Они вернулись с войны...

И.Парасюк (Дортмунд)

Это три короткиe истории о моих близких, которым посчастливилось вернуться с войны...

В одном из интервью у Анатолия Рыбакова спросили,

почему в конце его романа гибнут и Саша, и Варя.

Он ответил, что такова была судьба его поколения.

                      Один из них

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

                         К. Симонов

Сколько же их было - мальчиков, чья юность сгорела на страшной войне. Мой отец был одним из них.

Он не любил рассказывать о войне. Уйдя на фронт мальчишкой, вернулся он, по сути, тоже совсем юным (подумать только - в мае сорок пятого ему было неполных двадцать два года!) Вернулся с боевыми наградами, погонами капитана и, наверное, понявшим что-то такое, о чем говорить не хотел. Я - абсолютно советский ребенок, задыхаясь от переполнявших меня чувств, помню, спросила у папы: «А вот если бы ты, как Зоя Космодемьянская...» Я предвкушала, как завтра на уроке скажу: «А вот мой папа, а он...» Боже мой, как я огорчилась, услышав в ответ: «Не знаю».

Добравшись до папиного партбилета, я увидела, что в партию он вступил в сорок третьем году. Я думаю, не надо рассказывать, какие восхитительно героические картины нарисовало тут же мое воображение. Я приставала к нему: «Ну, расскажи, как это было: перед боем, в землянке, да?» Увы, мне опять не довелось похвастаться, папин ответ был краток: «О том, как это бывало, лучше почитай в учебнике».

Однажды, когда мне было лет пять или шесть, мне запретили есть шоколад. Помню, я обиженно плакала у мамы на коленях, а папа, меня утешая, рассказал: «Когда-то, на войне, я попал в один замок. Там было много шоколада. Но моя мама, твоя бабушка, мне говорила, что шоколад вредный. И, честное слово, я не взял ни одного, даже маленького кусочка».

Авторитет папы был огромен, я поверила безоговорочно. И только спустя много лет, сидя поздно вечером у его постели, уже больного, почему-то вспомнила об этом и спросила: «Ты историю с шоколадом тогда выдумал?»

Он тоже вспомнил, рассмеялся: «Не выдумал, чистая правда. Мы попали в окружение в Bосточной Пруссии. Засели в полуразрушенном замке, ждали приказа прорываться. Там не только шоколад был, в подвале висели окорока, еще что-то...»

«И ты, действительно, не ел шоколада?»

Он вздохнул: «Дурочка, знаешь сколько человек прорвались тогда живыми? Меньше половины. Мы понимали, что нас ждет. А был самый конец войны, погибать не хотелось очень. Какой там шоколад...»

Он опять вздохнул и сказал: «Как-то принято больше о подвигах рассказывать, о героизме на войне. А я вот часто вспоминаю знаешь что? Когда нас перебрасывали на Дальний Восток, поезд долго стоял на какой-то маленькой станции, уже за Уралом. Постепенно начали появляться женщины. Они стояли молча и на нас смотрели. А потом одна громко закричала: «Смотрите, бабы, сколько мужиков. Слава богу, не всех, значит, выбили! Что-то и нам осталось!» В этом ее крике – масштаб постигшей нас трагедии. Разве такое забудешь? А о военных подвигах найдется кому рассказать - и что было, и чего не было». Я поняла, что он имел в виду воспоминания Георгия Константиновича Жукова. А именно тот эпизод, когда маршал приезжает на Малую землю посоветоваться с Брежневым. Мы с мамой, читая это, умирали от смеха, а папа страшно злился и даже на нас прикрикнул. Видимо, сильно его этa глупость заделa...

15 лет назад папа ушел из жизни. И за что он получил два ордена, я так и не узнала.

Бабушка и дед

Мы не от старости умрем,

От старых ран умрем...

                   С. Гудзенко

После моего деда остались солдатские медали и складная ложка-вилка с нацарапанным именем. Он прошел войну простым солдатом и умер, когда я была еще ребенком. Когда-то, уже после его смерти, я спросила у бабушки, как она ждала его с войны, как они встретили победу? Ее рассказ о возвращении деда я запомнила почти дословно. «В сорок пятом мы радовались, конечно, мы были счастливы. Но было очень страшно, а вдруг не вернется твой дедушка, вдруг погиб в последние дни войны. А его всё не было и не было. А потом пришло письмо с Дальнего Востока. А ведь там тоже была война, там тоже стреляли. А потом писем не было очень долго. И прошло месяцев пять или шесть, а письма всё не приходили. А однажды поздно вечером я услышала, что с улицы меня тихо зовет его голос. И я заплакала и сказала: «Йося погиб». А твоя мама закричала: «Папа вернулся!» Она бросилась на улицу, а я продолжала сидеть, и мне было страшно, как никогда в жизни. И тут забежала Анна Михайловна, знаешь, из дома напротив, она тоже кричала: «Семеновна, что ты сидишь, Oсип Борисыч пришел!» Я уже слышала шаги на лестнице, плач Сонечки, голос Маринки, которая кричала: «Тетя Оля, скорее, дядя Йося пришел!» Они все плакали, смеялись, кричали, а я сидела и не могла встать...»

Бабушка пережила деда почти на тридцать лет. Как - то она мне сказала: «А ведь мы с твоим дедушкой были ровесниками. Когда он с фронта вернулся, я подумала, что, вот, слава Богу, теперь вдвоем доживем до старости, это ведь такое счастье. Не получилось....»

Сын счастливого человека

Последний раз я видела его шестъ лет назад. В 2007 году мы прощались около дома на улице Анны Франк в Бат-Яме. Я улетала домой в Германию. Высокий худой мужчина легонько подтолкнул меня к машине: «Давай, давай, на самолет опоздаешь!» Я еще раз всех обняла...

Когда я приехала в следующий раз, его, моего дяди, уже не было в живых. Он еще успел отпраздновать свое девяностолетие и через полгода ушел. Как странно, он никогда не казался мне стариком... Может быть потому, что я очень хорошо помнила его отца.

Вот он-то был настоящий классический старик: величественный, с красивой серебряной головой. По-русски он говорил с неистребимым еврейским акцентом и истово соблюдал все еврейские праздники.

У старика было три сына. В Харькове жил только Илюша, мой дядя. Не знаю, приезжали ли два других сына на Пасху или Хануку. Скорее всего нет. Ведь это были обычные рабочие дни, кто бы их отпустил к папе праздновать невесть что? Но один раз в годy обязательно собирались все: приезжал из Минска Борис, из Курска - Ефим. Их отцу выпало редкое, почти невероятное счастье: все три его мальчикa ушли в сорок первом на фронт, и все вернулись в сорок пятом. Из Вены, из Праги, из Кёнигсберга. С нашивками за тяжелые ранения, с орденами, но вернулись.

Я не знаю, как провел старик четыре военных года? Молился? Терпеливо ждал? Просил своего Бога о милосердии? Но ни один праздник не был ему дорог так, как День Победы. Девятого Мая собирались все его сыновья, их жены, дети, потом и внуки - большая семья. Я помню, как будто это было вчера, как мои дядя и тетя с детьми выходили со двора - он в темном костюме, с орденами. И тетя, такая красивая и нарядная. Они ехали к отцу. И так до самой его смерти. Девятого мая они все вместе поднимали рюмки за великую Победу. А потом старик всегда пил вторую рюмку - за них, своих сыновей, сделавших его самым счастливым человеком на свете.

Однажды, будучи в Израиле, я попросила дядю вспомнить какую- нибудь военную историю. Он улыбнулся и рассказал, что в каком-то рейде на продукты, взятые впрок, пролилась солярка. Так и ели несколько недель, сначала с отвращением, потом ничего, привыкли. По возвращении казалось, что в нормальной еде чего-то не хватает...Дядя посмотрел на мою разочарованную физиономию и ехидно спросил: «А ты что хотела услышать? О моих подвигах? Это, детка, не ко мне». O том, как и где был тяжело ранен, за что был награжден, - нет , об этом говорить не хотел.

Многие мои ровесники, дети фронтовиков, рассказывают то же самое. Их отцы, вспоминая какие-то смешные истории, неохотно говорили о серьезном. Может быть, потому, что было в их жизни столько трескучих разговоров, что каждый свое, святое, хотел сохранить в своей душе. А может не хотели свою боль перекладывать на плечи других? Да и кто мог ее, эту боль, перенять?.. Есть пронзительные слова о том, чем была для них война.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет, и тридцать лет,

Живым не верится, что живы...

                               К.Симонов

Они, вернувшиеся с фронтов Второй мировой, прожили нелегкую жизнь. Попадали в ГУЛАГ, покалеченные просили милостыню в электричках, пережили ужас Дела врачей, пили водку, растили детей, радовались двухкомнатным квартирам, «хрущевкам». В конце жизни получили льготы участников войны, нищую старость и возможность чуть-чуть пожить по-людски ... Не все… И не у себя на Родине.

Пусть продлятся годы живущих.

Вечная память ушедшим!