Анатолий Сигалов (Ульм)

Вспоминая великого русского поэта Бориса Пастернака

Присуждая ему Нобелевскую премию по литературе, члены Стокгольмского комитета назвали его «величайшим поэтом ХХ века». Это было в 1958 году. А в 30-е годы прошлого века его друзья, поэты-символисты называли Пастернака «баловнем судьбы» за то, что он имел значительные по тем временам материальные блага: квартиру в центре Москвы, дачу в Переделкино, членство в Правлении Союза писателей и беспрепятственные возможности печатать свои стихи, то есть был он обласкан властью, той самой властью, которая в то же время беспощадно уничтожала поэтов Серебряного века и запрещала их поэзию. Пастернак как-то «проскочил», может его просто забыли, – ведь его личные переживания никому не были интересны. Но к концу жизни он, признанный классик, той же властью был раздавлен и уничтожен. Ошибка была исправлена.

У каждого поколения советских читателей были свои кумиры, свои символы: Есенин, Платонов, Маяковский, Блок, Ахматова или позже Твардовский, Симонов, Асадов, Евтушенко... Символом семидесятых, моей студенческой юности, были те гении, чьи произведения издавались самиздатом: Мандельштам, Булгаков, Солженицын, Борис Пастернак. «Мело, мело по всей Земле, во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела...» – стихотворение из «Доктора Живаго» было нашим паролем, как и строки «В белом плаще с кровавым подбоем..» – из булгаковского «Мастера и Маргариты». Да, мы поклонялись им, и не только потому, что произведения эти были запрещены и лиц авторов мы тогда не знали, а потому, что они были провидцами. Их слова были правдой, о которой мы только догадывались... Впрочем, известно, что настоящий поэт – всегда провидец. Им был и Борис Пастернак.

 

В семье очень известных в Москве интеллигентов: художника, академика живописи Леонида Пастернака и талантливой пианистки Розалии Кауфман снежной зимой 1890 года родился сын. «Бориска» рос впечатлительным мальчиком, жадно впитывая в себя культуру, которая приходила в их дом вместе со знаменитыми именами таких личностей, как Лев Толстой, Скрябин, Чехов, Рахманинов и других. Повзрослев, он зачитывался романами Толстого, Гофмана, был влюблен в стихи немецкого поэта Рильке, часами любовался пейзажами Левитана, друга отца, других русских художников. Закончив гимназию, Борис проходит курс консерватории, ему предрекают большое музыкальное будущее, но он поступает в Московский университет и изучает философию. В 1912 году Пастернак проводит семестр в Марбургском университете, где его заметил и оценил знаменитый немецкий философ Герман Коен. Это был успех, но Борис Пастернак неожиданно порывает с философией. «Нет, они не существуют, они не спрягаются в страдательном! Они не падают в творчестве. Это скоты интеллектуализма», – резко отзовется он позже о марбургских философах.

С того момента и до конца жизни «спряжение в страдательном» станет судьбой и крестом поэта. Именно такое странное определение поэзии очень подходит его творчеству. Кстати, знание музыки и философии тоже даром не прошло – всё вобрали в себя его стихи.

Поэзия вошла в жизнь Бориса Пастернака еще в гимназии, а он вошел в нее в 1913 году, опубликовав свои первые серьезные стихи в альманахе «Лирика». Затем, понятно, были символисты, футуристы со своей известной группой «Центрифуга», среди которых Пастернак был фигурой довольно заметной, а потом, отказавшись от их «пустословной манерной болтовни», Пастернак становится Поэтом Пастернаком. После выхода его первого сборника несколько замысловатых, модернистских стихов «Близнец в тучах» в 1917 году, поэт, не покинув страну, как это сделали многие его друзья-символисты, издает вторую книгу «Поверх барьеров». Эту книгу заметили власти, она была принята благосклонно, хотя «товарищ Пастернак еще не совсем созрел для революции, соединив воедино человека и природу, а революционер «обязан природу подчинить себе». (Ну, ясно – имея «...стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор»!). И всё же поначалу революция привлекала поэта своей «бурной новизной». Его следующий сборник «Сестра моя – жизнь», что удивительно, понравился как Сталину и Луначарскому, так и Цветаевой и Мандельштаму: поэты были от него в восторге. А Пастернак, между тем, «попутно» издает другой сборник «Темы и вариации», в стихах которого внезапно открылась боль: «после войны и революции личность человека потеряла право на существование».

Но после этого открытия поэт продолжает «революционную тему» в поэмах «Лейтенант Шмидт», «Высокая болезнь» и других и становится заметной фигурой в советской литературе. Это, конечно, был конформизм чистой воды, но можно ли обвинять поэта, жившего и творившего в то страшное время? У Пастернака учились Арсений Тарковский, Н.Тихонов, К. Симонов, а его стихами восхищались Ахматова и Цветаева. Его книга «Второе рождение» (1930-1931) уже призывала жить по-новому, несмотря на какие-то «трагические перемены». Но на самом деле поэт чувствовал приближающуюся драму своей страны, как и своей личной судьбы. Ему было трудно, но он продолжал защищать право всех творческих людей «иметь в литературе свой правдивый голос». И поплатился за это. Сначала в 1936-ом, когда Сталин устроил настоящую травлю советской интеллигенции и поэта обвинили в «декадентстве, непонимании действительности..» и другой чуши, а затем в 1946 году, ставшем годом идеологических погромов.

На таком трагическом фоне жизни – обвинений, оскорблений, а также арестов друзей, запрещенный к изданию Борис Пастернак создает блестящие переводы Гёте, Шекспира и других зарубежных классиков, то есть, «как-то жил». И чем больше восхищался творчеством художника весь цивилизованный мир, тем чудовищней становилась клевета на него советских властей. Поэт замкнулся в себе, «ушел в молчание», как сказал Андрей Вознесенский. Но обманул власти, написав к середине пятидесятых свой последний шедевр в прозе – «бомбу», взорвавшую литературный мир, роман «Доктор Живаго». Это, конечно, роман, написанный рукой поэта, не романиста, но через судьбу врача Юрия Живаго удивительно философски и жизненно воссоздана история странной и многострадальной эпохи искалеченного революцией поколения, к которому принадлежал Борис Пастернак, да и не только он... Чем не глянулся роман советским властям кроме того, что он был написан опальным автором? А тем, что герой романа был не большевик, а мятущийся в ужасе безысходности интеллигент, попавший между жерновов кровавой мельницы, перемалывающей культуру и историю его родины. И тем еще, что в романе и стихах Юрия Живаго содержались религиозные мотивы: Евангелиевский путь спасения человеческой души, а это уж совсем претило идеологии «атеистов». И потом: как он посмел тайно издать свою книгу на Западе?! И приговор: запретить, раздавить, уничтожить – был приведен в исполнение.

Действительно, попав за границу, роман «Доктор Живаго» был издан сразу же в Италии, Англии, Франции, странах Скандинавии, везде, кроме «свободной Страны Советов», где его тогда – тоже сразу – запретили, почти убив этим совершенно обессиленного автора. Так или иначе, но 1958 год стал триумфальным для поэта: он получил всемирное признание и «За выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы» Борису Леонидовичу Пастернаку присудили Нобелевскую премию по литературе. Наконец, слава нашла своего адресата.

Но это был не финал. В судьбе художника признание таланта и его осквернение, как правило, идут рядом. Год триумфа стал одновременно и годом трагедии Мастера. Пастернак был исключен из Союза писателей, заклеймен «слугой империализма» и «продажным иудой», предупрежден о лишении советского гражданства, если не откажется от премии. Конечно, Пастернак был вынужден отказаться, опасаясь за жизнь близких ему людей, оставшихся без средств к существованию. Нобелевскую премию за Бориса Пастернака получил его сын лишь в 1989 году. А годом раньше в Советском Союзе вышел «Доктор Живаго» и, естественно, тут же стал бестселлером.

Борис Пастернак умер в мае 1960 года в тихом подмосковном Переделкино, в котором прожил большую часть своей жизни. Говорят, что май в Переделкино всегда прекрасен и поэт его очень любил. Говорят, что он перед смертью был совершенно опустошенным, безмолвным, разучившимся улыбаться – «тенью великого Пастернака», надломленным, но не сломленным своей трагической человеческой судьбой. Говорят, что, отказавшись от Нобелевской премии, он не отказался от своих убеждений, что творчество должно быть свободным. Наверное, так оно и было.

 

Но главное в том, что и сегодня читающие люди продолжают восхищаться прекрасными произведениями великого поэта, что соответствует абсолютной истине, приписываемой мудрому Платону: «Подлинные творения на вечность переживут своего создателя».