Вовка, Раечка и доктор Зигмунд Фрейд

Борис Вайнблат (Дортмунд)

Сегодня мы публикуем два новых рассказа Бориса Вайнблата. Он утверждает, что ничего в них не выдумал, что точно знает, как провели летний день далекого 1942 года малыши Света и Вова; как полюбили друг друга маовитянка Руфь и вифлиемлянин Вооз, жившие в библейские времена. Так, может быть, следует отнести эти рассказы к жанру воспоминаний?

Вовка, Раечка и доктор Зигмунд Фрейд

Уходя на работу, бабушка строго-настрого наказала:

– Ты, Вовка, смотри, со двора не выходи! К обеду я прибегу. Вот будет солнышко прямо над головой, тогда меня и жди.

Вовка посидел немного на крыльце, рассматривая знакомый двор, но ничего интересного не обнаружил: старый покосившийся забор, хлев, в котором жила коза Манька с козленком. Сейчас хлев был пуст: козу с козленком с утра выгнали в стадо.

Вовка обошел двор и задержался возле хлева: тут суетились маленькие красные жучки с черными крестиками на спинках. Они появлялись из крохотной норки, из-под стены хлева, и один за другим исчезали в чахлой траве, покрывавшей двор. Вовка посмотрел на солнышко, но оно почти не сдвинулось с места. И тут Вовка заметил, что через щель в заборе на него кто-то смотрит. Вовка совсем не испугался, подошел к забору и спросил:

– Ты кто?

– Я – Раечка, ваша соседка. Я сейчас к тебе пролезу. Хорошо?

И не дожидаясь ответа, девочка сдвинула пару досок и оказалась в Вовкином дворе.

– А я тебя знаю! – сказала Раечка. – Тебя зовут Вовка, твоя мама учительница в школе. Вы – вакуированные.

– У меня еще бабушка и дедушка есть, – уточнил Вовка.

– Знаю, знаю! – перебила его Раечка и снова затарахтела.

– Ваша хозяйка,тетя Настя моей мамке всё про вас рассказывала. И про то, что тебя хворого привезли, и про то, что твой папка на войне. Мой папка тоже на фронте, только от него давно писем нету. Вот мамка и плачет... – Раечка замолчала, но так как долго держать рот закрытым не умела, то заговорила снова:

– Ты есть хочешь?

– Я всегда хочу есть, – грустно ответил Вовка. – Сначала, как поем, не хочу, а потом опять хочу.

– Тут рядом с вашей избой полянка есть. Так на ней калачиков видимо-невидимо, их можно целый день есть и всех не съешь. Пошли?

– Не могу! Мне бабушка не разрешает со двора выходить.

– Так она не узнает. Кто ей скажет? Пошли!

Опытная Раечка и в другой части двора нашла в заборе ветхие доски и выбралась наружу, Вовка за ней. Калачики действительно уже поспели. Раечка набирала полную ладошку сладких кружочков и направляла их в рот, Вовка делал так же, но вдруг почувствовал, что калачики сделались невкусными.

– Всё!– скомандовала Раечка. – Много нельзя, а то вытошнит.

Вовке захотелось писать, он подошел к кустам и приспустил штанишки.

– А ну, покажи, как ты писаешь? – Раечка с интересом посмотрела весь процесс до самого конца и заявила:

– А мы, девочки, писаем совсем не так. – Раечка задрала платьице и присела. Вовка тоже присел, чтобы было получше видно.

Затем Раечка предложила попрыгать на одной ноге, кто быстрее и, конечно, она обогнала Вовку.

– Ты старше. – оправдывался Вовка. – Тебе сколько лет?

– Уже целых пять!

– А мне только четыре. – грустно заметил Вовка. Но долго грустить ему не пришлось, так как Раечка повела Вовку к огромному муравейнику. Вовка впервые в жизни увидел такое чудо. Кипучая жизнь муравейника так увлекла ребят, что они готовы были просидеть здесь до конца дня, но девочка посмотрела на небо и заметила, что скоро на перерыв прибежит Вовкина бабушка.

– Не застанет тебя во дворе, ох и намылит она нам шеи! – Вовка не понял, почему бабушка будет мылить им шеи, но от муравейника оторвался и поспешил во двор.

Пока Вовка мыл руки под звонким рукомойником, бабушка развернула старое ватное одеяло, в которое с утра укутала чугунок с пареной тыквой, и «насыпала», как она говорила на украинский манер, в Вовкину миску оранжевое варево. Вовка целую зиму ел только тыкву, и хотя она ему ужасно надоела, не капризничал, знал, что ничего другого в доме всё равно нет.

Бабушка умела делать из тыквы множество блюд: тыквенный суп, если удавалось раздобыть пару картошек; тыквенную кашу, если колхоз выдавал немного пшена; даже чай заваривала сушеной тыквой. Он получался оранжевый и чуть сладковатый. Но больше всего Вовке нравилась шляпка, верхушка тыквы, запеченная в русской печи.

После обеда бабушка уложила Вовку спать и опять побежала на работу.

Проснувшись, Вовка снова вышел во двор, но Раечки нигде не было. Так и просидел грустный и одинокий Вовка до возвращения мамы.

Мама появилась очень довольная: она сделала крюк через деревенский выгон и собрала полный кулек луговых шампиньонов.

– Вот чудаки! – удивлялась мама, раскладывая грибы на столе. – Замечательные шампиньоны, просто деликатес, а они их навозниками называют.

Мама чистила грибы, а заодно расспрашивала Вовку о том, как он провел день. Вовка рассказал про красных жучков возле хлева, про соседскую девочку Раечку, у которой папа тоже на фронте, про вкусные калачики, которые они ели на полянке рядом с избой, про большой муравейник…

Только про то, как они с Раечкой писали, Вовка маме ничего не сказал.

Любовь Руфи

Мидраш

Казалось бы, в Вечной Книге история моавитянки Руфи изложена достаточно подробно, и может создаться впечатление, что жизнь этой молодой женщины, пришедшей в Иудею со своею свекровью Ноемини, известна во всех подробностях. Я знаю, что это не так. Безымянный автор «Книги Руфи» не рассказал о главном, о всепоглощающем чувстве, которое внезапно охватило Руфь и богатого человека из Вифлеема Вооза. Это чувство, словно ураган, бросило их в объятия друг друга, сделало мужем и женой, заставило забыть о материальной стороне брака. Впрочем, после того, как прекрасная Руфь и Вооз утолили первый приступ страсти, практичный Вооз вспомнил о земельном наделе старой Ноемини и присоединил его к своим владениям. Но как раз эта сторона истории Руфи подробно изложена в Священной Книге и я не буду касаться ее в своем рассказе.

  Итак, по совету своей свекрови Ноемини, Руфь вышла на поле богатого вифлеемлянина Вооза, чтобы подбирать колоски, которые жнецы во время жатвы иногда роняют на землю. Конечно, когда Вооз утром появился на своем ячменном поле, чтобы посмотреть, как трудятся его работники, он сразу же заметил незнакомую женщину. Она внимательно осматривала жнивье, и когда видела упавший на землю колос, нагибалась, чтобы его поднять. И в эти минуты она выглядела так соблазнительно, что Вооз сразу же представил ее обнаженной. Конечно, в нем пробудилось естественное мужское желание познать эту новую женщину, ведь собственными работницами он уже пресытился.

Вооз окликнул новенькую, и она назвала себя. Он уже слышал о возвращении своей дальней родственницы Ноэмини из земли моавитянской, знал, что вместе с ней в Израиль пришла и Руфь, жена ее рано умершего сына. Теперь Руфь стояла перед Воозом и он не мог оторвать от нее свой взгляд. Она не была похожа на израильских женщин: высокие скулы и огромные впол-лица серые глаза завораживали и притягивали Вооза. Ему захотелось поближе познакомиться с Руфью, и он пригласил ее к общей трапезе.

Никогда раньше скуповатый Вооз не приглашал посторонних людей – на общую трапезу собирались только его работники. Когда все расселись в тени финиковых пальм и омыли руки, Вооз собственноручно преломил хлеб и раздал его работникам. Руфь получила такой же большой кусок лепешки, как и остальные, что, конечно же, вызвало общее удивление. Вооз наблюдал за тем, как новенькая утоляла голод, как аккуратно макала хлеб в чашу с кислым вином, как откусывала маленькие кусочки. И на следующий день Вооз снова пригласил Руфь на полуденную трапезу. Когда все вернулись к работе, он предложил красавице моавитянке провести ночь в его доме.

Руфь с самой первой встречи с Воозом почувствовала, что он ее хочет, что он словно раздевает ее взглядом, оценивает упругость ее груди и ширину бедер. Она призналась себе: ей нравилось, как Вооз смотрит на нее, когда она нагибается за колосками. Ей, давно не имевшей мужчины, откровенные взгляды Вооза были приятны. После стольких одиноких ночей в Руфи опять проснулась женщина. Опытный Вооз тоже чувствовал желание Руфи.

Как и положено, Руфь перед тем, как отправиться к Воозу, умастила свое тело благовониями. Она понимала, что Вооз, в доме которого жило столько молодых рабынь и помощниц, не обделен женской лаской. Понравится ли она Воозу, задавала она себе вопрос, станет ли она для Вооза той единственной женщиной, от которой мужчина сходит с ума?

– Да! – отвечала она себе, ощущая свою женскую силу. – Такой, как я, у него еще не было и никогда не будет! Я люблю его....

Вооз нежно обнял Руфь и повел на ложе. Помогая Руфи снять калазирис, расстегивая пряжки на плечах, Вооз уже начал ласкать Руфь. Губы Вооза нежно захватили ее соски, не знавшие еще детских прикосновений, а его сильные руки уверенно поднимались вдоль бедер Руфи. Горячий туман желания наполнил Руфь, она поняла, что теперь инициатива должна исходить от нее, и она обняла Вооза, и помогла ему войти в неё, как должна это делать любящая женщина.

Видели ли вы, как деревенские кузнецы куют лемех? Видели ли вы, как крестьяне обмолачивают хлеб цепами? Чувствовали ли вы, как они радостно отдаются ритму своей работы? Как напряжены их мышцы, как пот заливает их разгоряченные лица? Так и Вооз с Руфью отдавались ритму любви, так скрипело их ложе, так их тела были покрыты любовным потом. Наконец Руфь, переполненная через край любовью к Воозу, закричала в порыве страсти, а ее глаза наполнились слезами. Воозу показалось, что он на мгновение потерял сознание, полностью растворяясь в любимой женщине.

Любовники отодвинулись друг от друга, чтобы прохладное дуновение ночи, проникающее в спальню, охладило их тела. Но вскоре Вооз вспомнил, как Руфь наклонялась, собирая колоски, и желание опять наполнило его тело. Снова войдя в Руфь, Вооз вдруг ощутил себя жеребцом. А Руфь в этот момент словно превратилась в молодую кобылицу, и ее любовный стон был схож с нежным ржанием. И опять неутомимые кузнецы начали свою работу, и опять взлетели в воздух била цепов, чтобы одновременно обрушиться на колосья, и опять жалобно заскрипело их ложе.

Восходящее солнце застало Вооза и Руфь спящими в изнеможении. Работники, не дождавшись хозяина, продолжили жатву ячменя. Вооз вышел к ним только к полудню и объявил о своем решении взять в жены моавитянку Руфь.

Затем они с Руфью вернулись в дом свой и сделали необходимые указания к свадебному пиру. Не были забыты искусные портные, которые должны были сшить и украсить калазирис невесты, и умелые повара, которым поручили приготовить блюда для свадебного пира. Наконец, Вооз призвал к себе лучшего плотника Вифлеема и приказал соорудить для себя и Руфи новое ложе из самого прочного ливанского кедра.

Причем потребовал сделать это срочно, не дожидаясь свадьбы.