Литературный Рейн. Яков Нудель

О «Свободной юмористической зоне» и ее коменданте

Для чего нужны предисловия к книгам сатириков и юмористов? Одни считают, что отдельные читатели, изнемогая от смеха, смогут почерпнуть из них сведения о виновнике своего веселья. Другие придерживаются иного мнения, наивно полагая, что в предисловиях можно обнаружить указания, где читателю смеяться, а где просто улыбаться.

Большую путаницу в эту дискуссию вносят сами сатирики и юмористы. Порой сатирики даже пытаются себя выдать за юмористов, и наоборот. Но, как давно известно, каждый юморист — это тот же сатирик, не забывающий, что у него есть семья.

Поэтому, чтобы удовлетворить любопытство читателей, сообщаем, что свой творческий путь Яков Нудель начал 5 сентября 1939 года в Житомире с выхода в свет тиражом в один экземпляр.

Первые семь лет, не имея никаких документов и специальности, он нигде не работал. Зато потом поступил в школу, которую окончил, не задерживаясь ни в одном классе больше одного года. Обнаруженного прилежания при неплохом поведении вполне хватило для поступления в Житомирское Краснознаменное военное училище, выпускающее, как оказалось, не только военных специалистов, но и сатириков.

С тех пор Я. Нудель продолжал профессионально шутить в разных воинских гарнизонах, закончил Киевский политехнический институт и стал автором книг «Кофе из гроба Анастасии» и «Последний ваучер», ряда КВН-сценариев, эстрадных миниатюр, членом Донецкого отделения Международного центра юмора, президентом Мариупольского творческого объединения «Юмордом», участником и призером нескольких конкурсов сатиры и юмора, в том числе одесской Юморины-93, получив весьма одобрительные отзывы о своем творчестве писателя Ф. Кривина и Администрации клуба «ДС» Литературной газеты.

Рассказы  Я. Нуделя динамичны, в них юмор соседствует с лирическими интонациями, а порой и с печалью, они таят в концовке внезапный поворот, неожиданность.

Задача любого сатирика — расшифровать в нас то, что мы сами в себе порой не замечаем. Он обязан говорить об этом жестко, но не оскорбительно, горько, но и оптимистично весело. Трудно быть сатириком. Его просто не все понимают. А те, кто понимают, делают порой непонимающий вид.

Виктор Рубанович,

член Союза российских писателей

Яков НУДЕЛЬ

РУССКАЯ ПАРТИЯ

Холонский парк весь в цвету. Говорят, что он цветет круглый год. И круглый год здесь слышится пение птиц и детский гомон. Детей в парке много. Пенсионеров еще больше. Половина играет в домино, половина — в шахматы, а оставшиеся пятьдесят процентов подсказывают. Активно подсказывают. Сначала говорят, потом пальцем указывают на клетку. Потом сами берут фигуры, сами переставляют, сами сбивают. И за черных, и за белых. И вдруг ты узнаешь, что проиграл партию и вылетаешь. Вот теперь можно прикоснуться к фигурам и поиграть. Это если ты проиграл. Хуже, если выиграл. Тогда противник непременно скажет, что ты вообще играть не умеешь и больше он с тобой за один стол не сядет. Короче: хочешь потерять партнеров — выигрывай.

Два длинных стола, за каждым столом разыгрываются по три партии. В отдалении на скамейках тоже играют, но все внимание к столам, окруженным болельщиками. В самом эпицентре Женька-афганец на инвалидной коляске. Он когда-то под Кандагаром поймал растяжку. Ноги там остались, а вот голова светлая и душа чистая здесь, на Святой Земле. Одноклассница Ривка разыскала его, выходила и вывезла. Живут они в Ришон-ле-Ционе, и по субботам Ривка привозит его к нам в Холон. Это всего в пяти километрах от Ришона. Женька за справедливую игру: никогда не подсказывает, сам просчитывает каждую партию и сопереживает.

А каждая партия — это строчка истории. Вот играет Моисей. Он играет основательно, по строгому плану. Подолгу обдумывает каждый ход. — Моисей, — говорят ему зрители, — пора ходить, а то ведь будешь мучить нас сорок лет, дай тебе Бог здоровья хотя бы на десять, чтобы ты все-таки отметил свои сто двадцать.

А вот Давид — простой красноярский мужик еврейской национальности. Он всегда на конь F3 отвечает конь F6 — разыгрывает русскую партию. Ему не важно выиграть, важно пообщаться. Он и общается и поет громко «Бирюсинку». Это в миттельшпиле. А в эндшпиле, если русская партия дотягивает до этой стадии, может и морду набить. Если играет с Сеней. Так вот, играя с ним, Давид однажды спросил: — Знаете вы, что такое эксгибиционист? Не знаете? Это же Сеня — бывший ГеБешник. Просто КВН. Записывать за ним нужно.

— Вот вы говорите терроризм, — грустно замечает Давид. А к нам каждую зиму приезжает из Сибири теща. Международного масштаба в этих событиях, конечно, нет, но элементы терроризма явно присутствуют. Давида обязательно кто-нибудь поддержит.

— А я возвращаюсь вчера поздно после шахмат домой и сразу на кухню. Никого. Потом в спальню — никого. Под кровать — никого. В шкаф, а там сидит моя мама и говорит: — Жениться тебе, Ростик, надо.

— Кстати, на счет жениться. Вот объявление в газете: «Молодой эскимос-еврей познакомится с пожилой эфиопкой для создания прецедента».

— А вот еще объявление: «Состоятельной семье требуется горничная. Приходить со своим горном».

— А я вчера был в больнице Вольфсона. Так там больной с надеждой спрашивает:

— Доктор, я буду жить? А врач вежливо так: — Вас интересует, есть ли жизнь после смерти?

— Это точно наш врач, из алимов. С юмором. Эти местные датишные вообще без юмора. Только и знают, что делать детей по восемь штук. Сначала в постель лезут, а потом в бюджет. Вот и появляются объявления вроде этого:

«Молодая семья возьмет девятого ребенка на усыновление. Первые восемь как-то не ужились».

— И вот они считают себя настоящими евреями. А воевать не хотят. Воюют наши парни. Слушайте дальше. Этот министр внутренних дел Эли Ишай подготовил новый законопроект в Кнессет, в котором предлагает, чтобы настоящим евреем считался тот, у которого обе мамы еврейки.

Все чаще задумываюсь над модным сейчас словом — ностальгия. Ностальгия: по кому и по чему? Прожил в Холоне длительное время и совсем не ностальгировал ни по нашему государству, ни по ЖЭКу, ни по лифту, ни по дорогам, ни по мэру, ни по президенту. Вспоминались часто близкие и друзья, которых, конечно, никогда не забуду. Там, в Израиле, появились новые знакомые, с некоторыми из них сильно сблизился. И видится мне сейчас Холонский парк, ярко-розовыми пучками цветет дерево Израиля, которое в диком виде сохранилось в Никитском ботаническом саду. Там его называют Иудиным деревом. В тени этого дерева стоит детская коляска, а в ней мой четырехдневный внук Влад. Это его первый выход в люди. Дед играет в шахматы, а внук сознательно спит. Но вот он, кажется, начал издавать какие-то звуки, выдвигать свои первые требования.

— Сиди, играй, — говорит мне Женька-афганец и подкатывает к Владу. Берет бутылочку с водой. Влад делает несколько глотков, но затем отвергает воду. Женька берет бутылочку с материнским молоком. Влад крепко захватывает соску губами, посапывает и успокаивается.

— Смотри, — умиляется Женька. Такой малый, а уже соображает. Заботливо поправляет одеяльце, поднимает верх на коляске, защищая Влада от небольшого ветерка.

А недавно позвонил Давид. В Ришон -ле-Ционе очередной теракт. Палестинский террорист взорвал себя в парке в кругу шахматистов. Три человека погибли, свыше сорока раненых. Женька оказался в самом эпицентре...

Так и стоят перед глазами две коляски — детская и инвалидная.

Тель-Авив. 2002 г.

СОЛОМОН И ВАСЬКА

В одном дворе жили две семьи. Главой одной семьи был Василий, а хозяйкой у него — Маруся. Другая семья состояла из Соломона и Фиры.

Соломон был человек простой — с детства не любил всякие науки и вырос в хорошего сапожника. Ему заказывали сапоги даже партийные работники. А Василий уже тогда почитывал, пописывал и слыл первым интеллигентом во всем дворе.

По вечерам, бывало, Соломон подбивает набойки на Васины полуботинки, а Василий читает вслух свежую прессу. Фира с Марусей пекут картофельные оладьи. Живут дружно.

Но вот однажды происходит на Фирином крыльце обычный гвалт, но с какими-то новыми нотками. Фира кричит: Митька, Фимка, Изя! Кушать!

Ну, это она обычно так звала своих «бандитиков».

А потом вдруг зазвучало: — Васька, Васька!

Василий выбегает: — Что случилось?

— Да я не тебя, я поросеночка зову.

Оказывается, они купили поросенка, а того зовут Васькой, и вот она его приучает кушать вместе с Митькой, Фимкой и Изей.

Василий сердится. — Нет, — говорит он, — я недоумеваю.

А назавтра весь двор дружно обсуждает эту проблему.

— Ну что я могу сделать? — оправдывается Фира. Колхозница на рынке его так звала. Не будет он кушать на другое имя, похудеет.

Она отжимает содержание Изиного носа в свой кулак, затем тщательно вытирает руку о пятнистый передник и уходит хлопотать по хозяйству. И наступает период холодной локальной войны. Локальной потому, что взрослые в обиде, а дети дружат.

Васька рос, война продолжалась, Василий недоумевал. Стороны несли потери. Всех тянуло к перемирию. Кто-то должен был сделать первый шаг. И вот однажды на Маруськином крыльце раздалось:

— Соломончик! Соломон медленно воткнул шило в желтое тело воска, отложил в сторону чьи-то худые сапоги и с газетным достоинством полномочного парламентария вышел на крыльцо.

— Мария, — сказал он торжественно. — Я Вас слушаю, Мария.

— Да я не тебя, Соломон, зову. Поросеночка мы купили. Соломончиком назвали. Смотри, какая прелесть, розовенький какой.

Соломон сплюнул. Перемирие сорвалось на этапе подготовки. Конечно, самыми популярными среди детворы в тот год во дворе были два имени — Соломон и Васька.

Дети кричали, поросята бегали, мужики вздрагивали. Первым сорвался Соломон и поднялся до обряда жертвоприношения.

А вечером Фира отнесла Марии свежатину. В течение недели весь двор наслаждался холодцом.

Соломончик еще пожил с полгода. Его решили подержать до осени.

Долго еще пересказывалась эта история из поколения в поколения. Уже выросли дети Василия и Соломона и их дети, уже нет и самого двора, но иной раз, когда пересекаются различные пасхи и на каком-нибудь из дружных застолий встречаются бутерброды из мацы с салом, вспоминается небольшой дворик и далекое детство поселяется в душу.

МОНОЛОГ ИЗ ШКАФА

- Нет, вы только скажите, за что мне такое счастье выпало: сидеть в этом тесном Танькином шкафу и ждать, когда этот босяк Васька допьет мою водку? Бедная моя мама, что бы ты сейчас сказала, если бы меня видела?

Жаль, что не видишь. Ты бы мной гордилась. Ты ведь всегда мне говорила: — Изя, берегись сквозняков и антисемитов!

Вот я и сижу в этом шкафу. Хотя чего мне было не подняться этажом выше к Светке? Так там, у Светки, такой просторный шкаф крупногабаритный. Как Светка. Там даже можно прилечь. Вдвоем. Вместе с Васькой.

Нет, не захотел подняться еще на этаж. Решил сэкономить силы. И вот сижу теперь в этом шкафу в позе Лотоса Увядающего и дышу Танькиными запахами.

А я ведь ей в прошлый раз дезодорант подарил. Почти целую бутылку. Немного у Светки побрызгал, а остальное все ей — Таньке. И вот тебе благодарность. Даже не побрызгала. И она еще хочет, чтобы меня тянуло в этот шкаф. Здесь даже моль подохла — негде летать. А мне летать охота. И еще куда-то.... А Васька пьет мою водку, и сало жрет с прожилочками. Нет, и после всего этого вы скажете, что у нас нет антисемитизма?

Нет, уезжать отсюда нужно, валить.

А жрать, как хочется... Хорошо, что в прошлый раз заначку сделал — бутерброд в карман Танькиной кофты вложил. Тот, что у Светки не доел.

Что? Нет бутерброда? Кто-то съел? И куда этот Васька смотрит?

Эх, в каких только шкафах я не сидел?

Я в них, можно сказать, провел всю свою сознательную жизнь. Другому за это орден бы дали. Правой или левой подвязки. Дождешься от них...

Нет, уезжать таки нужно. Здесь даже телевизор по человечески посмотреть нельзя — Танька прикрывает меня грудью. Интересно, как там идут реформы на селе? Нет, реформами не пахнет. Моим дезодорантом от Васьки пахнет.

Так же нечестно, Таня! Не ожидал я от тебя такого. Ну, водку мою Васька пьет, но чтобы дезодорантом моим пользовался.... А мне дышать здесь нафталином?

Нет, точно уезжать нужно. Хорошо бы со статусом беженца.

Нужны доказательства для этого? Так я сейчас выйду из шкафа, и Васька их мне сразу предоставит. Под оба глаза.

Легко сказать уехать.... И что я там делать буду? С кем общаться? Там же нет таких шкафов?

А может все-таки подождать, посмотреть, чем борьба с коррупцией кончится.

Вон министрам зарплату подняли до трехсот гривен, теперь взяток брать не будут...

Интересно, еще долго ждать осталось? Выгляну в щелочку. Сидят как голубочки. Васька положил руку на Танькино плечо, придвинулся...

Знаете, что они сейчас делать будут? Нет? Так я вам скажу. Сейчас запоют. Слышите уже?

— Гей, налывайтэ повнии чары, щоб чэрэз винця лылося...

Ах, Боже, как они поют! Нет, я не выдержу этого!

Вы слышите, я тоже с ними пою.

— Щоб наша доля нас не цуралась, щоб краще в свити жилося!

Васька услышал мой голос, насторожился, кричит:

— Изин голос слышу!

А Танька ему: — Это наверху поют.

Васька взревел: — Так Изя нам уже со Светкой изменяет?! Пойду, набью ему морду.

И побежал. Ну и, слава Богу! Пронесло в этот раз. Пора таки завязывать. Нет, как ни говорите, а тяжело мне бегать по этим шкафам. В мои-то 80 лет.

Вот сейчас выйду из шкафа, быстренько выпью стопку водки для храбрости и пойду досматривать программу «Время» с мамой.

СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА (Киноверсия)

Утро. Надежда Константиновна на поляне. Владимир Ильич в шалаше. Россия тащится вокруг. «Аврора» на приколе. Надежда Константиновна поддерживает огонь в очаге, кипятит чай. Владимир Ильич, склонившись над крошечным столиком, старательно пишет в скромной ученической тетрадке для прописей: «Что делать, что делать, что делать?» Страничку за страничкой. Отрывается от работы.

В. И. Наденька! Поторопись с чаем, будь любезна! А то я уже три чернильницы съел. Да и пропись заканчивается, осталась одна страничка.

Н. К. Неужели так будет всегда: я буду заботиться об очаге, а ты, Володечка, будешь писать что делать? Боже, какая я была дура, когда выходила за тебя замуж!

В.И. А я это видел, Наденька, но надеялся, что ты поумнеешь. Смеется заливистым ленинским смехом, до слез смеется.

Н.К. И не надейся.

В.И. Вытирая слезы — Да у тебя сейчас огонь погаснет, матушка. Вон, возьми, подбрось несколько «Искр». Подписка уже заканчивается, а ее брать никто не хочет. Придется распространять в нагрузку либо обратиться к спонсору. К Савве Морозову, например. Нет, нет, нет. Не весь же тираж в костер, Наденька! Лучше меньше, да лучше! Вот увидишь: из «Искры» разгорится пламя!

Ленин подходит к Крупской, левую руку кладет ей на плечо, правую протягивает вперед, чуть налево, еще чуточку. Вот так. Говорит задумчиво:

— Знаешь, о чем я думаю, Наденька?

Н. К. Конечно, знаю. Небось, об этой развратнице Инессе.

В. И. Опять ты за свое. Твоя позиция приведет к расколу в наших рядах. Товарищ Арманд — верный член нашей партии. А вот тебя я уже несколько раз просил: не принимай цветов от Иудушки Троцкого. Гони ты прочь эту политическую проститутку!

Н.К. И не подумаю. Уж очень обходительный он мужчина. А от тебя цветов никогда не дождешься. Даже когда букет ромашек нарвал, думала, подаришь. А ты уселся на пенек, и все лепестки оборвал: гадал, победит ли Революция в одной отдельно взятой стране, или нет.

В.И. Оживляясь. — Обязательно победит! Ромашки правду говорят! Ей-богу! Тьфу-ты, черт, честное ленинское!

Опять подходит к Надежде Константиновне. Кладет левую руку ей на плечо. Правую протягивает вперед, чуть влево. Еще чуточку. Вот так. Говорит задумчиво.

— Отгремит Революция, пройдут десятилетия, коллективизация, индустриализация, электрификация... Гаснет свет. Конец первой части.

Временное правительство в Зимнем. Ленин в демисезонном. Человек с ружьем. «Аврора» палит по Зимнему. Ленин ходит по Смольному. Человек с ружьем ругается по-черному.

В. И. Нельзя ли потише, товарищ? А то я так и не услышу исторической фразы: «Кто здесь временные, слазь!»

Подходит к человеку с ружьем. Кладет левую руку ему на плечо. Правую протягивает вперед, еще чуточку. Вот так! Произносит:

Отгремит Революция, пройдут коллективизация, индустриализация, электрификация, пройдут десятилетия. Одно за другим будут сменяться временные правительства, но исторический выстрел по Зимнему дворцу еще отзовется пальбой пушечной по Белому дому! Конец второй части

Москва. Кремль. Скромная квартира Предсовнаркома. Ленин в кабинете. Крупская на кухне. Россия во мгле. Надежда Константиновна печет шанежки, Владимир Ильич прохаживается привычной ленинской походкой: шаг вперед, два шага назад, шаг вперед, два шага назад. Упирается спиной в стену.

В. И. Да стена-то гнилая! Ткни ее пальцем, она и упадет. Тычет пальцем.

— Ой! Так и палец сломать можно. Указательный! Нет, не настал еще наш черед. Подождем, когда сгниет.

Подходит к окну. Левую руку кладет на подоконник, правую протягивает вперед. Чуть левее. Еще чуточку. Вот так. Да, где-то там квартира Инессы, именно там нас ожидают великие дела. Россия на заднем плане. Ленин оглядывается на кухню. Надежда Константиновна увлеченно печет шанежки. Ленин надевает парик, приклеивает усы, ловко пользуясь измененной внешностью, незаметно проскальзывает во двор.

Кремлевский двор. Царь-пушка. Царь-колокол. Ленин-вождь. В стремительном движении ударяется головой о Царь-колокол. Колокол молчит, голова гудит.

В. И. До чего мне надоели эти цари! Ну ничего, доберусь я и до вас!

Озирается. В окне одинокий силуэт Надежды Константиновны.

В.И. Сочувственно. Бедненькая, чувствует, что пойду налево, к Инессе. Ничего, применим стратегию и тактику. Мы пойдем другим путем! Повернем направо, еще раз направо и еще раз. Три поворота направо, все равно, что один поворот налево. Конец третьей части.

Уютная квартирка Инессы. Муж и дети в добровольном изгнании. Ленин во френчике, Инесса в стрейчиках. Обдает Ленина жаром горящих глаз.

Инесса. Володенька, видишь, какие я себе стрейчики купила? А под ними фильдеперсовые черные чулочки. Показать, Володенька?

В.И. Мгновенно возбуждаясь. Да, да, да! Непременно покажи! И поторопись! Промедление смерти подобно!

Пауза, гаснет свет, голос диктора:

— В этот памятный вечер Владимир Ильич выполнил программу минимум, программу максимум не смог, несмотря на желание. Совершенно расслабленный, он произнесет:

«То, о чем все время говорили большевики, наконец-то свершилось!»

А позже, пораженный изобретательностью Инессы Арманд, Ильич воскликнет:

— Учиться, учиться и еще раз учиться!

Эту фразу он неоднократно будет повторять Надежде Константиновне, затем произнесет ее на съезде молодежи и договорится до того, что фраза станет знаменитой.

Он занесет ее в свой дневник, как и многие другие, а уже затем верные ленинцы опубликуют странички из дневника, и мы будем повторять и конспектировать эти фразы из года в год, из поколения в поголовье, по поводу и без повода, постепенно превращаясь в крошечные винтики, которые будут закручивать в любые дырки возвеличенные нами великие руководители.

А ведь на самом деле от великого до смешного всего лишь один шаг назад и два шага вперед.