ростов, искали работу, чтоб как-то прожить. Отец устроился работать водителем трамвая. Потом семья опять вернулась в деревню. Отец стал пастухом, пас лошадей, мама работала в колхозе. В 1937 году ночью отца арестовали вместе с его братом. Больше отца мы не видели, никто нам не сообщил о его судьбе, и только в семидесятом году мы узнали, что он был расстрелян как враг народа. Рассказал нам это местный пенсионер, бывший милиционер, когда мы приехали в гости на родину. Он сам его и застрелил по приказу. Показал он место, где была могила отца.
Осенью 1941 года пришел приказ о выселении немцев из дома на чужбину. Люди стали колоть поросят, готовили мясо в дорогу. У нас хозяйства не было: корову мы продали от недостатков, мама работала за трудодни, за день работы ставили ей в табеле палочку, чтоб потом заплатить зерном. Мы собрали вещи в узлы, сколько могли унести. Помню, одна бабушка из нашей деревни взяла с собой сундук, всю дорогу ей мужики помогали его тащить, а когда к месту приехали, открыли сундук, то там оказались лопаты, грабли и топор - необдходимая утварь для хозяйства. Погрузили нас в вагоны для скота и везли почти месяц. По дороге несколько раз давали супы и хлеб. Однажды выдали хлеб, но прошел слух, что в нем запеченное стекло, чтоб нас, как фашистов, погубить.
На станциях народ выходил, люди старались купить что-то из еды. Я тоже выходила, как-то раз с женщинами из нашего вагона я пошла на базарчик купить яблоки. В это время поезд тронулся и медленно пошел. Женщины кричали, яблоки их катились по шпалам. Я подняла несколько штук и в платок завернула, пока бежала за вагоном. Я была легкая, мне было одиннадцать лет и я догнала вагон. На входе вагона стояли мужики и протягивали руки, чтоб ухватить меня. Но я бросила им сначала яблоки, а потом уж прыгнула сама, они подхватили меня и затащили в вагон. А там плач слышу, мама с сестрами кричат: «Зинки-то нашей нету, отстала!» Тут я захожу, вот радости-то было! Я их яблочками угостила.
Состав наш был длинный-длинный. Над железной дрогой то и дело пролетали немецкие самолеты. Однажды раздался крик: „Бомбежка! Все в укрытие, в лес!“. Люди выскакивали и бежали. Незадолго до нас на этом месте бомбило другой поезд, на железнодорожном полотне, на насыпи и в лесу валялись обезображенные трупы, везде были разбросаны руки и ноги. Нас тогда не бомбили, и вообще, всю дорогу проехали без бомбежки.
Привезли нас в Алтайский край, в Рубцовский район в колхоз Калинина. Всех распределили по русским семьям, а нам достался домик : яма, накрытая бревнами, внутри четыре топчана – доски сбитые. Зима стояла холодная, голодная, не все пережили ее, от голода начала пухнуть младшая сестренка, пухлая и блестящая стала как стекло. Кисель из мерзлой картошки варили, а как-то достался ей кусочек хлеба, она съела его и получился заворот кишок. Несколько дней промучилась, но все же выжила. Умерли той зимой бабушка, одна сестра и брат.
Одежду, что была, всю променяли на еду, осталось одно пальто мамино. Лежали голые за печкой, иногда выходили просить милостыню. Я ходила чаще всех, всегда что-нибудь приносила. Согнусь, как горбатая, на спине мешок старый и хожу по окрестным деревням. Сама голая, только пальто мамино на мне и ноги тряпками замотаны. Летом стали ходить на работу, мать и сестры вырывали траву в поле, а я пасла овечек, маток и маленьких ягнят. Однажды поздней осенью в холодную ветреную погоду я присела под плетень, стала дышать себе на грудь, чтоб немного согреться и заснула. Проснулась – снег выпал, а двух овечек нет! Я испугалась: «Что теперь будет? заберут меня в тюрьму!» Стала их искать. Исходила километров двадцать туда-сюда по полю. Ноги холодные, красные, обуви ведь не было, тряпками ноги заматывали, а сверху шкурой коровьей, она от снега твердая, замерзшая. Овечки в загоне нашлись, а мне никто не сказал про это, думают- пусть фашистка помучается! Такое было отношение к нам. Издевались над нами по-всякому. Книжки наши отобрали мальчишки деревенские, обзывали нас немцами с рогами. В школу ходить было не в чем. Мое занятие было – побираться. Иногда подавали, а частенько и зарабатывала. Если вижу, что идет женщина с топором и веревкой за дровами, прошусь с ней. Вместе дров нарубим, она возьмет меня домой, даст капусты мороженой или курицу дохлую. Дворов в деревне было немного - примерно десяток, они нас и кормили. Зимой очень плохо с едой было: собирали мерзлую картошку в полях, на зерноскладах и токах пшеницу воровали, а летом лучше, трава всякая, ягода. У нас ворон много было, и гнезд на деревьях много. Я весной возьму палку, как начну стволы околачивать, так птенцы на землю из гнезд и выпадают! Их ощипаю, сварю - вот и еда.
Много работы пришлось мне в жизни переделать! Только учиться больше не довелось. Как до войны закончила два класса, так больше в школу я и не ходила.
Позже жили мы в городе Рубцовске. Город этот построился во время войны у нас на глазах. С запада в на Алтай шли вагонами эвакуированные заводы, приезжали специалисты, вот там в подсобном хозяйстве работали мы с матерью, выращивали овощи.
В 1950 году была вторая эвакуация для меня. Я работала тогда на сельмаше, уже замужем была. Сначала-то работала на заводе. А осенью, уже в октябре, заставил меня бригадир глину топтать ногами для постройки сараев, а я не захотела. Нас тогда сорок пять человек ушло от этого бригадира из-за жестокого отношения к рабочим. Я ушла работать на сельмаш, шпалы носить. Тяжелые шпалы были! Но выпало мне еще тяжелее испытание. Пришли ко мне как-то утром и забрали вместе с мужем на шахту в Иркутскую область. Вот так с нами обходились! Никто не спрашивал, хотим ли мы ехать - фашисты мы были для власти, а не люди. Под конвоем повели меня, под ружьем до станции. Долго ехали на поезде, народ усталый, злой. Ехали хуже заключенных: в вагоне окошки на болтах, двери тоже на болтах, ведро для испражнений воняет. Но люди ехали с какими-то деньгами и на станциях покупали хлеб. Помню,открыли вагон на станции в Новосибирске, как обрадовались все, что там были булочки!
С поезда нас сняли, повезли по реке, потом на машине километров двести. На пароходе процветало воровство, жестокость и драки – южные люди чеченцы очень драчливый народ ! Смотрели мы вокруг, удивлялись - сколько лагерей и тюрем вокруг! Один убежавший заключенный попросился к нам в машину. Довезли нас в поселок Мама на шахту номер 46. Работа там была тяжелая, спускаться надо было вглубь на пять километров, а там темно, узко. Выдали ящик, в него надо было набрать по норме двадцать килограммов слюды. Ползешь, как зверюшка, по земле, щупаешь, где слюда лежит, тащишь этот ящик за собой, выполняешь норму – иначе нельзя было. А муж жег уголь деревянный. Жили мы с мужем и другими переселенцами в сараюшке. Все в щелях, дождь идет - мы все мокрые. С нами были люди разных национальностей: калмыки, казаки, чеченцы. Чеченцы особенно боевые были, и дрались, и резались ножами. Много споров из-за женщин было. Был такой случай: муж заступился за одинокую женщину, так его чуть не убили. Позже дали нам комнатушку в квартире на четыре семьи, уже лучше стало нам. Я родила сына, но сберечь не довелось, умер малыш от воспаления легких - печки-то нормальной в комнатке не было, замерз мальчик.
Поселок наш располагался далеко от районного центра, с одной стороны лес, с другой – река Витим. Никто никуда не убегал, все были без паспортов, а куда без паспорта двинешься? Вокруг горы, в горах и лесах лагеря, полные заключенных и тюрьмы.
Там дожили мы до смерти Сталина до весны 1953 года. А в 1956 году нам выдали паспорта и мы тогда уже с двумя дочерьми на руках уехали к сестре в Кустанайскую область.
Хочу еще рассказать о двоюродном брате по фамилии Кисман. Каким-то образом он сумел остаться на территории Немецкой автономии во время эвакуации. Когда пришли фашисты в город, он пошел работать к ним полицаем, стал предателем. Он принимал участие во всех карательных акциях: вешал вместе с фашистами партизан, расстреливал заложников, бросал в колодцы противников фашистского режима, убивал детей. После войны скрылся из города, женился на какой-то литовке и молчал о своем черном прошлом. Двадцать пять лет он был в военном розыске. Как-то раз по пьянке проговорился, что он Кисман. Его разоблачили и судили.
В Германию мы выехали из Западной Сибири из Алтайского края Мичуринского района из деревни Рубцовка. Было это в 2001 году. Выехала вся наша семья. Живу сейчас я с заботливой любящей дочерью. Слава Богу, внуки учатся, работают и меня не забывают.
- Г О Ф М А Н О Л Ь Г А
Мои предки были образованными людьми, среди них были врачи, учителя, купцы. Мой дедушка, Гофман Эдуард Людвигович, поселился в Сибири, в Иртышской области в немецком поселке Присып. Он держал свой магазин, был довольно богатым человеком и своим детям дал четрехлетнее школьное образование, что по прежним временам очень ценилось. Один из его сыновей, Николай, полюбил Фриду Нойберг из этого же села. Происходила она из бедной многодетной семьи, в школу не ходила, так как нечего было надеть. Они поженились, сначала жили в Сибири, а потом переехали на Украину в Донецкую область в село Константиновка. Это были мои родители. К началу войны у них было четверо детей: Коля, Клара, Лиля и Ельза.
В июне 1941 года началась война с Германией. Когда пришел приказ о выселении немцев, поселковые вынуждены были собраться в течение суток, и выехать в Киргизию в Джалал-Абадскую область. Оттуда нашу семью забрали в поселок Кок-Янгаг, что означает по-киргизски «зеленый орех», это самая южная точка Киргизии. Поселок лежал высоко в горах, там было множество ореховых деревьев, кроме того, алыча и дикие яблони. Эти фрукты очень помогли людям в годы войны. Как будто Бог послал еду! В горах было много черепах, дети брали мешки, ловили этих черепах, приносили по семь-восемь черепашек в день. Этим и питались семьи.
Осенью 1941 года отца забрали в трудовую армию в большой уральский город Челябинск. А мы остались жить в киргизском поселке. Вместо домов там строили кибитки. Мы жили в одной кибитке с семьями Кром и Вагнер. Дети в нашей семье были разновозрастные: Коле исполнилось четырнадцать лет, Кларе - тринадцать, Лизе - пять и Эльзе - два года. У наших соседей тоже было полно детворы. Все семьи были очень бедными, большой проблемой было накормить и приодеть детей. Наша мама родила еще одного сына Александра. Через некоторое время соседские семьи сделали сами себе кибитки и ушли от нас.
Надо сказать, что мама была лекарка, со всех ближайших аулов приходили люди и звали ее к заболевшим родственникам. Иногда она уходила очень далеко, даже за двадцать километров от дома, она была костоправ и массажист. В багадарность за лечение люди давали ей продукты: хлеб, молоко, шкурки от картофеля – у кого что было, это и спасало нашу семью от голода. Посередине кибитки стояла железная печка, на нее клали картофельные очистки – это было любимое лакомство.
В феврале 1943 года старшему брату Коле исполнилось семнадцать лет, и его забрали в трудармию в город Оренбург. Там бывали сильные холода зимой. Коля работал в шахте, одежды теплой не было, он простыл, заболел, не мог выходить из шахты на поверхность. Товарищи носили ему хлеб вниз, в шурф, там он и жил, не видя белого света. Он оголодал и ослаб, заболел воспалением легких. Чтоб не умереть, брат решил сбежать из шахты, но его поймали и посадили в лагерь для заключенных. Оттуда вернулся наш Коля только в 1948 году больным туберкулезом, ослабленным от скудного питания. Дома он немного поправился, женился, родилось двое детей, но здоровье было подорвано, и через шесть лет хворобы он умер. Умер и младший брат Александр.
В поселке находился военный госпиталь, в нем лежали и русские солдаты и военнопленные немцы. Школьники ходили в госпиталь, показывали концерты. В них активно участвовала сестра Клара. Военнопленных в поселке было много, они работали в основном на строительстве: построили улицу жилых домов, магазин, поликлинику, роддом. Мать, а потом и отец, звали их к себе в гости. Мама делала штрудели, тушеную капусту с картошкой и все вместе отдыхали: проклинали Гитлера и войну, которые принесли столько страдания и смертей, пели немецкие народные песни, спорили.
Отец вернулся в 1945 году, больной и опухший. Но недаром мама была лекаркой - она выходила его, он поправился и стал работать, пошел на железную дорогу, за мизерную зарплату укладывал рельсы на шпалы. Всю домашнюю работу дома выполняла старшая сестра Клара, ведь мама работала весь день, а иногда и ночью. Как только Кларе исполнилось шестнадцать лет, она пошла работать на шахту, чтобы помочь семье материально.
Закончилась война, но русскоязычные немцы стояли на учете в комендатуре еще до 1956 года. В то время молодежи трудно было получить образование. Сестра Лиля росла очень талантливой девочкой: она хорошо пела и танцевала, ей очень хотелось продолжать учиться. Со слезами на глазах она умоляла коменданта отпустить ее учиться в педагогическое училище. А мама лечила ребенка этого коменданта. Комендант пошел навстречу горячим просьбам и дал разрешение. Лиля уехала за тридцать пять километров в Джалал-Абад и там успешно закончила педучилище, стала работать учительницей.
В апреле 1946 года родилась я. Сколько помню, в нашем доме всегда было полно народу, родители были очень гостеприимные и хлебосольные люди. Помню, как проводили праздник Новый год. Приходил Дед Мороз, дарил подарки, дети играли и пели. Все организовывала моя мать. Эту традицию сохранила и я: всегда, до самого отъезда в Германию, собирала соседских детей, дарила им подарочки и проводила праздник.
Я очень плохо говорила по-русски. Когда я пошла в школу, мне крепко доставалось от одноклассников. В мои тетрадки рисовали фашистские кресты, меня обзывали фашисткой и Гитлером. Нас, немецких ребятишек, было в классе несколько. Мы озлоблялись на такое отношение к нам со стороны русских детей, становились агрессивными, нередко дрались. Со временем мы поняли положительные качества немцев: трудолюбие и отвественность, целеустремленность и пунктуальность, стали ценить эти качества.
Я закончила педагогический институт, Эльза - техникум. Комендатуру сняли, жизнь стала налаживаться. Но тяжелые раны войны оставили неизгладимые следы в памяти всех переживших ее. Постоянный страх, холод и голод дали свои страшные плоды: у Лили болело сердце, после операции она умерла в пятьдесят лет, Клара тоже умерла безвременно. Ничего в жизни не проходит бесследно: все дети тяжелых военных лет несут на себе их последствия. Это рана незаживающая.
Я вышла замуж, воститала двух своих дочерей и дочь сестры мужа.
Тридцать пять лет проработала я в средней школе, преподавала немецкий язык. За добросовестную работу мне присвоили звание Отличника народного образования и Заслуженного учителя Киргизской ССР, я была учителем-методистом, имею учеников, которые пошли по моим стопам и тоже стали учителями немецкого языка.
В Германию мы приехали с мужем и семьями детей в 2004 году. Хоть я и на пенсии, но сидеть сложа руки не умею: активно работаю в интеграционном центре города Меттманна, помогаю в воспитании внуков.
- К О Л Л Е Р Ф Р И Д А
Я родилась 27 июля 1935 года на Волге в Саратовской области в деревне Мессер первым желанным ребенком в семье российских немцев. Меня глубоко волнует история немецкого народа в России, я с интересом изучаю истоки разных семей , вернувшихся в девяностых годах двадцатого века назад на свою историческую родину. У меня есть книга Игоря Плеве «Вселение немцев на Волгу» в трех томах, в ней указаны фамилии тех, кто до Второй мировой войны жил в Саратовской области в республике немцев Поволжья. Наша фамилия, а я в девичестве Арнбрехт, в ней тоже упоминается. Даже есть карта нашей деревни и ее история. Описано, как в 1776 году колонист Мессер организовал вокруг себя людей и основал поселение. Хлебопашец и мастер на все руки, он получил от государства сто пятьдесят рублей и с женой и дочкой трех лет начал хозяйствовать на земле. Через два года был постоен дом, куплены четыре лошади, несколько коров, распахано двадцать пять гектаров земли, посеяна рожь, пшеница и другие культуры. Жители этой деревни не смешивали свою кровь с русской, по возможности сохраняли предания старины, культуру и религию немецкого народа. Я из пятого поколения колонистов.Конечно, сведения эти раньше были недоступны людям, а сейчас все военные архивы открыты, ко всему есть доступ, вот и появились исторические труды на эту тему.
Мамина прабабушка рассказывала моей маме, когда та была еще ребенком, как ехали из Германии на Волгу в телегах, везли с собой как особую ценность большие Библии в золоченом переплете. Мама из девяти детей была самая проворная, помогала своему отцу в ткаческом ремесле. Мой дедушка Эммануил Яковлевич Беккер был ткачом, с бабушкой Амалией Генриховной Эрнст они прожили в этой деревне всю жизнь, воспитали девятерых детей. Они наказывали детям не терять свой род. Но Вторая мировая война рассеяла большую семью по разным уголкам советской страны, а теперь между нами лежат еще и границы разных государств. Например, папиного брата мы нашли по Инернету в Америке. Часть родственников живет в России, часть в Германии.
В 1929 и в 1933 году на Волге был большой голод, который унес миллионы человеческих жизней. Он коснулся и семьи моих родителей. Мать, Катерина Беккер, рассказывала, что нищета была ужасающая, выжили только за счет американской помощи продуктами, из этих продуктов коммуны готовили суп и выдавали населению по котелку на семью. Мать болела желтой лихорадкой и еле родила меня, совсем крошку.
22 июня 1941 года началась война с фашистской Германией. 28 августа вышел указ о депортации русских немцев в Казахстан, на Урал и в Сибирь. Когда объявили указ в нашей деревне, мой отец не поверил в него. «Не может быть, чтобы огромное множество людей сняли со своих родных мест и переселили вглубь страны». Наутро все жители деревни должны были собраться у церкви, чтобы тронуться в дальнюю дорогу. До ночи в деревне стоял страшный крик и плач. К нам пришел наш сосед Хайнрих и дал нам мясо. Он заколол корову и жарил семье мясо, а у нас коровы не было. Мы зажарили полное ведро, и это было наше питание в дороге. Собрали столько вещей, сколько могли унести и на лошади поехали на станцию на Волгу за пятнадцать километров. Народу было много, отцу пришлось всю дорогу идти пешком. Я в дороге потеряла туфелек.
Мы плыли сутки пароходом, потом ехали эшелоном в сторону Алтайского края в течение месяца. Мама все просила у отца: „Давай сядем поближе к окошку, чтоб все видно было“. Ей было душно в набитом людьми товарняке, а сердце у нее было слабое. По дороге один мужчина умер, его закопали возле железнодорожной насыпи. 28 сентября 1941 года мы выехали из дома, а 1 ноября приехали в Сибирь к кержакам, это староверы сибирские. С нами была тетя Амалия с мужем Фридрихом и трое ее сыновей, мои двоюродные братья Фридрих, Хайнрих и Карл. На санях по снегу, - там уже лежал снег, - повезли нас в деревню Красная крепость. Деревня так названа в честь боя, который был там во время Гражданской войны, бились большевики и белые полки Колчака, много народу погибло. А деревушка была маленькой: всего-то двадцать домов и контора. Староверы, народ суровый, нас к себе по домам не разобрали, никого не пустили, мы жили в конторе. Старожилы удивлялись, думали мы немцы с рогами, а мы такие же нормальные люди, как и они.
Мы жили в Красной крепости. В доме, куда нас поселили в комнате жил папин брат Фридрих с тетей Амалией и тремя детьми, мы на кухне, а в другой половине русская женщина Чулкова Татьяна с маленьким сыном, она работала уборщицей в конторе. Моя мама, когда мы приехали, сшила из нашей ткани для Татьяны юбку, та очень обрадовалась. У нее была совсем старая юбка, а денег не было.
Вскоре отца вместе с братом Фридрихом забрали в трудовую армию в Пермскую область на лесосеку Чардынь. Отец не прислал нам ни одной весточки, пропал. Я делала восемь запросов в область, тогда она называлась Молотовская область, но отвечали, что архив пропал и никаких сведений дать не могут. А мой крестный Андрей был тоже с отцом в этой Чердыне. Он упал там с нар и онемел, со временем речь его восстановилась, и через десять лет мы узнали о судьбе отца. В 1956 году я пошла получать паспорт в комендатуру и встретила дядю Андрея, он рассказал, что отец через три месяца заболел от голода и холода и умер. Перед смертью с ним на нарах сидел брат Фридрих, он обещал не оставить заботами мою мать и меня. Но вскоре Фридрих заболел воспалением легких. Трупы из бараков выносили и выбрасывали на улицу за туалет, его тоже выбросили. Выбрасывать трупы приходилось дяде Андрею. Утром он пошел с чьим-то трупом и увидел, что дядя жив и сидит на снегу среди мертвецов. Дядя Андрей его забрал снова в барак, но тот уже не поправился, через некоторое время умер. В то время у них норма была на человека двести граммов проса. Посылали людей работать в тайгу, валить деревья, а есть не давали, и одежды не было.Дядя Андрей чудом остался жив. Папа мой был с 1907 года рождения, а умер таким молодым!
В эту зиму умерли от голода две кузины и двое младших сыновей тети Амалии. Остался жить старший сын Фридрих, в настоящее время он живет в Германии в городе Бергиш Гладбах, в его семье шестеро детей.
На Новый год маму забрали в трудовую армию в Горьковскую область в восьмое отделение. Я осталась одна. Три дня я не выходила из комнаты, только плакала. Потом пришли женщины из деревни, хотели забрать меня в детский дом, в город Барнаул. Татьяна вышла к ним и сказала, что возьмет меня к себе. Она гладила меня по голове, успокаивала: «Не плачь, Фридонька, если Катя не вернется, запишу тебя на свое имя и будет у меня сынок и доченька». Питаться нам было нечем. Ежедневно Татьяна приносила с работы в пригоршнях пшеницу, это мы и ели, особое лакомство - перемороженная картошка, она скользкая, сладкая на вкус. Татьяна работала тогда свинаркой, кормила с совхозе двух племенных свиней из Америки, они очень ценились тогда. Свиней с весны до холодов надо было пасти, мы с сыном Татьяны пасли этих свиней. Свиней звали Липа и Гусинка. Пока пасем - коренья всякие ищем, жуем траву, шпорыши. Однажды мы не досмотрели, и свинья Липа убежала. Ушла она в согру, это камыши такие в болоте. Через три дня Липа вышла, а с ней четырнадцать поросят. Мы плакали от радости, ведь Татьяне грозила тюрьма за потерю свиньи. Я жила у Татьяны почти год.
У мамы болело сердце, ее в трудармии комиссовали и отпустили домой. Ей дали справку, что она имеет право на государственное обеспечение. Со станции к нам сто километров мама шла пешком. На ней была фуфайка и черные с белым бурки, поверх бурок галоши из автомобильных шин. По дороге она встретила жителей нашей деревни, они сообщили ей, что я жива. Как сейчас помню, как она зашла и крепко прижала меня, Я уже только на русском языке разговаривала. «Ничего, доченька, я тебя опять по-немецки разговаривать научу». Мама пришла на следующий день в комендатуру, показала справку, просила выделить продукты. Комендант Лазорев сказал, что ничего съестного нет, а справку надо оставить, он ее еще посмотрит. Ну, мама и оставила. Через три дня пришла: ни Лазореваа, ни справки нет, сидит другой комендант, ничего не знает.А мама безграмотная, запрос в Горьковскую область в трудармию сделать не смогла. «Надо уходить отсюда, умрем тут с голоду и все», - решили мама и тетя Амалия. Они взяли санки, усадили детей и пошли в район, в поселок Сорокино, сейчас это город Заринск. Там они устроились на строительство Алтайской железной дороги, копали лопатами глину, техники ведь не было! Сколько людей погибло на строительстве этой дороги!
В районе хотелось пойти мне в школу, но надеть было нечего. Каждый день я ходила на мамину работу. Повариха Лида наливала мне тарелку супа, за это мама давала поварихе одну продуктовую карточку. Я помогала держать флягу с супом в дороге к строительной бригаде. Я была спокойным ребенком, никогда не ругалась, ни с кем не ссорилась в детстве, у меня были длинные волосы. Я заплетала их в две косы, а вшей сколько в волосах было!
Работа у мамы была очень тяжелая, и когда представилась возможность, мама перешла сторожить картошку в поле. Однажды в сельсовете выделили помощь бедным семьям, дали мне фуфайку, валенки и ткань на платье. Я пошла в школу, училась очень старательно, меня ставили в пример другим ребятам.
Осенью маме дали большую зарплату картошкой. Одна знакомая посоветовала маме купить избушку у поляка, так как он уезжал к себе на родину. Поляк запросил сто пятьдесят ведер картошки, хотел продать ее на базаре, а деньги увезти с собой. А нам жить было негде. Мы ночевали на улице, на крылечке. Нарвем травы, постелим, чтоб мягче было и спим, люди нас с крыльца не прогоняли, все помогали друг другу. Хоть и жалко было картошки, боялись зимой умереть с голоду, но все-таки избушку купили. Осталось у нас пятнадцать котелков картошки. Избушка была такая: в горе около реки Чумыш, что впадает в большую реку Обь поляк вырыл нору, обложил ее досками - вот и вышла землянка. Внутри стояли нары в три доски и железная печка. Зашли мы с мамой в землянку. Вдруг приходит чужая женщина с тремя детьми и просится к нам, возьмите, мол, к себе, а то мы умрем. Мама пожалела ее. Поставили еще одни нары и стали так жить вшестером. Так и прожили три с половиной года. Вместе ходили в лес сучья собирать для печки, во всем помогали друг другу, дружно жили. Возле избушки был огород некопанный в двадцать пять соток. Люди приходили к маме, просили землю под огороды. За небольшую плату мама давала землю, да и сами мы картошку и капусту садили. Мама подрабатывала у людей, мыла полы, полола в огородах - платили люди едой. Наша тетя Амалия тоже у полячки избушку купила.
Я подросла, закончила семь классов, выучилась на радистку на трехмесячных курсах. Тут государство направило меня на лесозаготовки. Я с подружкой, такой же семнадцатилетней девчонкой Галей, должна была валить огромные сосны. Однажды я пошла за водой к роднику с бидончиком, не усмотрела, что там сосна повалилась и сосна на меня упала, хорошо что стволом не задело, а ударной волной повалило. Меня оглушило, я упала, лицом вверх. Помню, как на небе облака медленно проплывали... Я решила непременно с этой работы уйти.
В Сибири мы прожили шестнадцать лет. Пришло время реабилитации. В 1956 году вышел указ. Мы и наша родня поднялись в Казахстан. Избушку продали за полторы тысячи и уехали к младшему брату отца в поселок Узу-Нагач. Беккер Яков Яковлевич в трудовой армии работал на шахте в Челябинской области. Встретил он нас со своей женой Милей с радостью. С нами поехали еще наши родственники Кляйны.
Там я устроилась работать в больницу, мы купили саманную избушку. Вскоре я встретила своего будущего мужа Иоганна Коллера. Он родился в Семипалатинске.В годы войны их семья тоже очень пострадала. Он учился в то время на полевода-механизатора в городе Алма-Ате, а я училась там на медсестру. Как поженились мы тогда с ним, так и прожили счастливо пятьдесят лет. 28 сентября 2005 года была золотая свадьба. У нас двое детей и двое внуков. Я проработала тридцать пять лет медсестрой в больнице, мой муж сорок четыре года шофером. В Алма-Ате мы построили большой дом, все годы держали хозяйство.
У мужа большая родня. В Германию выехали в 1990 году в составе тридцати семи семей Коллеров, по всей Германии имеем родственников. Моя мама выехала с нами. Умерла она через полгода.
Я много в жизни видела, читала, много знаю. Всех приглашаю ко мне в гости, расскажу о прожитой жизни, услышите все от очевидца важных событий в стране.
- Л А У Е Р Ф Р И Д А
Я родилась в марте 1928 года в Крымской области в маленьком хуторе Нурали. У нас был дом и хозяйство: лошади, коровы, бараны, куры и всякая живность. Я была четвертым ребенком, после братьев Эмиля и Вилли, а также сестры Эли, позже в этом же доме родился братишка Оскар.
Отец работал в колхозе. В 1933 году хозйство отобрали и из колхоза исключили, как кулаков, но никуда не выслали, поэтому семья смогла уехать в Евпаторию – детский курорт на берегу Черного моря. Папа работал на каменоломне и там надорвался. Мама работала в садоводческой бригаде. Квартира была холодная, маленькая - очень плохая. При первой же возможности семья переехала к маминой родне в село Айбур, это было в 1935 году. Купили домик, понемножку обзавелись хозяйством. Папа работал заведующим птичником, а мама на хлопке в колхозе. Только стали жить опять хорошо, папу арестовали. Он был один из первых арестованных, позже забрали всех мужчин из села и многих женщин. 1937 год был страшиный год по всей стране. Забирали очень многих, даже дедушка, мамин отец пострадал: ему было уже восемьдесят лет, когда за ним приехал ночью «черный ворон» Он вскоре умер в тюрьме, это мы узнали от людей. А про расстрел отца семье не сообщили, и бабушка ждала мужа всю оставшуюся жизнь, до самой смерти верила, что он где-то томится в неволе. Дети узнали о его судьбе только в 1989 году, когда стали оформлять документы на выезд в Германию. Архивы были закрыты, никто ничего не знал.
В колхозе за мужиков работали подростки. Деревня располагалась очень близко от моря. На другой стороне за морем – Румыния. В деревне вместе жили немцы и русские, все были двуязычными, конфликтов не помню, жили дружно. В этой деревне я ходила в школу. Дома мы говорили на немецком языке.
После приказа о выселении в начале сентября 1941года маму вызвали в управление колхоза. Управляющий спокойно сказал, что надо собираться в дорогу, что увезут нас туда, где тихо, хорошо и нет войны. Разрешали взять с собой двенадцать килограммов груза, все равно какого: еды или одежды.Увезли нас в город, ночью посадили в товарные вагоны. Ехали очень долго. На станциях подходили к вагону женщины, обменивали вещи на еду. Привезли нас на Кавказ, там два месяца собирали урожай. Я даже немного в школу ходила. Потом по приказу всех нас опять собрали, снова в вагоны и повезли дальше. Мы ехали почти два месяца. Наш поезд служил защитой вагонам с оружием. Немцы не обстреливали наш состав, видимо, знали, что везут немцев. На поезд не обрушилась ни одна бомба. Иногда стояли подолгу. Тогда люди раскладывали огонь у вагонов и варили кашу. Бывало, только закипит каша в котелке, раздается крик: «По вагонам!» Хватают горячее, потом полусырое едят.
Приехали в Казахстан. Там снегу полно. Разобрали нас по казахским домам. Казахи ни слова не понимают ни на русском, ни на немецком, и мы ни слова по-казахски. А с нами была наша бабушка Лиза, она немного понимала по-татарски. Казахский и татарский языки родные - вот бабушка нам кое-что и переводила. В этой деревушке ели мы хлеб пока старшие братья работали. За день работы им давали лепешку хлеба. Они ее приносили домой и мы делили лепешку. Работы было мало, а без работы не было и хлеба.
Вскоре мы обменяли все вещи на еду, менять было больше нечего.Казахи подсказали, что где-то есть совхоз русский и там есть работа. Братья, Эмиль и Вилли, пошли его искать, нашли и остались там. Какая радость у нас была, когда они первый раз приехали из совхоза и привезли нам пшеницу, ведь за работу платили зерном! Мы мололи зерно и пекли лепешки. Стали братья собираться назад и забрали с собой сестренку Элю. Сестре пришлось работать в совхозе наравне со взрослыми. Она выкапывала ушедший под снег урожай пшеницы. Грузила на сани и на быках провозила мешки к молотилке. Урожай остался под снегом потому, что все мужчины ушли на фронт, убирать было некому, вот и использовали для этой работы пригнанных русских немцев. За эту работу давали по килограмму хлеба в день и немного зерна. Но через неделю, это было зимой 1942 года, братьев забрали в трудармию в город Челябинск. Сестра по глубокому снегу прошла пешком семьдесят километров, принесла нам немного зерна. Назад они пошли с мамой опять пешком работать в совхоз, а мы: я, бабушка Лиза и Оскар остались в пустом казахском доме, хозяева уехали со скотом на зимовку. К нам подступил голод. Каждый день мы пекли в печке по одной картошине на человека... Есть хотелось всегда. Так прожили зиму. Наши соседи Лоренцы умерли от голода, сын и мать. Мы смотрели, как они медленно умирали. Кроме них умирали другие приехавшие с нами люди.
Весной приехала мама, чтобы забрать нас в совхоз. Бабушку Лизу мы оставили другой ее дочери. У них тоже был голод, да еще началась эпидемия тифа. Зять и бабушка вместе умерли и еще полдеревни народу. Закапывали всех в общие могилы, так что потом найти могилу бабушки не удалось.
В совхоз нас повезли на телеге, запряженной быком. В этом совхозе мы и прожили всю войну. Там для всех нашлась работа. Я и братишка пасли маленьких ягнят, в школу я больше не ходила. Я была согманщицей, принимала у овец нарождающихся ягнят. Когда ягнята становились самостоятельными, мы выгоняли их в поле, на пастбище. Однажды осенью мы с подругой Лизой пасли ягнят на на скошенном пшеничном поле. Недалеко росла сухая густая полынь. Вдруг из полыни выскочил волк и впился зубами в горло ягненку. Я закричала, а тут выскочил второй волк, ухватил ягненка за живот и распорол его. Я как увидела кровь, испугалась не за свою жизнь, а за то, что с нами сделает завхоз Филонов. Очень это был жестокий человек! В страхе я побежала прямо на волков, размахивая гибким длинным прутом. Я кричала изо всех сил, представляя, что нам не отправдаться перед завхозом за пропавшего ягненка. Когда я была совсем близко, волки бросили добычу и скрылись в полыни. На крик прибежала Лиза, мы вдвоем втащили мертвого ягненка в ящик, прикрыли его. Всех ягнят загнали в загон, а сами побежали к Филонову, сообщить о происшествии. Филонов посадил нас на двухколку, мы поехали забирать ягненка, чтобы отдать его на кухню для рабочих совхоза. Завхоз похвалил меня, ни слова не сказав про опасность, которую я пережила. Да и что можно было ожидать от человека, который обыскивал людей, за найденую пшеницу отправлял их в тюрьму. Он видел, как голодали люди, никому не помог, сам-то ведь не голодал. Однажды я попалась ему на дороге, в мешке на дне лежала бутылочка молока, от пощупал мешок, но не открыл его, я чуть не умерла от страха. Филонов был из сибирских кулаков, раньше высланных в Казахстан.
Я подросла, меня поставили работать на тракторе боронильщицей. Однажды моего тракториста забрали в милицию. Приехал управляющий, сам за трактор сел. Он укоротил тросик, чтобы трактор быстрее пошел. Я как раз держала лошадь под узцы. Трактор тронулся, лошадь испугалась, дернулась, и меня отбросило в сторону прямо под борону. Фуфайка разорвалась, нога попала под борону, слава Богу, не совсем! Я очнулась, смотрю - управляющий даже не повернулся, не заметил, что со мной произошло, а лошадь стоит рядом. Я пришла в себя, залезла на лошадь и поспешила к трактору. Села за борону, боронить хотела, а из ноги кровь идет, след за мной красный тянется. Повезли меня в больницу, две недели отлежалась там. Чуть затянулась рана - опять за трактор! Шрам остался глубокий на всю жизнь.
В 1948 году мы с мамой уехали к Эмилю и Вилли в Челябинск. Там я вышла замуж, родила троих детей. Много тяжелого можно вспоминать о военном и послевоенном времени... Да и вся жизнь сложилась у меня нелегко.
В тридцать четыре года я осталась вдовой, сама поднимала девочек, сама полуграмотная, а девочкам дала высшее образование. Уже в преклонном возрасте встретила большую любовь, вышла второй раз замуж. В 2003 году переехала с мужем в Германию в город Меттманн. Но недолго длилось наше счастье, муж умер от рака. Сейчас я окружена любовью своих детей и внуков, они приходят ко мне в гости. Рядом, в этом же доме, живет сестра Эля, она со своей семьей приехала немного позже к нам. Эмиля и Вилли уже нет в живых, а Оскар с семьей живет в Челябинске. Жизнь идет дальше, а детство и юность приходят во сне, и снова я переживаю все трудности, как в первый раз.
Покой и радость приходят ко мне в молитве. Я посещаю христианское собрание и благодарю Господа, что сохранил меня в тяжелое время.
ОДИНОЧЕСТВО ИНТЕГРИРОВАННОЙ ЖЕНЩИНЫ
Hat mir gefallen?
Bewertet: 0)Kommentare (0)
dlt_comment?
dlt_comment_hinweis
Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich
Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.
Zur Anmeldung >>