КОРОВЬЯ ИСТОРИЯ

В ноябре минувшего года в Вене состоялся международный фестиваль «Литературная Вена — 2008». В российский центр науки и культуры съехались литераторы из Австрии, России, Германии, Украины, Белоруссии, Молдовы, Чехии, Словакии. Венгрии, Израиля и других стран. Организаторами фестиваля выступили Союз русскоязычных литераторов Австрии (председатель М. Н. Калашникова) совместно с журналом «Венский литератор» (гл. редактор С. А. Тихомиров) при поддержке фонда «Русский мир». Основную цель фестиваля организаторы видели в организации контактов русскоязычных авторов с австрийскими филологами и специалистами, изучающими русскую культуру, а также в создании возможности для общения и укреплении творческих связей русскоязычных писателей разных стран, в поиске и открытии новых имен — новых талантов. Фестивалю предшествовал литературный конкурс, по итогам которого были определены участники и будущие лауреаты фестиваля. Среди почетных гостей фестиваля были известный московский поэт Владимир Костров и прозаик, критик, литературовед, профессор Литературного института имени Горького Владимир Гусев.

Победителями и обладателями почётных призов среди прочих стали и литераторы из Германии Юрий Берг, Бэла Йордан, Раиса Шиллимат, специальные дипломы получили также приехавшие из Германии И. Пидевич и А. Шнайдер-Стремякова. Представляя читателям творчество Раисы Шиллимат, добавим, что она в этом году стала еще и обладательницей диплома лауреата Национальной премии «Золотое перо Руси» — 2008.

Раиса Шиллимат, родилась в 1950 году на Северном Кавказе. Училась в Сыктывкарском училище искусств, на музыкальном отделении, и в Адыгейском педагогическом институте, на факультете русской филологии. Работала в сфере культуры и образования. В Германию переехала в 1995 году. Здесь продолжила свое образование в Бохумском университете, где слушала лекции на факультетах романистики, славистики, германистики и методики преподавания иностранных языков. Уже несколько лет преподает в Оберхаузене немецкий язык на интеграционных курсах в VHS. Печатается в русскоязычной периодике Германии, член Международного ПЕН-клуба, активно работает в публицистике.

В ее рассказах подкупает внимание к деталям, умение увидеть за внешне неярким событием глубокую человеческую коллизию. Привлекательна ее манера повествования: неспешная, порой ироничная, лишенная ложного пафоса. По-своему и неожиданно умеет она показать житейскую обыденность, наполненную живыми реалиями, за которыми сдержанное, но настоящее чувство, переживание. «Палисады чуть ли не до самых морозов благоухали и цвели так, будто ждали своих живописцев». В лице Раисы Шиллимат своего живописателя они дождались.

Даниил Чкония

Раиса ШИЛЛИМАТ

КОРОВЬЯ ИСТОРИЯ

Каждое утро крошечная, словно сдавленная со всех сторон горами долина, с примостившимися на ней домишками, полностью утопала в тумане. В горах даже очень жарким летом ночами довольно прохладно. Росы выпадали — без резиновых сапог по утрам не выйти. Грядки в огородах можно было не поливать, а палисады чуть ли не до самых морозов благоухали и цвели так, будто ждали своих живописцев. Бывало, что и заезжали.

Летом население деревни увеличивалось чуть ли не вдвое — редкая семья не принимала городских родственников или знакомых со всех концов Союза. Гости восторгались обыденными для нас красотами, а мы, в свою очередь, удивлялись их чудачествам.

Полгода назад родители решили, что на нашем столе неплохо бы иметь побольше молочного. Как выразился наш сосед дядя Гриша, «раскатали губы» на масло, сметану, сыр. С трудом выяснили, в какой из соседних деревень продаётся корова. Подсчитали наши «возможности». Купили.

По ведру молока утром и вечером корова действительно давала, но соседская. Наша же, что коза — с трудом три литра. В чём была причина, не знал никто: то ли коровёнка была с дефектом, и поэтому её продали, то ли несчастное животное тосковало по дому и не могло привыкнуть к новым хозяевам. Кто его знает. А примерно через два месяца после покупки нашей Галки не стало отца, а мать тут же слегла. Детство кончилось в одночасье.

Деревня просыпается ещё до рассвета: петухи горланят изо всех сил, свиньи фальцетом требуют своей порции пойла. Собаки недовольно лают: прощай, ночная вольница — здравствуй, цепь. То тут, то там хлопают двери, это хозяйки в полутьме пробираются к коровам в стойла, чтобы обменять кусочек хлеба с солью на молоко.

Смертельно хочется спать, но будильник немилосердно громко и долго дребезжит. Несколько минут борюсь с собой и пытаюсь разлепить непослушные веки; кто-то внутри меня шепчет: плюнь на всё и поспи ещё немного. С удовольствием соглашаюсь и продолжаю неподвижно лежать. Нечленораздельное мычание моей парализованной матери действует сильнее будильника. Не открывая глаз, сажусь на кровати — молчаливый сигнал для неё: не беспокойся, я не сплю. Ещё несколько секунд нахожусь где-то там, между сном и явью... Приоткрываю один глаз, встаю, нащупываю спички и зажигаю керосинку, на которой стоит приготовленная с вечера кастрюля с водой. Пока она нагревается, одеваюсь. Медленно, но зато окончательно, просыпаюсь. Выключаю керосинку, выливаю воду в таз и иду по ещё довольно тёмному двору в сарай. Корова тянет ко мне морду и лижет своим наждачным языком прямо в лицо.

Дальше делаю всё, как учила тетя Василиса: обмываю вымя, вытираю его чистой салфеткой и начинаю доить.

«Цвирк-цвирк», тоненько и ритмично выговаривают струйки. Молока в ведре всё больше, а вымя вместо круглого и упругого становится мягким и обвисшим. Вдруг корова беспокойно дёргает задней ногой, попадает прямо по ведру, стоящему под её брюхом и опрокидывает его... Ну вот, опять!

В последний момент успеваю ухватиться за край... Уф-ф, слава Богу, кое-что на дне уцелело. И на том спасибо.

Выплеснувшееся молоко, тёплое, душистое, растекается по полу внушительной белой лужей, которая на глазах меняет свой цвет на грязно-зелёный, смешиваясь с грязью и вывалившейся из кормушки травой. Риторического вопроса «что день грядущий мне готовит» можно не задавать.

Издалека доносится лёгкий, глухой перезвон колокольцев и щёлканье пастушьего кнута — значит уже пять часов, я тоже выгоняю корову со двора.

Пятнадцатилетний племянник из Магадана, впервые посетивший соседку, худосочный, как и все выросшие на крайнем севере подростки, не поленился встать в такую рань (по моему тогдашнему разумению — псих ненормальный), чтобы лицезреть коровье шествие. Соседка, тётя Василиса, часто хвасталась, что он «ужас как» талантлив, что его стихи однажды даже в областной газете напечатали и что после школы он непременно поедет поступать в Москву, в Литературный институт.

Длинный, нескладный «поэт» приехал только вчера и теперь стоит рядом со мной, весь съёжился от утренней сырости, на его опухшей ото сна физиономии некоторая растерянность: он впервые внутри настоящего облака, где воздух имеет цвет и его можно потрогать рукой, словно пушистый клок новогодней ваты.

Всё громче короткие соло, выводимые коровами под аккомпанемент их собственных бубенчиков (в переводе с русского на местный — балабонов, часто это просто старые консервные банки). Вот уже совсем близко. В метре-другом от нас появляется размытое тёмное пятно, которое через несколько секунд материализуется в деревенского пастуха. На нём длинный плащ с капюшоном, из-под которого «стреляют» два озорных глаза, весело продравшихся через кущи цыганской бороды и широких густых бровей.

Это наш Мишуха, любимец всей деревенской детворы. За спиной охотничье ружьё и рюкзак с нехитрой снедью. Сразу за ним медленно проплывают нечёткие силуэты коров.

— Ух ты-ы! Чисто Робин Гуд! Здорово, как в кино! — восхищается магаданский Толик.

Я смотрю на его будто отбелённое северными морозами, совершенно глупое восторженное лицо, и начинаю тихо презирать его: начитался, тоже мне, стихотворец. Посмотрите на него: Пушкин проездом через Кавказ!

— Засиял, идиот! Нашёл Робин Гуда, Мишуха сам за себя постоять не может, — говорю тихо сама себе, потом ехидничаю громко:

— Толь, слушай, будешь мою Галку вместо меня выгонять? Каждый день такое кино будет.

Он, в свою очередь, смотрит на меня почему-то с сожалением, как на безнадёжно больную.

К моей чёрной, с белым пятном на лбу корове подбегает пастушья дворняга и резво приобщает её к едва видимому стаду. Всё. Стадо ушло.

Для магаданца утреннее, как бы теперь сказали, «шоу» закончилось, и он пошёл досыпать, а может сочинять стихи. Про Робин Гуда, то бишь, про Мишуху.

Мой же день только начинается.

Коротко заглядываю в дом — не нужно ли чего матери, потом иду управляться по хозяйству.

От свиного визга нет никакого житья, поэтому первым делом направляюсь к Ваське. Истерически выводимые рулады резко обрываются: огромный боров засовывает пятак до самых глаз в помои и теперь слышно только его смачное чавканье.

Около свинарника «вытанцовывает» вислоухий Дружок. Сначала он позволяет посадить себя на цепь, и только потом получает свой паёк.

Теперь на очереди не менее нетерпеливое пернатое население. В углу двора равномерно рассыпаю кукурузу и открываю курятник. В дверях давка. Каждая курица в страхе, что ей ничего не достанется, с криком несётся со всех ног. Наиболее резвые умудряются пробежаться по спинам соседей и норовят похватать зерна прямо из-под чужого носа. Обиженные клюют обидчиков. Петух, выгнув грудь, шествует среди суетливого семейства неторопливой поступью средневекового рыцаря и довольно чувствительно вразумляет слишком зарвавшихся. Утки и пара гусей ведут себя более пристойно, но без разборок тоже не обходится.

По мере наполнения желудков галдёж утихает и куры с добродушным «ко-о-ко-ко» разбредаются по двору и начинают сосредоточенно разгребать ногами землю вдоль забора в поисках дождевых червей, а утки в развалку шлёпают ко вкопанному в землю корыту с водой. Гуси идут на улицу пощипать травы.

Теперь завтракаем и мы с матерью. Я с трудом приподнимаю на подушках её неподвижное тело. Сегодня на завтрак уцелевшее молоко, ровно два стакана, и хлеб. Я размачиваю его в молоке, а она здоровой рукой пытается самостоятельно есть. Процедура утомительная и довольно долгая. К восьми часам туман над селом рассеивается окончательно, только кое-где, довольно высоко, лёгкие белые «перья» ещё цепляются за горные склоны. Потом исчезают и они. С каждым часом солнце светит всё яростней, к полудню находиться на улице просто невыносимо. К этому времени я успеваю прополоть пару грядок в огороде и собрать подоспевшую клубнику. Теперь ведро ароматных ягод, похожих на мясистые петушиные гребешки, нужно сразу же перебрать, помыть и засыпать сахаром. Завтра буду варить варенье. Ведь недаром говорят — готовь сани летом.

У калитки кто-то громко окликает меня — ребятня идёт на речку купаться. Поболтали немного и, выяснив, что мне не до купанья, ушли.

Хозяйка маленькая — заботы большие, день расписан по минутам: приготовить обед, сходить в лес и нарвать травы, потом запарить её для кабана, вычистить свинарник и коровник, и ещё много чего.

В круговерти проходит час за часом.

Работницы табачной фабрики из уличного репродуктора дружно предсказывают тореадору любовь и в этот самый момент к оркестровому сопровождению примешиваются густые коровьи «Му-у-у!»- стадо возвращается домой.

С недобрым предчувствием выхожу навстречу.

У своего двора каждое животное спокойно сворачивает с дороги и идёт домой. Но не моя Галка. Перед нашим двором она ускоряет ход и норовит проскочить мимо...

Наш дом стоит почти на окраине села, сразу за околицей — небольшой лесок с просеками и протоптанными тропками, вот туда-то и прорывается моя корова. Каждый день.

Тетя Василиса зовёт племянника:

— Толик, ну-ка помоги дитю завернуть скотину!

«Поэт» тут же выскакивает мне на помощь. Мы пытаемся завернуть Галку, потому что за лесочком пролегает железная дорога, по которой один за другим несутся пассажирские и товарные поезда. Корова ломится сквозь кусты, не разбирая дороги. Мы тоже.

Упругие ветки орешника больно хлещут, а колючие ежевичные побеги царапают голые ноги и руки до крови.

Бегу ей наперерез. Прямо передо мной корова диким мустангом проносится мимо, и я сталкиваюсь нос к носу с Толиком.

Лицо у юного таланта уже совсем не городское, с претензией на утончённость или одухотворённость, а ошарашенно-красное и такое ободранное, словно он усмирял кошку, объевшуюся белены.

Оба успеваем не один раз растянуться во весь рост. У меня сбиты колени, у Толика порваны штаны.

Я реву в голос.

У «чёрной дьяволицы», как окрестил её Толик, сил хватает примерно на час такой корриды.

Вконец измотанные, и ещё неизвестно, кто из всех троих несчастнее, плетёмся домой. Какой уж тут удой!

Это было самое страшное лето в моей и Галкиной жизни.

Осенью нашу несостоявшуюся кормилицу Мишуха согласился отвести через горный перевал — на мясокомбинат.

На книжной полке в нашей московской квартире стоят книжки в одинаковых обложках. Это сборники стихов моего мужа.

А в семейном альбоме мы храним неровно вырванный цвета старой соломы листок из ученической тетради со стихотворением.

Тоже его, очень наивное и напыщенное — про Робин Гуда, то бишь, про Мишуху.