Испытание единством (Очерк второй)

Е. Бовкун (Москва)

Записки германиста

Очерк второй

Немцы в раздвинувшемся пространстве

Трудно было не запомнить этот день, 3 октября 1990года. День официальных торжеств в Берлине, народных гуляний и фейерверков во всех городах страны. В Бонне, перед старой ратушей состоялось представление пяти новых земель, вступавших в состав федерации.

После ночных фейерверков, которые были значительно скромнее предновогодних, первый день немецкого единства прошел буднично. Берлинский колокольный звон не был многократно повторен в других городах. Церковь не захотела превращать государственный праздник в религиозный: католические и евангелические общины лишь провели одновременно памятные службы.

В Бонне кабинет готовился приступить к решению проблем объединения. Депутаты, вылетевшие в Берлин на заседание бундестага, обсуждали решение Конституционного суда, признавшего антидемократичным новый закон о выборах, утвержденный парламентами ФРГ и бывшей ГДР. Восемь судей объявили недопустимым распространение 5-процентного барьера при выборах в бундестаг на территорию прежней ГДР.

Менталитету восточных немцев, десятилетиями воспитывавшихся в духе социалистического коллективизма, левым идеям равноправия была сделана колоссальная уступка. Последующее развитие событий показало, что она оказалась незаслуженной. Равноправие мелких группировок на востоке Германии обернулось монопольным усилением ПДС. Не просто оказалось распорядиться опытом демократии и создания правовых структур в землях, где до этого практически не знали, что такое Конституционный суд.

Объединение Германии прокладывало путь к объединению Европы. Но многие спрашивали себя, какое воздействие окажет европейская интеграция на саму Германию? Выдержит ли она двойное потрясение, не нарушится ли равновесие ее федеративных структур? Своим федерализмом немцы гордились не без основания. Земли Германии в большей мере соуправляют государством, нежели кантоны или провинции в других странах.

Однако Германский федерализм, при всех своих очевидных преимуществах, не смог обеспечить себе безоблачного будущего. К концу 90-х годов наметился кризис системы горизонтального и вертикального выравнивания налоговых поступлений. В восточных землях возрастало иждивенчество, замаскированное под претензии на материальную солидарность со стороны западных земель. Богатым "весси" надоело следовать призывам государства делиться достатком с присоединившимися. Самим стало не хватать. Политика "красно-зеленого" правительства обострила антагонизм между богатыми и бедными землями. Реформа федерализма трижды подготавливалась и столько же раз срывалась. Но предвидеть этого тогда не были в состоянии даже столь проницательные политики, как Гельмут Коль.

Во всех федерациях есть свои великаны и гномы (в Америке - Калифорния и Вермонт, В Германии - Бавария и Саар). После войны южные гиганты тащили в гору повозку экономического чуда, они развивали перспективные отрасли промышленности, передовую технологию. Федеральная идея на начальной стадии формирования ФРГ получила больше поддержки на католическом юге, чем на протестантском севере. Наиболее сильная, с богатым историческим прошлым Бавария и родившиеся по воле союзников, но быстро взрослевшие земли Баден-Вюртемберг и Северный Рейн-Вестфалия выдвинули таких политиков, как Ф.-Й. Штраус, Л. Шпэт и Й. Рау, каждый из которых при иных обстоятельствах мог бы стать канцлером. Бавария и Баден-Вюртемберг, до войны преимущественно аграрные, стали авангардом современной технологии в Европе, Северный Рейн-Вестфалия - землей образцовых экологических решений и уникальных "технологических парков".

В 60-е годы их влияние на федеральную политику настолько возросло, что в Бонне призадумались. Результатом раздумий стала финансовая реформа 69-го, поставившая исполнение многих решений верховных властей в зависимость от согласия всех или почти всех земельных правительств. В 70-е годы единство земель подверглось испытанию конфронтацией социал-либеральной коалиции в Бундестаге с христианско-демократическим большинством в Бундесрате. В 90-е возникло противостояние в обратном порядке: преимущество в Бундесрате оказалось на стороне оппозиции - СДПГ и "зеленых". Поворот 82-го года, изменивший с помощью либералов соотношение сил во второй палате парламента в пользу ХДС-ХСС, обогатил федерализм новой практикой. Конфликты с землями христианско-демократического правления канцлер улаживал лично. Издержки же компромиссов нередко перекладывались на те земли, где у власти находились социал-демократы. Худо-бедно, но баланс интересов удавалось сохранять.

И вот карта государства разительно преобразилась. Вступление ГДР в федерацию, предупреждали некоторые ученые, ослабит федерализм и приблизит Германию к централизованным формам правления, что и произошло с образованием "красно-зеленой" коалиции.

Правда, Германия никогда и не была классической федерацией, если считать обязательным ее признаком наличие нацменьшинств. Федеральные элементы жизненного уклада, федеральная правовая и налоговая система с преобладанием ответственности на местах частично уравновешивали централистские тенденции. Почти все новые земли были продуктом сравнительно недавних политических решений. Саксония-Анхальт в 1815 году отделилась от Пруссии, вобрав в себя небольшое княжество Анхальт. От него в свою очередь отторгли область Эрфурта, перешедшую к Тюрингии. Последнюю в окончательном виде образовали в 1920 году из семи областей, а Мекленбург в 30-е годы - из двух. Бранденбург скроили в 1947 году из бывшей Пруссии, которую союзники решили ликвидировать в корне. В советской зоне появилось пять земель. Но в 52-м, приняв закон о "дальнейшей демократизации" работы госаппарата, режим Ульбрихта отменил прежнее административное деление. Накануне вступления в ФРГ коммунальные политики ГДР воскресили старое административное деление. Новые земли получили в бундесрате 20 голосов: достаточно, чтобы изменить соотношение в пользу "слабых".

"Сильные" времени не теряли. По их инициативе Бундестаг постановил: густонаселенные земли получат большее число мест. Бремен, Гамбург и Саар проголосовали против, но поправка в Конституцию прошла. Крупные земли помешали тому, чтобы младшие сестры получили в Бундесрате заградительное большинство. Это обстоятельство несколько отдалило структурный кризис.

К концу 90-х конфронтация в Бундестаге переросла в блокаду правительственных реформ со стороны "красно-зеленых". Возросшая "благотворительная" роль государства ослабила инициативу среднего класса и нарушила принцип субсидиарности, т.е. принцип горизонтального и вертикального выравнивания.

Выдвигались концепции по восстановлению отношений субсидиарности. Немцы не желали отказываться от федерального принципа в качестве основы сообщества свободных государств, а потому и не заметили признаков, предвещавших кризис. Первым его предвестником стала "драка" из-за столиц. Объединившись, немцы не сумели рационально распределить ответственность между Бонном и Берлином. В затянувшемся споре федералисты уступили централистам. Остатки комплекса великодержавной неполноценности, хорошо различимые в апелляциях к историческим традициям, предопределили выбор политической элиты.

Поединок Давида и Голиафа

Небольшому Бонну, над которым долго иронизировали сами немцы, называя его федеральной деревней, трудно было тягаться с Большим Берлином. Он был германской столицей 74 года - с тех пор, как Бисмарк возглавил канцелярию новой империи. Из Берлина управлялись Веймарская республика и гитлеровский рейх, его разделили на оккупационные зоны, потом, по живому телу, рассекли стеной, сделав символом раскола Европы.

Отражения еврейских погромов в витринах магазинов и факельных шествий в ландверканале при национал-социализме в той же мере стали частью биографии Берлина, что и бесконечные "блики" советско-прусского социализма. В 1949 году, после голодной блокады, он на 40 лет стал "фронтовым городом", символом раскола, а с 61-го - "замурованным маяком" демократического, правового государства. Объединение обременило его почетной, но трудной функцией - связующего звена между молодыми демократиями Востока и цивилизованной Европой. В еще большей мере связывал с Европой свое будущее Бонн. Он уже сыграл важную роль в становлении демократии. Близость его к столицам Запада имела большое значение для объединявшейся Германии, намеренной усилить вклад в развитие европейской интеграции.

Все послевоенные годы немцы на Востоке и Западе мечтали о Берлине как о будущей столице. Один из боннских парламентариев сказал мне во время дискуссии: "Мнения о том, где быть столице, расходятся, но уверен, что когда дойдет до голосования, никто не поднимет руку против Берлина".

Но Давид решил помериться силами с Голиафом. В пользу Бонна высказывались премьер Северного Рейна-Вестфалии Й. Рау, министр труда Н. Блюм (ХДС), председатель ХСС Т. Вайгель, многие деятели СвДП. Сторонники Берлина выдвигали убедительные аргументы: масштабность города, его культурные и исторические традиции, память о жертвах раскола, погибших у ненавистной стены, наконец, ворота на Восток...

Оппоненты возражали: общегерманской столицей Берлин был недолго. Аденауэр выбрал Бонн не потому, что считал Берлин недосягаемым; политические решения проще было осуществлять в спокойной обстановке небольшого города. Бонн со статусом временной столицы как нельзя лучше подходил для укрепления связей с Западом. В нем получила развитие концепция социального рыночного хозяйства. Многие федеральные учреждения разместились в других городах. Высшие судебные инстанции - в Карлсруэ, традиционно в стороне от центральной власти (после объединения при Бисмарке имперский суд тоже обосновался не в Берлине, а в Лейпциге). Нетрудно было понять сомнения немцев, размышлявших, что в большей мере отвечало бы престижу объединенной Германии - Бонн или Берлин.

27 февраля 1991 года "аквариум" Дома печати при Бундестаге был переполнен: интерес к поединку между Бонном и Берлином вновь поднялся. Одно время казалось, что соперничество перешло в стадию спокойного выжидания. Но оба лагеря отвергали передышку. 60 процентов обербургомистров и ландратов из городов бывшей ГДР, принимавших участие в совещании муниципальных работников, предпочли бы оставить эти учреждения в Бонне. Переселение десятков тысяч чиновников в Берлин вместе с семьями, говорили эксперты, станет серьезной психологической проблемой. Миллиардные суммы правительство тратило на социальные программы в восточных землях, на помощь реформам в Восточной Европе, на вывод советских войск, на поддержку Израиля и военных действий коалиционных войск против Ирака. Резервы не безграничны.

Заседание Бундестага, состоявшееся в четверг 20-го июня, для истории Германии стало не менее важным, чем президентские выборы за неделю до этого для России. Линия конфронтации проходила через все фракции, разделив депутатов на берлинцев и боннцев. Не миновала она и правительственную скамью, и ложу представителей земель в Бундесрате. Не могла оставаться безучастной, хотя и не имела права показывать это, галерка, где плотно сидели вперемежку чуть ли не на коленях друг у друга журналисты и дипломаты.

Попытки компромиссного решения привели к появлению различных моделей, из которых накануне парламентских дебатов заслуживающими внимания остались три - первого бургомистра Гамбурга Фошерау, заместителя председателя фракции ХДС-ХСС Гайслера и руководителя канцелярии премьера Северного Рейна-Вестфалии Клемента. Один предлагал перевести в Берлин президента, бундесрат и МИД, другой - поделить парламентские и правительственные функции между двумя городами, третий пытался объединить элементы обеих моделей. За что проголосуют депутаты, предсказать никто не брался.

Выступавшие повторяли аргументы "за" и "против". И кто знает, чем бы завершился поединок, если бы берлинское лобби не подготовило сюрприз, подвергнув депутатов обстрелу эмоциями из крупных калибров: Г. Коль, Г. Й. Фогель, В. Брандт, В. Шойбле... Канцлер напомнил парламентариям о торжественном моменте у Бранденбургских ворот, когда пала берлинская стена. Был красноречив Брандт, конкретен Шойбле. Все они в какой-то мере оказались заложниками идеи объединения. Трезвые расчеты министра финансов Вайгеля, эксперта по делам экономики фракции СДПГ Рота и других, предупреждавших о непомерных расходах и долговременных социальных перекосах, связанных с великим переселением, как любая информация, вызывающая отрицательно заряженные эмоции, не могли конкурировать с мажорными политическими аргументами. Исход голосования предопределили выступления звезд. 337 парламентариев высказались за Берлин, 320 - за Бонн, двое воздержались.

Централисты одержали верх над федералистами, политические доводы - над экономическими и социальными. Одни чересчур поддались личным или великодержавным амбициям, другие искали финансовых преимуществ, третьи руководствовались партийными соображениями. Случайно или нет, но перевес "берлинцев" почти равнялся численности ПДС. Для посткоммунистов Берлин "оставался" столицей. Выбор в пользу Берлина увеличивал их шансы на политическую выживаемость. На выборах в Бундестаг в 1994 году ПДС прошла в парламент благодаря прямым мандатам, полученным в номенклатурных кварталах Восточного Берлина, она не имела бы такого успеха, если бы германской столицей остался Бонн.

Ревальвация Берлина подняла настроение среди сторонников прусского социализма в восточных землях. Лоббисты Берлина в крупных партиях с опозданием выполнили волю коммунистов, которые, пройдя в Бундестаг после первых свободных выборов в 1949 году, сразу же потребовали перенести столицу из Бонна в Берлин. Именно с этого они и начали тогда свою парламентскую деятельность.

На руку была она агентуре штази, сохранившей в восточных землях свои опорные пункты и широко разветвленную сеть неформальных помощников. Ослабление Бонна предопределило менее крупное поражение германского федерализма весной 1996-го, во время референдума по возможному слиянию Берлина с Бранденбургом. Усилившаяся ПДС сумела ловко сыграть на противоречиях "Восток-Запад": разыграв сначала Берлин против Бонна, она успешно разыграла Берлин и против Бранденбурга. Результаты голосования не были ни протестом против возрождения мини-Пруссии, ни торжеством какой-либо серьезной концепции. Это был очевидный рецидив прусского социализма, триумф безконцептуальности. Посткоммунисты в очередной раз мобилизовали восточных немцев на то, чтобы сказать "нет". На карту опять была поставлена проблема политической выживаемости ПДС: сокращение числа восточных земель ухудшило бы и шансы этой партии на следующих выборах в Бундестаг.

Бывшая столица Пруссии вернула себе былое величие. Берлин был готов взять на себя всю полноту ответственности, несмотря на финансовые, социальные и психологические издержки. Единая Германия приобрела Берлин, но потеряла Бонн, хотя имела шанс сохранить и то, и другое.

Слабого не сделать более сильным, ослабив сильного. Изъятие у Бонна важнейших административных и политических функций и передача их Берлину не означало автоматического возрастания роли и престижа последнего. Но соперничество продолжалось. По заданию правительства специальный рабочий штаб разработал три модели перераспределения обязанностей между Бонном и Берлином - вертикальную, горизонтальную и смешанную. Первая предусматривала, что часть министерств совсем переселится, другие останутся в Бонне, но будут иметь на Шпрее свои форпосты. По второй модели, министерства должны были распределиться по двум городам горизонтально, вместе с министрами. По третьей - большую часть министерств следовало перевести в Берлин, но их филиалы оставить в Бонне в качестве самостоятельных учреждений. В апреле 92-го споры вокруг переезда оживила строительная комиссия Бундестага, опубликовавшая статистику расходов: на строительство зданий, включая квартиры для членов правительства, а также на прокладку новых улиц и тоннелей уйдет не менее 25 миллиардов евро. Реальные цифры значительно превысили эти расчеты.

Существеннее был другое: со смещением политической тяжести Германии на Восток непроизвольно усилились позиции посткоммунистов и левых популистов, пытавшихся разжигать противоречия между жителями восточных и западных земель. Без их поддержки "красно-зеленая" коалиция вряд ли пришла бы к власти в 1998 году.