Литературный Рейн. Владимир Авцен. Была бы чаша менее горька

Владимир Авцен

Владимир Авцен родился в1947 году в Донецке, там же окончил филологический факультет университета. Член Союза журналистов Украины и Международной Федерации Журналистов. В Донецке вышли его книги лирических и иронических стихов, юмористических миниатюр, переводов - "У самого края разлома" (1992), "Мой первый праздник Пурим" (1997), "...ни с чем не сравнимая Жизнь" (1999), "Очки от глухоты" (2002). Его произведения публиковались в разного рода антологиях, в многочисленных периодических изданиях, в том числе в "Литературной газете", "Литературном обозрении", "Крещатике", "Радуге" и других изданиях в России, Украине, Канаде, Германии. Он - член редколлегии журнала "Дикое поле. Донецкий проект"", редактор и составитель альманаха для семейного чтения "Семейка". С 2002 года живёт в Вуппертале.

Лирическим стихам Владимира Авцена свойственны исповедальные интонации, он умеет глазами поэта увидеть житейские события и факты, превратить "паскудство окрестного быта" в печальное, но согретое теплом человеческого сопереживания стихотворное повествование.

БЫЛА БЫ ЧАША МЕНЕЕ ГОРЬКА

ОСЕНЬ В ГОРОДЕ

Отыграла своё, отплясала
шалашовка по кличке Кармен.
На скамеечке возле вокзала
греет руки промежду колен.

Позаброшена и позабыта,
дома нет ей вокзала родней,
всё паскудство окрестного быта
на лице лиловеет у ней.

Позади и любовь, и злодейство,
впереди никого, ничего...
Осень в городе - грустное действо,
старость в городе - хуже того.

Слёзы льёт на скамейке Алёна -
шалашовка по кличке Кармен.
Осень в городе - чёрные клёны,
запустение, холод и тлен.

Для мороженщиц песенка спета,
минеральная киснет вода.
Вот и всё. Вот и кончилось лето.
Будем думать, что не навсегда.

БОБЫЛЬ

- Слышь, что скажу,

шла бы за меня, Мария...

Хата у меня крепенькая - постоит,

руки работящие - проживём,

сам собой не хуже других.

Шла бы за меня, Мария...

У Евсеича бабка ворчмя ворчит,

Тимофеичу внуки бороду повыдрали,

а я один, как кобель на цепи.

Шла бы за меня, Мария...

Пить, ей-богу, не буду,

ну, разве вот столечко.

Бить - пальцем не трону,

ну, разве что спьяна...

Так ведь у кого без этого?

Шла бы за меня, Мария...

Ночью ветер дунет - прислушаюсь,

по деревьям пойдёт - аж кинуся,

дверью скрипнет - сам не свой:

не ко мне ли кто, думаю.

Шла бы за меня, Мария!..

Хата у меня... постоит...

Руки у меня... проживём...

Сам собой... не сомневайся...

Шла бы за меня, Мария...


- Ой, девочки, девочки!

Помереть со смеху!

Опять дядька Матвей нализался,

ввечеру сватался к старой вербе -

хороша себе верба-полюбовница.


* * *

За моею стеной неизбывный, истошный, ночной

шум и гам, мордобой

кавардак, одним словом, вселенский.

Липкий голос мужской,

баламутный, беспутный, хмельной

и почти запредельный,

вконец обезумевший женский.

Тот, с кем делит она

и постель (Боже правый!) и хлеб,

называется "муж",

а послушаешь - ворог заклятый:

- Чтоб ты счастья не знал,

чтоб ты, падла, оглох и ослеп,

чтоб ты кровью умылся,

чтоб сдох под забором, проклятый!

Как-то раз позвонил ей

какой-то ханурик смурной -

телогрейка на голую плоть, бородёнка в салате -

и промямлил в открытую дверь,

что лежит под пивной

муж её неживой...

На мороз, как была, сиганула в халате.

И когда, погодя, чуть живая вернулась домой

и в тепле отошла,

отогрелась и речь обрела понемногу,

на соседкино "Что там? Ну, что там? Ну, что?"

продохнула: "Не мой, -

и навзрыд, - слава Богу, не мой, слава Богу!"

А наутро, увидев её в синяках и в крови

ещё свежих, я вдруг задохнулся от мысли,

что в свои пятьдесят

ничего я не смыслю в любви,

ничего я не знаю о горе, о счастье, о жизни.


ПОЭТ

Борису Чичибабину

Эпохи постыдная мета -
державный мажор и елей.
Непраздное слово поэта
непразднично в сути своей.

Вожатый нелеп и кромешен,
со спесью якшается лесть.
Чем больше смешного, тем меньше
к веселию поводов есть.

В те дни остальным в назиданье
за горечь крамольную строк
судилось ему неизданье
на вечный, казалось бы, срок.

Когда ж засинели апрели,
и перья почистив свои,
весенние песни запели
оттаявшие соловьи,

остался в восторженном гаме
по-прежнему горек и тих,
как нота случайная в гамме,
его отрезвляющий стих.

Как будто бы пламенем серным
нутро его обожжено,
как будто он знает, что смертным
ни ведать, ни знать не дано...


* * *

Инне Лиснянской

"Я стихотворец - не поэт", - она сказала
под мерный шелест пристального зала,
где чуть не каждый гений и пророк
(о чём в строках у них и между строк).

Воскликнуть впору: "Боже, что за поза!" -
когда б ни жизни искренняя проза,
когда бы ни стихов знобящий зной,
ни скорбный Ангел за её спиной.

Увы, увы, нам, сонмищу поэтов,
повсюду возвещающим об этом
без страха, без упрёка, без стыда.
Вот - стихотворец. Кто же мы тогда?


ОЖИДАНИЕ

И холодеть от каждого звонка,

и всякий раз, когда моя рука

сжимает трубку, ждать от неба чуда...

Но, видно, истощились небеса,

а может быть, дряхлеют чудеса,

пока приходят к нам из ниоткуда.

Кто скажет, что страшнее: умирать,

или по-деловому собирать

родню на невозможные поминки?

Была бы чаша менее горька,

когда бы только знать наверняка,

что в мой черёд свинцовая река

меня к тебе причалит по старинке.


ЖУРНАЛЫ 60-х

Люблю листать пожухлые журналы -
истории потёртые анналы.

О летописцев труд неблагодарный!
Читатель ваш беспутный и бездарный,
никчемный червь, пылинка мирозданья,
я вас умней - на годы и на знанье:
как ваши упования наивны,
как аргументы ваши неспортивны,
как чижики счастливые фальшивы,
как совы-прорицательницы лживы!

А всё ж листов касаюсь чуть дыша,
и светом наполняется душа:
здесь те, кого люблю, непогрешимы
и живы. Ах, ты ж, Господи, и живы...


* * *


Кот орёт у окна по утрам,

днём и ночью, в любую погоду:

у него перекрестия рам

отнимают любовь и свободу.

Распахну горемычному дверь,

окна настежь бедняге открою -

не покинет бунтующий зверь

дом, который считает тюрьмою.

Как знакома мне эта порода!

Ей любезны любовь и свобода,

штиль со штормом, мятеж и покой -

да чтоб разом, чтоб всё под рукой.

...Если честно, я тоже такой.


* * *


Любимая, не плачь,
не то ноябрь разбудишь -
дохнёт на город наш
дождями и тоской.
Он нынче тих и добр.
А что меня не любишь,
так это ведь для слёз
не повод никакой.

Что делать, если нам
отмерены судьбою
неравный срок любви
и долгий - нелюбви?
Что делать, если нам
намечено с тобою
такую жизнь прожить?
Что делать? Се ля ви.

Ну, вот, я так и знал:
по окнам дождик лупит,
по веткам ветер бьёт
размашисто и зло.
Что ж делать, если тот,
другой, тебя не любит?
Любимая, не плачь,
нам всем не повезло.

Опавшая листва
с годами прахом станет,
настанет час и мы
вот так же опадём.
Не плачь. Ещё на век -
на твой и мой - достанет,
о чём погоревать
и порознь, и вдвоём.


ЛИБЕРТИЙСКОЕ

Позабросив родную страну

и слоняясь по белому свету,

никого не хвалю, не кляну,

не даю (Бог помилуй!) советы,

а с упорством, понятным ежу,

в этом высшую видя свободу,

на холодную дую на воду

и ни разу в неё не вхожу...


ЧУДО-ЮДО


1. Щука


У этой щуки было две блесны

в капкане пасти. Дважды обманула

она судьбу. И всё же до весны

с тем пирсингом, увы, не дотянула.

Кончался нерест, начинался жор -

природы непреложное веленье...


2. Форс-мажор


В то утро бомж по кличке Форс-мажор

похожее почувствовал томленье.

Опорожнив флакошу натощак

и кинув снасти в драную кошёлку,

он на заре покинул свой чердак,

прервав осточертелую ночёвку.

На речке, будто фокусник (опля!),

извлёк он снасти, бороду огладил,

нашёл на льду чужого мотыля,

словил живца и жерлицу наладил...


3. Щука и Форс-мажор


Перед зимой двоих из "шевроле"

она, как лохов, сделала, однако

другой расклад - над лункой в феврале

согбенный бомж, голодный как собака.

Она, конечно, ведать не могла,

пескарика во рту переминая,

что в этот раз ей дама пик легла

к семёрке с тройкой, что игра - иная.

Он выждал пять мучительных секунд,

подсёк и взмок, добычу извлекая -

речное чудо-юдо в целый пуд

на льду плясало блёснами сверкая!

"Жратвы на месяц, если засолить,

да чтобы не прознали троглодиты!"...

Но чудо-юдо так хотело жить,

такие, падло, делало кульбиты,

что на какой-то миг у мужика

зашёл, должно быть, ум его за разум,

и, попинав пятнистую слегка,

он сбросил в прорубь чёртову заразу!..

Она ходила долго подо льдом,

в чудесное спасение не веря...

А Форс-мажор, очухавшись с трудом,

махнул рукой: "Подумаешь, потеря!

Случалась в жизни побольней печаль,

бывали в жизни пострашней напасти.

Бог с ней, со щукой... Блёсен, бляха, жаль!

Зря, идиот, не выдернул из пасти..."

Октябрь 2004

* * *

Погасло дневное светило
А. Пушкин.

14 июня 2005 г.