Литературный Рейн. Людмила Агеева. Письмо из Баварии

Людмила Агеева

Людмила Агеева пришла в литературу из науки (по образованию - физик), но литература оказалась её призванием. Незаметно для читательского сознания в её рассказах и эссе реальные события и писательская фантазия перетекают друг в друга, создавая в обоих случаях эффект воплощённого в литературе человеческого бытия со всеми его печалями и неожиданно смешными поворотами судьбы, тем более, что ей свойственна ирония, обращённая прежде всего к самой себе.

Даниил Чкония

Я родилась в Ленинграде на Васильевском острове. Прожила на этом острове почти всю жизнь, и училась - там, на острове, оказался очень хороший университет, и работала - рядом с университетом был тоже очень хороший научный институт. Долгое время я опрометчиво хвасталась своим необыкновенным географическим постоянством, пока не начала жить в баварском городе Мюнхене. Теперь-то я помалкиваю. Но всё равно - мой прекрасный город и мой прекрасный остров навсегда в моём сердце.

В 1991 году я послала рассказ "Мы жили в Самарканде" на Международный конкурс, цель которого, как объясняли уважаемые устроители, "способствовать слиянию в единое целое литературы русского зарубежья с литературой метрополии", а в жюри конкурса были такие люди, как Фазиль Искандер, Владимир Маканин, Зоя Богуславская... Кончилось тем, что меня пригласили в Москву на подведение итогов конкурса, вручили смешную премию. Потом на сцену вышла женщина в красивом платье и голосом, который называют грудным и глубоким, на весь зал пророкотала: Людмила Агеева. Я в ужасе схватила моего московского друга за руку - мне померещилось, что меня неожиданно вызывают к доске, а что отвечать? Оказалось - это всего лишь актриса, читающая мой рассказ. Мысль, что кто-то выучил написанные мной слова, привела меня в совершенную оторопь, и я слушала, смысла не улавливая.

Потом рассказ напечатали в разных сборниках, перевели на итальянский и английский, а веселые научные друзья стали называть меня - "автор одного рассказа".

Чтобы прекратить эти издевательства, пришлось написать еще кой-какие рассказы, а также повесть, детские сказки и несколько эссе.

Когда я написала маленькое эссе о Довлатове, и его напечатали в "Вопросах литературы", почему-то захотелось вспомнить, в каких журналах и книжках появлялись мои тексты (иногда их называли статьями, а иногда рассказами). И получился вот такой ряд: "Физика твердого тела", "Оптика и спектроскопия", "Физика и химия стекла", "Рубин и сапфир", "Знамя", "Звезда", "Нева", "Чего хочет женщина" (Москва), "Русский салат" (Милан) - ну и "Вопросы литературы", конечно.

Этот ряд даёт всё-таки представление о том, чем я занималась на своём острове.

Мои рассказы упоминают иногда в разных обзорах, отмечая в основном грустные моменты, однако благосклонные критики признают - "автор счастливо избегает нравоучительности и не превращает трагедии в хохмы". Удивительно, значит, кто-то читает. Приятно.

Людмила АГЕЕВА

ПИСЬМО ИЗ БАВАРИИ

...Ну, что вам сказать? По-видимому, существует в природе (в природе человека?) эта болезнь: Nostalgia, Heimweh, Тоска по родине. И, как в случае с любой болезнью, некоторым удаётся её благополучно избежать, другие, переболев в острой форме, совершенно выздоравливают, а есть и такие, у которых она переходит в хроническое страдание. Однако признаемся - эмиграция, особенно теперешняя, не всегда изгнание и беда. Очень часто это расширение опыта, новые впечатления и, между прочим, новые знания, а также необходимое человеческой судьбе разнообразие. Но это понимаешь только потом, а сначала сердце разрывает непроходящая тоска, тревога, желание спешно побросать в чемодан старенькие пожитки и первым самолетом улететь в свой бедный покинутый дом. Отвлекают занятия немецким языком, забытое студенческое волнение в институте Гете, и постепенно начинают даже просачиваться в эту депрессивную жизнь ручейки забавного и смешного.

В нашей группе было несколько молодых иностранцев. Все - приветливые и очень симпатичные, но создавалось впечатление, что прилетели мы с разных планет. Американка не знает, кто такой Фолкнер, англичанин не читал Байрона, с отвращением отвергают они всякую французскую шушеру, вроде Бальзака и Флобера. И у меня возникло стойкое подозрение, что этим англоязычным людям неведомо такое имя, как Шекспир. Вежливый красавец Джованни, владелец предприятия по разведению рыб, сказал нашему преподавателю, который отлучался из аудитории: "Вас спрашивал кто-то, вероятно, господин Гёте". Молодой итальянец, по-видимому, воспринимал Гёте как хозяина заведения. И вместе с тем, Джованни, вероятно, успешно разводит своих рыб, и фирма процветает, вот он и немецкий приехал учить, для дела ему нужен немецкий. И пожилая португальская монахиня учит немецкий (учитель уважительно называет её - сестра Бригитта), чтобы лучше ухаживать за больными. И девушке из разорванной Югославии хороший немецкий язык необходим - она работает в Мюнхене, но знать Чехова - необязательно, достаточно, что она, кажется, слышала про Лео Толстого.

Может быть, для торжества цивилизации и не требуется эта несчастная глубокая культура, которой так гордится тоненький слой в России. А ведь в цивилизованной (простите за выражение) стране людям легче жить, если вы так уж думаете о людях.

..."Галя, а вы, вообще-то, русская?"

- так, помнится, недоуменно спросила Галю Глинку старенькая и немощная уже Мария Николаевна Изергина, сидючи в кресле на веранде своего Коктебельского дома и наблюдая, как Галечка самозабвенно трудится в огороде. И действительно, Галечка - очень работящая. А национальность её, как ни странно, абсолютно русская. Вот ведь как плохо обстоит дело у русских людей с репутацией, если все вокруг, да и они сами удивляются своему работолюбию. Немцы же, как принято считать, хорошие работники. Но и это, оказывается, часто не более чем предрассудок.

Вообще, по поводу немцев существует два основных предрассудка. Первый, что они все фашисты, а второй: они необыкновенно пунктуальны. И если с первым ничего поделать нельзя, то со вторым они борются изо всех сил. Счет за страховку не приходит, чиновник теряет важные бумаги, компьютер ошибается при начислении зарплаты, бухгалтер пожимает плечами и отрицает свою вину. И то, что все немцы честные, неподкупные, никогда не обманывают и даже такого слова, как "непорядочный" в их языке нет (это писатель Пьецух утверждает), тоже, как вы догадываетесь, обыкновенный миф.

С первым обманом мы столкнулись, наняв автобус-такси от Мюнхенского аэропорта до Нюрнберга. Наш водитель продемонстрировал лучшие манеры московских и питерских таксистов. Он быстро домчал нас до Нюрнберга по автобану - скоростная трасса, скорость строго предписана и никуда не свернешь. Но в Нюрнберге, пользуясь нашей общей остолбенелостью, незнанием местности и языка, бесконечно катался по городу, пока даже самые ненаблюдательные и растерянные из нас не заметили, наконец, что мы совершаем повторяющиеся круги по одним и тем же улицам, и начали роптать. Тогда он просто остановился у того самого огромного стадиона "Цеппелин", где Гитлер принимал многолюдные парады обезумевших сограждан, расслабленно положил руки на руль, никак не реагируя на возмущенные писки на варварских языках у себя за спиной. А счетчик меж тем щелкал как положено. Через некоторое время он глянул на часы, почему-то решил, что "пора", и в мгновение ока подвёз нас к нужному зданию с огромными буквами "Grundig" на крыше - оно возвышалось уже давно над окрестным пейзажем. Вредный немец обманывал нас открыто и нагло.

А все-таки национальные мифы существуют. Общественное сознание не желает расставаться с этими жесткими, окостеневшими конструкциями, интуитивно руководствуясь теорией вероятности, всяческой статистикой и, скажем так, народным законом больших чисел. И когда я в Российском консульстве указываю соотечественнице на огромные круглые часы, которые давно и невозмутимо стоят, она закатывает глазки, поднимает брови, мы хихикаем и понимаем друг друга - в Мюнхене все часы работают исправно, даже самые причудливые и старинные, только в Российском консульстве всё никак не соберутся вызвать мастера.

...Читаю в записных книжках Фазиля Искандера: "В Германии в метро вдруг увидел лифт. Для чего это? - спросил у своего спутника - немца. Для инвалидов, - сказал он." Несколько секунд не понимаю, что удивило писателя, - забыла я, оказывается, что в Петербурге нет лифтов в метро, давно я уже здесь живу, не понимаю теперь, как без этих лифтов обходятся инвалиды, старики и мамы с детскими колясками. Вот писатель и восхищен заботой о человеке в Германии. К слову: человек здесь все равно остаётся человеком, даже если он преступник, наказан законом и сидит в тюрьме. Недавно появился интернетовский сайт, на котором предлагается всем желающим выставить оценки немецким тюрьмам. Заключенные, их родственники и тюремные сотрудники ставят тюрьмам оценки-звездочки от одной до пяти (как отелям). Первое место занимает тюрьма "Санта Фу" в Гамбурге. Бывший зэк пишет: "В этой тюрьме очень хорошее питание, приятные комнаты, милые охранники и мягкий распорядок дня. Я надеюсь туда вернуться". Самой плохой оказалась тюрьма в Ганновере, так что старайтесь в Ганновере ничего не нарушать, правда, еда везде хорошая. Достоинство человека - вещь важная, нельзя человека унижать. Над братской могилой расстрелянных солдат-предателей во времена разгрома Баварской республики водружен камень, на камне надпись: "У каждого из них была мать. Они достойны сожаления.", и подпись - цех булочников. Какими, однако, благородными и человечными были эти немецкие булочники до Второй мировой.

...На стеклянной двери нашего дома (дом большой, многоквартирный, центр Мюнхена, никто эту стеклянную дверь не пинает, не бьёт, сначала меня это удивляло, потом привыкла) висит объявление: "Am Donnerstag den 30 Januar wird das Wasser ab 12.00 Uhr fur ca. 1/2 Stunde abgestellt, um Reparaturen auszufuhren. Danke fur Ihr Verstandnis". Означает - в понедельник 30 января с 12 часов приблизительно на полчаса вода будет отключена в связи с ремонтом. И благодарят нас (жильцов) за понимание, ну, это у них дежурная присказка. Подумать только, предупреждают, что минут тридцать-тридцать две воды не будет. Если ремонт затянется на 40 минут, они побегут другое объявление вешать и, вообще, их взгреют. Еще больше, чем стеклянная входная дверь, поражало поначалу круглогодичное присутствие в доме горячей воды чудной чистоты и прозрачности. (Непонятно, когда они проводят "профилактические работы", как выражались в наших жилконторах, может быть, их водопроводное хозяйство не нуждается в этих работах. Загадка.) Когда в европейском городе Петербурге отключали горячую воду на месяц, объявления, помнится, тоже вывешивали, но дата включения отплывала в неопределенную даль, и взволнованные люди бегали друг к другу, звонили в жилконтору и писали жалобы, не в силах спокойно дожидаться, когда же из безжизненного сухого крана со страшным рычаньем и ржавыми плевками хлынет желтая, теплая, мутная, с дурным запахом вода.

В трудные раннеперестроечные времена я сдавала комнату иностранным дамам, преимущественно из Дании, пожелавшим неизвестно почему учить русский язык. Когда в июне отключили горячую воду, великодушная Лиз успокаивала меня рассказами о своей семье, которая после войны тоже жила в доме без горячей воды, и они с матерью по субботам ставили на плиту огромный чан, грели воду и купали младших детей, и ничего, пережили как-то, и мы переживём, вот приятель её сына вообще в африканской деревне месяц жил. Но все-таки я придумала выход - я привела Лиз ко мне на работу. В нашем филиале, занимавшем здание бывшей школы, был с древних школьных времен спортивный зал и при нем душ. Так что с горячей водой мы как-то выкрутились, правда, приходилось каждый раз подкупать охрану - институт ведь страшно закрытый. Не то что иностранец, просто посторонний человек должен был пройти всяческие тщательные проверки, прежде чем переступить порог института. Но в перестроечные дни что только не стало возможным. И я очень радовалась, что Лиз оказалась такой неприхотливой, практически, своей. Однако когда отключили еще и холодную воду, причём без всякого предупреждения, моя так стремительно обрусевшая датчанка сникла, погрустнела, примолкла, но я напомнила ей о скандинавском юноше в засушливой африканской деревне, и мы взяли ведра и пошли на кольцо всех трамваев и троллейбусов, на угол Наличной и Кораблестроителей, не такая уж окраина гордого города Санкт-Петербурга - там колонка была. И вместе с нами с ведрами, бадейками, бидонами, а дети с алюминиевыми чайниками (где только люди их хранили), шли, перекидываясь смешочками, жители наших обезвоженных домов, и Лиз начала улыбаться и решила считать всё это еще одним русским приключением. Так что не надо так уж сокрушаться и делать из горячей воды какой-то культ или знак недостижимой цивилизации. Тем более, что все, кое-как пробившиеся хотя бы в тонкий средний слой, поставили электрические водогреи, ну а многочисленные остальные поют друг другу частушку: "Нет воды горячей в кране - вот и лето, россияне".

...Кто-то из киношных друзей рассказал. В конце съемочного дня инициативная группа поехала на танке за водкой. Очень спешили - магазин должен был вот-вот закрыться. Танк остановился перед магазином. А танк-то был фашистский, со свастикой на боку, и солдаты из танка повыскакивали немецкие, с автоматами, всё сметая на пути к прилавку. Что тут началось! Какой ужас! Бабьи вопли. Продавщица забилась в чулан и тоненько там выла, не хотела открывать. Местные мужики, разобравшись, актерам прилично накостыляли. "Вы что, мужики, тра-та-та-та, - кричали актеры, утирая настоящую кровь, - совсем уже? Идиоты... Ну, не было у нас другого танка... Какой был, на таком поехали. Понятно вам? А вы бы не поехали?" Водку изрядно отметеленным киношникам в конце концов продали. Победители и побежденные вместе потом и распивали. А происходило это все в поселке Мельниково. Красивые места. Россия их у финнов отобрала.

Мюнхен. Выхожу на Одеонсплац, поднимаюсь по эскалатору. Сверху, с площади несется непривычный шум. Смотрю наверх, и спазм мгновенного и безумного ужаса останавливает сердце. Галерея полководцев сверху до низу украшена красными полотнищами с черной свастикой. Площадь заполнена бушующей толпой. Перед Тиатинеркирхе колышутся фашистские стяги. Идет митинг. Кричащие рты. Взметнувшиеся вверх руки. Требуется какое-то время, чтобы я пришла в себя и сообразила, что снимают кино. Я иду дальше, мимо Резиденции, мимо того места, где в двадцать третьем году начинающие наци, еще без свастик и стягов, убили четырех полицейских (Хрустальная ночь Мюнхена еще впереди), успокаиваюсь и даже улыбаюсь, но сердце, однако, долго стучит, и я вспоминаю воющую в чулане продавщицу.

...У них всё другое, даже нищие. Обычно они устраиваются рядом с банками или закусочными. Один такой нищий, неряшливый мужик средних лет, по виду - чистый пропойца, сидел постоянно перед Макдональдсом. Однажды я прохожу мимо и вижу на асфальте его шляпу с мелочишкой на дне (но есть и некрупные купюры), вижу его подстилку, а самого его нет. Он стоит за прозрачным стеклом - ест гамбургер, пьёт кофе. Оставил ненадолго рабочее место. У него пауза, как здесь говорят, то есть обеденный перерыв. На его шляпу с деньгами никто не покушается, а кто-то на роликах, прокатываясь мимо, даже бросает монетку. Так что - процесс идет.

Еще один нищий обосновался рядом с Постбанком на Зонненштрассе. На асфальте лежат костыли, между ними шапчонка для подаяний. Нищий молодой, чистенький, лицо гладкое, сидит на каменной тумбе, закинув одну ногу (увечную?) на другую, оживленно и весело болтает с кем-то по мобильному телефону. Но монетки кидают - если просит, значит, ему надо. Никто не осуждает.

Вспоминаю нищую бабу в Петербурге. Я часто видела её в метро, в том месте, где людской поток, миновав изогнутый переход от "Гостиного двора" к станции "Невский проспект", спускался на несколько ступенек вниз. Вот тут она и сидела - на голом, заплеванном каменном полу, задрав выше колен свою рванину, чтобы все видели её голые толстые ноги в синих и красных, ужасных каких-то пятнах. Народ пугливо огибал её, а одна тётка все-таки приблизилась ... и свирепо в неё плюнула. Иногда юнцы с ней заговаривали, кричали гадости, подталкивали к ней вырывающегося чахлого малолетку. Но чтобы денежки какие-нибудь подавали - этого не было. Непонятно, как только её толпа не затаптывала. А может быть, потом и затоптали. В конце концов она куда-то исчезла.

...В провинциальном городке на берегу Штарнбергского озера гостья из Москвы заходит в ювелирный магазинчик выбрать себе серёжки на память, чтобы вспоминать в Москве эту весну, эту цветущую Баварию, где каждый балкончик и каждое оконце так хотят тебе понравиться. Магазинчик почти пуст, улыбчивая молоденькая продавщица очень старается, раскрывает все коробочки и закрома. Прибегают другие продавщицы, тоже молоденькие и милые, тащат какие-то дополнительные зеркала, чтобы клиентка рассмотрела себя со всех сторон. Потом кто-то предлагает выйти из магазинчика на улицу - посмотреть, как сияют при солнечном свете красненькие камешки. И когда иноземная гостья в новых сережках, очень довольная, отправляется к своему временному пристанищу, продавщицы еще долго машут ей вслед прощальными руками и кричат: "Классе, кууль, тооль, аусгецайхнет..." Почему они это делают, почему так сияют улыбками? Нет ли здесь притворства? О, мы подозрительны, мы не верим в простую человеческую доброжелательность.

Звоню из Мюнхена в Россию, в некое чиновничье управление, спрашиваю: "Скажите, пожалуйста, это Управление такое-то?". "Почему вы звоните во вторник?" - кричит в ответ молодой, злобный голос. "А когда я должна звонить?", - "У нас приемные дни только понедельник и среда". "Извините, я не знала, могу я задать вопрос, я звоню из Германии", - "Ну и что, что из Германии", и связь обрывают. Ну почему, почему нет у наших чиновников уроков формальной любезности, почему их никто не учит владеть своим голосом и интонацией? И это при таком расцвете в России черного и белого пиара и всяких имиджмейкеров. Ну и что из этого следует? Да ничего не следует, кроме того, что лично мне больше по вкусу любезность, пусть даже и не очень искренняя, чем откровенное недоброжелательство и хамство.

С другой стороны, неизвестно еще, отдаст ли немец последнюю рубашку в том смысле, что "сам погибай, а товарища выручай", а русский отдаст и выручит. "Да? - вскрикивает Ирина, - а вот, не хочешь: только ты уедешь, он в дачу твою залезет, украдет всё, что осталось, всё, что можно еще украсть, подушки потопчет, разрежет, пух по веранде раздует и над всем этим безобразием твой старый зонтик раскроет - это для смеху, юмор такой". "И то верно. Но рубашку последнюю свою отдаст".

"Рубашку отдаст", - соглашается Ирина.

...Природы в Баварии очень много. Когда едешь на чистом, удобном поезде из Мюнхена, допустим, в сторону Гармиш-Партенкирхе через огромные незаселенные пространства, и на горизонте постепенно вырастают величественные Альпы, совершенно не понимаешь, как мог Гитлер задурить голову этому работящему народу и внушить ему дикую мысль двинуться на Восток завоёвывать далёкие земли. Наши бедные селенья. Говорят, что солдаты, вступившие в ненавистную Неметчину, тоже очень удивлялись красоте и богатству немецких деревень, качали головами и задавались тем же вопросом - ЗАЧЕМ? И леса здесь настоящие, дремучие и полны грибов. Пошли мы как-то в лес по грибы. Набрали полные корзинки - белые, опята, лисички и какие-то пластинчатые для соления. Выходим мы из леса, а дорогу нам преграждают два полицейских и просят предъявить грибы. Первая мысль - мы что-то нарушили. У них ведь на всё нужно разрешение. Например, для ловли на удочку разрешение получить довольно трудно. Соискатель должен сначала прослушать курс про рыб - какие породы водятся в Германии вообще и в Баварии в частности, когда у них наступает зрелость, когда нерест и т.п., потом сдать экзамен, и только тогда напяливай червяка на крючок. Вполне может быть, что насчет червяков тоже существует какое-нибудь правило. Вот и для грибов, наверное, нужен какой-нибудь документ. Полицейские - старый, в очечках, очень серьёзный, и молодой, ухмыляющийся, с грибным справочником - осмотрели и обнюхали каждый гриб, сверяясь с этим справочником. Пожилой полицейский иногда неодобрительно взглядывал на молодого, кажется, ему не нравилось весёлое лицо коллеги. Все наши грибы оказались доброкачественными, и нас с миром отпустили и на прощанье даже поулыбались удивленно и уважительно. Хотелось мне им сказать: "Не учи кота ученого...", да что связываться с немчурой... У ног полицейских, на обочине слабо светились кучи бледных поганок.

Оказывается, в Мюнхене было много отравлений грибами, вот и поставили полицейских на всех выходах из леса. Забота о человеке - уважаемому Фазилю Искандеру на заметку. Так что - приезжайте. Приезжайте осенью. Пойдем за грибами. Прекрасные здесь леса, прекрасные. Да что говорить, хороша земля Бавария...