Литературный Рейн. Андрей Грицман. Поземка в полях безвременья

Андрей Грицман

Андрей Грицман - поэт, эссеист. Родился в 1947 году в Москве. По первому образованию врач, окончил Первый Московский медицинский институт имени Сеченова, кандидат медицинских наук. Второе образование - литературный факультет Вермонтского университета, магистр искусств по литературе. В 1981 году эмигрировал в США. Пишет по-русски и по-английски, автор семи книг стихов и прозы. Широко публикуется, по-русски - в ведущих русских литературных журналах, по-английски - в периодике США и Великобритании. Организатор и ведущий Международного клуба поэзии в Нью-Йорке, редактор сетевого журнала "Interpoesia". Живёт в Нью-Йорке.

Поэтике Андрея Грицмана свойственна абсолютная свобода, раскованность интонации.Он использует самый широкий спектр рифм, не гнушаясь рифмоидами и полным отказом от рифмы, но не в угоду некой технической задаче, а только в соответствии с требованием самой поэтической мысли. Грицману явно безразличны попытки определения его стиха как верлибра или регулярного, он не задумывается над необходимостью избегнуть утомившей монотонности привычного ритма и метра, как и не является адептом некой "новаторской" поэзии, стыдящейся рифмовки. Тем более, что внимательный читательский глаз и чуткий слух не упустят богатства аллитераций этого поэта, превращающихся в полноценную внутреннюю рифму. Он мыслит и чувствует, и главными инструментами Андрея Грицмана оказываются умное сердце и страдающая мысль.

Даниил Чкония

ПОЗЕМКА В ПОЛЯХ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

ШЕРЕМЕТЬЕВО

Так широка страна моя родная,
что залегла тревога в сердце мглистом,
транзитна, многолика и легка.

Тверская вспыхивает и погасает,
такая разная: военная, морская;
и истекает в мерзлые поля.
Там, где скелет немецкого мотоциклиста
лежит, как экспонат ВДНХ.

За ним молчит ничейная земля,
в аэродромной гари светят бары,
печальных сел огни, КаМАЗов фары,
плывущие по грани февраля
туда, где нас уж нет.

И слава Богу. Пройдя рентген,
я выпью на дорогу
с британским бизнесменом молодым.
В последний раз взгляну на вечный дым
нагого пограничного пейзажа,
где к черно-белой утренней гуаши
рассвет уже подмешивает синь.


* * *


Химчистка, девки, кот уставший
Бредет на цепи в городской окрестности.
Здесь, в государстве орла и решки,
Я занимаюсь подпольной деятельностью.

Виртуальная жизнь, ветра от гавани
На излете зимы к сетям астении.
Уплывает облако в дальнее плавание
И оседает на дальнем сервере.

Имперский путь за кордоном тянется,
Пылит дорога навстречу Аппиевой.
Вряд ли судьба до поры изменится,
Но пора уже выдавливать каплю

За каплей, что на лето задано.
Ветер гудит в проводах разлуки.
Скрипит турникет райского сада,
Чужая жена заломит руки.

А я привык. Вот, билет уже выписан.
Рожа на визе - хоть в барак транзитом.
В метели мерцают бледные лица
На отмороженном том граните.

Метет поземка в полях безвременья,
Виза ветшает в столе одноразовая.
На будущий год - говорят евреи.
И последнее слово еще не сказано.


* * *


Так и болтаешься между TV и компьютером:
Хоть шаром покати, хоть Шароном.
С полуночи знаешь, что случится утром.
Вчерашний вечер прошел бескровно.

Только солнце село в пустыню сухой крови.
Мертвое море спокойно, как в провинции "Лебединое озеро".
Тени, как патрули, тают по двое.
И вся земля - это точка зеро.

Расстегни ворот, загори, помолодей, умойся.
Прохладны холмы Иерусалима утром.
Там сквозные, резкие, быстрые грозы
Обмоют красные черепичные крыши и
Без тебя обойдутся.
Кому там нужны твоя карма и сутра?

К вечеру маятник ужаса застынет в стекле безразличия.
Заботы затоном затягивают под надкостницу.
Жизнь-то одна, и она - неизбежная.
Вот она жизнь твоя - места имение личное.
Только крики чужих детей висят гроздью на переносице.


* * *


Облако, озеро, только нету башни.
Дышу в пронизанном солнечном срубе.
Сосед Тургенев пройдет на охоту с ягдташем.
Зайдет, присядет за стол, Earl Gray пригубит.

Головой покачает: постмодернисты!
А потом вздохнет: Бедная Лиза.
Перед нами обоими лист стелется чистый,
Посидит, уйдет, вспомнив свою Полину.

Он уйдет, и стих его тает белый,
Как следы января в холодящей чаще.
Незримый джип затихает слева.
Слава Богу, Сергеич заходит все чаще.

Слава Богу, вокруг гудит заповедник,
И здесь, в глубине, нету отстрела.
Пусть это будет полустанок последний,
Где душу ждет небесное тело.

Летит оно, скорей всего, мимо.
Висишь среди крон в деревянном кресле.
Вокруг леса шелестят верлибром,
Да ветер гудит индейскую песню.


НОЧЬ

Часа в четыре,
когда уснули мысли о налогах,
о подвигах, о доблестях, о сексе,
возникнут в предрассветных городах
и в отдаленных весях
и поплывут невидимые волны.

Они пройдут по сумрачным хайвэям и разобьются,
как школьниками битые бутылки,
только бесшумно.

Бомжи зашевелятся
и захрипят на рваных одеялах.
Патруль очнется в дремлющей машине,
коснется рации и кобуры.

В "колониальном" доме, третьем с краю,
постройки девятнадцатого года,
она во сне вздохнет и улыбнется,
протянет руку: три часа,

а через три часа, когда
Pink Floyd взорвет эфир
на середине длинного аккорда -
она проснется и подарит день
еще двум-трем привычным подопечным,
озябшим за ночь.