«Я живу в стране, где некого любить»

Премия Александра Меня за 2004 год вручена писателю Даниилу Гранину

Если что и осталось в нашей жизни святого, то это имена, несколько имен, несколько образов, которых не коснулась всеобщая девальвация...

Остановиться, задуматься — и станет страшно от того, что происходит вокруг с людьми и понятиями: смелость и наглость, мудрость и конформизм, честь и тщеславие, справедливость и месть, добро и зло — всё смешалось, многое перевернуто наизнанку, по всей Земле гремят выстрелы и аплодисменты...

Убийцу отца Александра Меня, разумеется, не нашли. (Как не нашли и убийцу Галины Старовойтовой). Он был другой депутат — депутат Духа... Он мешал и продолжает мешать всем тем, кто хотел бы сместить нравственные ориентиры людей, подменить веру демагогией, свободу — догматом. Всегда найдётся наемный уголовник, но последний — только орудие убийства. Убивают — все. Невиноватых нет. Так распяли Христа.

...Опять меня уводят далеко от торжественного заседания несвоевременные (или, как знать, может быть, как раз наоборот — более чем актуальные...) горькие мысли, которые вряд ли кто осмелится назвать посторонними...

Потусторонними — и то лишь отчасти...

И всё же это уже хоть маленькая, но победа Добра и Света: учреждена премия Александра Меня. Учреждена католической, подчеркиваю, академией (а был он, как известно, евреем по крови и православным по... рождению Души, скажем так) и вручается эта необычная экуменистическая премия уже в десятый раз.

Справедливость и точность жанра (отчет о событии) требует вспомнить и предыдущих лауреатов-представителей России: Льва Копелева, Чингиза Айтматова, Анатолия Приставкина, Михаила Горбачева.

У каждого из них свои заслуги в построении культурных мостов между Россией и Германией, свой вклад в фундамент нашего общего Европейского дома, в котором — да воплотятся идеи мира и гуманизма! Так сформулирована тема премии и тем самым очерчен круг ее прошлых и будущих лауреатов: крупных личностей, фигур и деятелей... (Для меня эти три слова всё-таки не совсем синонимы...).

И я не оговорилась, сказав, «тема премии». Потому что смысл ее мне представляется несколько иным, я вижу над сценой портрет отца Александра Меня, прямо перед собой — лицо Даниила Александровича Гранина и думаю невольно (совпадение имени и отчества здесь лишь толчок...) о духовном отцовстве как об основе русской литературы, о нравственности, исповедовавшейся и проповедовавшейся русской классикой (только не надо путать ее с обывательской временной — ударение на последнем слоге — и временной — ударение на первом — моралью...), об искренности; о том, что, по моему внутреннему ощущению, премия Александра Меня должна присуждаться (и сегодня как раз присуждается) за чувство совести...

Очень неудобное для многих чувство, мешающее внутреннему комфорту«, — скажет позже в своей ответной речи Д. Гранин. Видимо, наши внутренние отношения к этому событию совпадают...

Я вспоминаю питерские дела давно минувших дней, начало семидесятых... Как стыдился мой учитель поэт Глеб Сергеевич Семёнов, что он — член Союза советских писателей (нам, молодым и уже антисоветским поэтам, это не грозило...), что должен участвовать в позорном заседании, на котором будут исключать из Союза товарища (сейчас бы сказали: коллегу), поэта, к тому же беспомощного инвалида. И как потом рассказывал, правление нервничает, ждет Гранина и Абрамова. Они — уже тогда классики, без них ну никак нельзя, никакого «веса» — всё не идут... Оказалось, оба, не сговариваясь, вызвали себе «неотложку»...

Вот это и есть тот самый беспокойный теплый комочек, что-то вроде ежика в груди, лишающий комфорта и сна... (И не это ли — Бог... Тот Бог, который есть и у верующих, и у считающих себя атеистами, но которого нет у многих, претендующих на роль народных и духовных пастырей... Об этом — другими словами — позже скажет и Гранин).

А на сцене тем временем сменяли друг друга докладчики, и о каждом из них надо было бы сказать особо, потому что здесь, в этот ноябрьский вечер, случайных, «непосвященных» людей не было. Директор der Akademie der Diözese Rottenburg-Stuttgart Dr. Abraham Peter Küstermann говорил о премии в целом, ее истории и значении, обо всех учредителях, среди которых, кроме двух академий (вторая — Академия гражданского Общества, Москва), и Тюбингенский университет, и круг друзей Александра Меня. Генеральный директор Центральной библиотеки иностранной литературы (в недавнем прошлом — директор Института «Открытое общество») Екатерина Гениева рассказывала о своем духовном наставнике — отце Александре Мене, о нынешнем лауреате писателе Данииле Гранине, который — вот такая маленькая, растормошившая даже самых уставших (заседание длилось ровно три часа, немцам было нелегко слушать все речи на двух языках) «такая вот маленькая деталь, посмотрите все, — он же единственный в этом зале без галстука, вот так запросто он к президентам входил и заставлял себя выслушать...»

Именно Даниилу Гранину принадлежит убийственно-точная ( и в ней -сострадание...) характеристика Ленинграда, которая приходит на память сразу, как только назовешь этот город (родной и ему, и мне тоже) по имени: «великий город с областной судьбой»...

Именно Даниил Гранин стоял у истоков Общества милосердия (не хочу кавычек...), когда страну уже раздирали кровавые распри, когда и в городе, и в литературе началось сведение счетов, когда российские пенсионеры и инвалиды окончательно почувствовали себя никому не нужными, брошенными на произвол судьбы...
Как много пены вздымается над пивом, а над океаном ее не видно... Как много вчерашних бунтарей сегодня публично оплевывают друг друга, как много вспыхнуло и истлело общественных и литературных карьер...

Даниил Гранин остался.

Он не был глашатаем, бунтовщиком, он всегда был писателем и человеком. И это — больше...


Когда уже зачитали письмо епископа Академии, который не смог присутствовать на церемонии, когда выступили все запланированные ораторы, когда зал уже начал то тут, то там нетерпеливо поглядывать на часы, наступила очередь писателя, публициста, переводчика произведений Даниила Гранина Фридриха Хитцера (Fridrich Hitzer).

Фридрих Хитцер вынужден был на ходу сокращать свое выступление, торопиться, и мне было жаль, потому что уж кому-кому, а ему есть что сказать и о русской литературе, и о России. Статьи Хитцера в немецкой прессе резко отличаются и от поверхностных восторгов, и от огульных нападок, которые в изобилии разбросаны (и уже давно) даже по уважаемым газетам и журналам. У него всегда есть свой взгляд, своя позиция, он доброжелателен, но не слеп (сейчас я как раз читаю его книгу «Lebwohl, Tatjana» и чувствую, что он старается понять и уже любит и своих героев, и их страну), словом, как сказал Лермонтов, любит, но «странною любовью»... Как и все мы в той или иной степени. Рассудок мешает...

О любви говорил и сам виновник торжества. Но прежде — солдат всегда солдат! — он вывел уставший зал из благостного умиротворения, которое иногда плавно переходит в равнодушное благодушие (а, кстати, какие хорошие лица в зале, серьезные, интеллигентные и как же их много!), встряхнул зал, точнее, потряс... Даниил Александрович рассказывал о своей поездке в Берлин на празднование юбилея окончания Ленинградской блокады, о выступавшей там пожилой женщине, когда-то воспитанной матерью на письмах отца с фронта, с того самого фронта, где воевал и сам Гранин, но по другую сторону... На подступах к Ленинграду. Лишь через много лет, не раз и не два перечитав все письма (а писал их отец по нескольку в неделю), она вдруг ужаснулась, какой ненавистью к голодным и истерзанным, но не сдающимся, жителям блокадного города они дышали... И она как бы вторично потеряла отца, тогда же там и погибшего...

Гранин говорил о ее мужестве, о ее чувствах (именно чувства — всегда предмет внимания и исследования хорошего писателя...) и, может быть, даже незаметно для себя проявил и свое мужество: он процитировал эти письма сидящим в зале. Многим стало не по себе... Он и здесь будил совесть...

Представляю себе кого-то другого на его месте, особенно из безымянного числа наших иммигрантов... Как боятся они «не угодить немцам» или, наоборот, как бестактно и целенаправленно твердят порой об их вине, а цель — деньги... (Как будто людские жизни можно компенсировать деньгами...)

Выступление  Д. Гранина называлось, в соответствии с ситуацией, «Благодарственное слово». Смею утверждать, что по сути своей оно таковым не было. Слово было достойным...

Даниил Александрович был учтив и естественен. Он не растекался излишне в благодарностях, не говорил о своих книгах, он старался достучаться до сердец...

Одна из самых горьких, поневоле патетических и метафорических фраз (на трибуне — писатель!), прозвучала так :» Я приехал из страны, где уже некого любить... Я живу в этой стране... Я любил Меня, Лихачева, Сахарова... Теперь... Больше некого...«

Российская Совесть уснула вечным сном?...

... Когда торжественная часть была уже позади, Даниил Александрович тепло спросил меня: «Ну а как, в общем, Вам здесь живется? Привыкли?» Я растерялась — одним словом не скажешь, и честно вздохнула: «А Вы думаете, здесь есть кого любить? — В том же смысле и по тем же критериям...»

И протянула ему на память открытку, которую только что заполнила, нацарапала на коленях, во время заседания. ( Есть у меня такая странная привычка, своеобразная защитная реакция: когда какое-то заседание затягивается, отключаюсь вдруг ненадолго и что-то сочиняю. Эта открытка с берёзами как раз была в сумочке... И на сей раз получился экспромт...)

Даниил Александрович Гранин
Был всегда чьей-то подлостью ранен,
Что его не касалась, казалось,
Но его всё на свете касалось...
В день судилища не понарошку
Вызывал он себе «неотложку»...
А когда пошатнулись их тверди,
То не к мести воззвал — к милосердью...
Город наш «с областною судьбою»,
Твой солдат и писатель — с тобою...
Ты, как прежде, гранитен и странен...
А душа твоя тёплая — Гранин.«

И уже возвращаясь в тихой штутгартской ноябрьской черноте домой, подумала, — а ведь нам легче. Нам всё-таки есть, кого там любить: того же Даниила Александровича Гранина. И еще — правозащитника Сергея Адамовича Ковалёва... И еще — своих, уже немногочисленных, друзей, может быть, не таких известных, но тоже старающихся жить в ладу с совестью, а не жонглирующих этим понятием для достижения корыстных да и вообще слишком уж земных интересов...

Ольга Бешенковская, Штутгарт