РУР, 1923 ГОД: ''МИРНАЯ ОККУПАЦИЯ''

Страницы немецкой истории

Иван Матвеев (Бохум)

Однажды в Бохуме я разговорился с владельцем магазинчика, где продавались деревянные игрушки. Он охотно рассказывал о том, как составляет свою коллекцию, жаловался, что дела в последнее время идут хуже и вскользь заметил, что на днях французы предложили ему заключить сделку, но кто же будет иметь с ними дело в этих краях? Лишь потом я понял, что мой собеседник имел в виду историю восьмидесятилетней давности ...

10 января 1923 года правительства Франции и Бельгии объявили, что в связи с задержками репарационных поставок угля и леса они направляют в Рурский район «миссию инженеров», наделенную контрольными полномочиями и сопровождаемую войсками «для их защиты», а также для «обеспечения выполнения договорных обязательств Германией». При этом подчеркивалось, что хотя акция и не имеет «ничего общего с военной операцией», но в случае враждебных действий со стороны германских властей и населения будут приняты соответствующие меры.

11 января 1923 года французские и бельгийские войска вошли в Рурский район. Оккупация предполагалась сроком на 15 лет и охватывала земли по западную сторону от Рейна почти на всем протяжении границы с Францией. Эти земли и до этого были демилитаризированы. Немцы не сомневались в истинных замыслах соседей: рано или поздно присоединить к Франции лакомые рейнские территории. Невыполнение долговых обязательств использовалось как повод для реализации тех мер безопасности, которые Франция хотела, но не смогла добиться в свое время в Версале.

Надо сказать, что Германия, обескровленная войной и инфляцией, действительно всячески затягивала выполнение условий, возложенных на нее союзниками. С середины 1922 года усилились слухи о предстоящем вторжении французских войск. Естественно, что подобная угроза вызывала негативную реакцию немецкого правительства и бундестага.

Положение в Германии еще более осложнилось после убийства правыми экстремистами в июне 1922 г. министра иностранных дел Вальтера Ратенау, еврея по национальности. В это время антисемитские настроения распространялись в стране со скоростью чумы, а после вступления в должность канцлера Вильгельма Куно националистическая риторика стала еще более оголтелой. Выплату репараций союзникам предлагалось теперь производить только в том случае, если в государственной казне окажутся «излишки средств».

Французский премьер Раймонд Пуанкаре был известен как сторонник максимально жесткого курса по отношению к Германии. Ему удалось провести решение об оккупации Рурского района даже без согласования с Англией. Бельгийцев же он убедил в том, что свою часть репараций они получат, лишь одобрив эту оккупацию. Кроме того, Пуанкаре надеялся, что население Рейнланда с радостью поддержит идею автономии своего региона и ослабления зависимости от Пруссии.

Некоторые политики и влиятельные бизнесмены, такие, например, как легендарный миллионер Гуго Стиннес-старший, в открытую говорили о том, что оккупация не принесет добра прежде всего самой Франции.

45 тысяч солдат союзников в сопровождении артиллерии и танков вошли в Рейнланд. 23 января они заняли Эссен. В следующие дни наступила очередь Бохума, Реклингхаузена, Хаттингена и Дортмунда. В мае того же года «миссия» в бассейне Рура насчитывала уже 100 тысяч солдат.

Правительство Куно и президент социал-демократ Фридрих Эберт обратились с посланиями к немецкому народу, взывая к единству нации. Еще до начала оккупации Куно неоднократно выражал надежду на то, что любые насильственные меры по отношению к Германии вызовут волну патриотического настроения у народа — требовалось лишь «обратить эту волну на пользу государству».

На самом деле до национального единства было далеко. Уже в январе 1923 года социал-демократы (невзирая на позицию президента, выдвинутого из их же рядов), наряду с осуждением агрессии «французских империалистов», высказались против «взвинчивания народа» хлесткими лозунгами, что, по их мнению, представляло серьезную опасность для молодой немецкой республики. Правые, в свою очередь, критиковали правительство за излишнюю уступчивость, а также нежелание отменить запрет на ряд экстремистских организаций, вступивший в силу после убийства Ратенау. Гитлер, чтобы выделить свою партию из общего ряда правых группировок, сознательно занял «особую позицию», заявив, что Германия должна еще набраться сил, прежде чем восстать против иностранных оккупантов.

В условиях политического разброда и шатания, а также отсутствия какого-либо правительственного плана действий, о «народном противостоянии агрессорам» не могло быть и речи. В этом смысле надежды правительства не оправдывались, и Берлин изменил свою тактику. Правительство начало апеллировать уже не к партиям, а к «чиновникам и рабочим» Рурского региона. Понимая, что ничего не может реально им предложить, оно продолжало сыпать броскими лозунгами о национальном единстве и согласии. Впрочем, по большому счету, это была форма капитуляции.

Оккупационные власти проявили неожиданную жесткость. За распространение агитационных материалов, за призывы к неповиновению, за оскорбления или угрозы в адрес французских и бельгийских войск над подозреваемыми должны были вершить суд по законам военного времени.

12 февраля 1923 года глава союзных войск генерал Дегут пошел еще дальше, объявив о введении коллективной ответственности за преступления против его подчиненных. Заметим, что подобные распоряжения лишь в более мягком варианте повторяли ту же политику, которую в период Первой мировой войны проводили сами немцы на занятых ими территориях северной Франции и Бельгии.

Одним из первых, кто был отдан под трибунал, оказался известный промышленник Фриц Тиссен, отказавшийся вместе с группой директоров шахт поставлять уголь для нужд иностранной армии. Тиссен оправдывал свои действия тем, что подчинялся запрету немецкого правительства на поставки угля. Действительно, Берлин негласно, но настоятельно рекомендовал чиновникам и бизнесменам оказывать пассивное сопротивление новой власти. Вильгельм Куно попытался лично приехать в оккупированный регион, чтобы вдохновить население на сопротивление, но французы издали постановление, запрещающее появляться в зоне оккупации правительственным чиновникам столь высокого ранга.

В ответ немецкое правительство объявило, что уплата любых сборов оккупационным властям является «преступлением перед отечеством» и прекратило железнодорожное сообщение между Варшавой и Парижем. Французы, в свою очередь, организовали транспортную блокаду Рурского района. Железнодорожную линию Варшава-Париж на немецком участке пришлось срочно восстановить. Затем последовали попытки сорвать работу гаваней, было взорвано несколько шлюзов. После этого оккупация распространилась на речные порты Мангейма и Карлсруэ.

Наиболее тяжелый инцидент произошел 31 марта 1923 года. Этот день остался в истории Германии как «кровавая суббота Эссена». Отряд французских солдат прибыл на один из заводов Круппа, чтобы наложить арест на его имущество. Рабочие начали собираться у входа на завод. Военные восприняли это как угрозу. Последовал приказ стрелять по толпе: 13 человек было убито и несколько десятков ранено. Крупп был арестован по обвинению в саботаже. Протесты немецкого правительства результата не возымели, и 8 мая Крупп вместе с директорами своих предприятий был приговорен к тюремному заключению сроком на 20 лет и штрафу в 100 миллионов марок.

Не меньшее возмущение вызвал и другой случай — гибель лейтенанта Шлагетера. Лео Шлагетер, отличившийся на фронтах Первой мировой войны, организовал отряд саботажников, тайно поддерживаемый центром. После подготовленного ими взрыва железнодорожного моста в Дюссельдорфе Шлагетер был арестован и 26 мая 1923 года казнен. Лео Шлагетер стал героем нации.

Особенно болезненной была практика высылки непокорных за пределы оккупационной зоны. Этому наказанию подверглись не менее 130 тысяч человек. Это были, прежде всего, семьи чиновников и фабрикантов, которые, по сути, оказывались между двух огней. Выполняя приказы своего правительства, они тем самым оказывали неповиновение французам, и наоборот, подчиняясь указаниям оккупационных властей, нарушали верность Берлину.

А берлинские политики, постепенно утрачивая чувство реальности, продолжали подстрекать население региона к сопротивлению.

Историки расходятся во мнениях, можно ли считать сложившуюся тогда в этой зоне ситуацию результатом военного положения или речь следует вести только об управленческом хаосе. Иллюстрацией к последнему утверждению может служить гиперинфляция, которая приняла в 1923 году совершенно абсурдные размеры: в августе доллар стоил 1,1 миллион марок, а в декабре — 4,23 миллиарда! Марка практически вышла из употребления. Полки магазинов были пусты. Люди вернулись в эпоху натурального хозяйства. Всё это предопределило конец кабинета Куно: 13 августа 1923 г. он подал в отставку.

Положение в стране было тяжелым. В Баварию стягивались сторонники правых сил, в Тюрингии и Саксонии маршировали «пролетарские сотни», а в Рейнланде усиливались сепаратистские настроения. Преемником Куно стал Густав Штреземан, нашедший в себе мужество выступить против националистического фронта и прекратить поддержку саботажных действий на оккупированных территориях. На смену непоследовательной и провокационной политике его предшественников пришла короткая эра стабильности.

В 1924 году Франция согласилась на отсрочки платежей по репарациям и начала поэтапный вывод оккупационных войск, завершившийся в ноябре того же года. В 1925 году в Локарно был заключен договор, нормализующий отношения между Германией и Францией. Но экстремизм, окрепший в Германии за годы французской оккупации Рурского региона, укоренился в сознании значительной части населения, и оно оказалось психологически подготовленным к принятию диктатуры, обещающей, как это обычно происходит, порядок взамен хаоса.