Короткие истории из детства, юности и молодости

О слесаре Лейбовиче

Много-много лет назад... Часa четыре пополудни. Внезапный телефонный звонок помешал увлекательному занятию: я чистила картошку.

– Ирка, привет! Чего трубку долго не берешь?

– Руки мыла, – честно ответила я.

Мужской голос был приятным, но незнакомым.

– Не узнаешь, Рыжая?

Рыжей меня называли в институте. Ситуация начала проясняться.

– Алик Брыскин, помнишь меня? Как живешь, как детки, как папа-мама?

Я отрапортовала, что дела ничего, детки растут, папа-мама живы и относительно здоровы. Задать впрямую вопрос, что ему надо, было как-то неловко. Но неведением я томилась недолго.

– Слушай, отец твой работает или на пенсии?

– Ушел на пенсию, подрабатывает в котельной...

– Ага! Ух, силен мужик. Ну, слушай!

И Алик поведал мне увлекательную историю из жизни моего родного отца. Положив трубку, я пересказала ее маме. Вдвоем мы приперли папу к стенке, он раскололся и поведал, как было дело.

Придя на работу в маленькую отопительную котельную на должность слесаря(!), мой папа огляделся и решил навести порядок. Он обследовал все котлы (маленькие, но ведь на газе, а газ – дело серьезное), составил список «безобразий» (по его выражению), а также рекомендации по их устранению. И отправился по начальству. Говорил долго, убедительно... и почти напрасно. Почти, потому что добился вот чего:

– Там-тарарам дзынь-дзынь, хотите звонить, там-там-там, звоните, дзынь, сами, там-там...

Моего прошедшего фронт папу никаким «дзынь-дзынем» смутить было нельзя, он тоже так умел... (Сама не слышала, но знакомые мужского пола говорили...) Начальства он не боялся, сам недавно нaчальством был. И он начал звонить.

Уж не знаю, какой по счету была газовая служба, которую возглавлял мой студенческий друг Алик. Трубку взял его зам. На самой середине папиных претензий он обронил замечательную фразу: «Газ, газ... сколько там того газа?» Несчастный, лучше бы ему этого не произносить...

Алик рассказывал: «Залетает кто-то ко мне и кричит:

– Там вашего зама какой-то высокий чин распекает, идите скорее.

Забегаю в комнату. Стоит мой зам навытяжку, головой кивает:

– Да, да, всё сделаем, да...

Я взял трубку, поздоровался. Какой-то мужик раскатистым начальственным баском уже заканчивал разговор:

– Всё это надо устранить в кратчайшие сроки.

– Сделаем. Представьтесь, пожалуйста.

– Слесарь Лейбович.

Как давно это было. Как часто я вспоминаю то время. И с каждым годом тоска всё сильней. По маленькой квартире, по убогим магазинам, по неудобным лежакам на крымских пляжах. По временам, когда слова «папа и мама» было кому говорить вслух…

Зеленые туфельки

Страшно сказать, как давно это было, но в памяти сохранилось то 19 мая во всех подробностях.

Но сначала было 23 февраля, когда меня не приняли в пионеры. По простой причине – мне не было десяти лет. Двум моим подружкам уже исполнилось, а мне оставалось полтора месяца.

Придя домой, я рыдала так, что моя суровая бабушка пожалела меня и собралась было в школу, чтобы попросить, а может... в порядке исключения, она же у нас отличница... Папа не разрешил. Напомнил, что в классе есть еще отличницы, и если все бабушки будут бегать в школу... Не доросла – значит не доросла!

Мимо меня он прошел, не сказав ни слова... Слезы тут же высохли, я стала вспоминать все обиды, нанесенные мне родителями, плакать расхотелось, и я стала обдумывать план мести... ничего не придумала.

22 апреля мне торжественно повязали красный галстук, а нa следующий день выбрали председателем совета отряда. Одним словом, жизнь удалась, и я была счастлива.

И вот 19 мая, день рождения пионерской организации. Солнце, тепло, мы идем на парад на площадь Дзержинского. И я во главе пионерского отряда 3-Б класса. Ну, что еще можно от жизни желать?!

В то утро я выпросила у бабушки гольфы. Не уверена, что нынешние дети знают, что это такое. А это что-то среднее между носочками (рано еще, в мае бывает прохладно) и чулками в резиночку (бабуля, ну все уже в гольфах, правда, тепло).

Уговорила. Оранжево-зеленые, в палец толщиной, зато коленки голые...И есть шанс «умыть» тех, кто еще в чулках. Красота! Обнаглев, я спросила: «Бабуль, а можно я твои зеленые туфельки надену?» Думаю, что бабушка, не расслышав мою просьбу, кивнула.

Сунув ноги в бабушкины зелененькие лодочки, я схватила портфель и унеслась от греха подальше. Уже в троллейбусе я почувствовала, что красивые зеленые туфли как-то нехорошо давят на пальцы.

Но вот моя остановка, я в гольфах и красивых туфлях. Жмут – потерплю. Гвардия не сдается! Мимо театра Шевченко я бодро промаршировала до школы, а там... Мой триумф был полным и окончательным!

Из школы мы строем отправились на площадь. Ходили, пели, опять ходили и опять пели. Ничего не помню. Окаянные туфли жали так, что не дай бог. А потом мы вернулись в школу, а потом я шла домой. Этот кошмарный день, казалось, никогда не кончится.

И вот показался наш дом. Я уже почти ползла, когда из ворот вышли мои дядя с тетей. Последнее, что я помню, это дядюшкин вопль: «Боже мой, она себе переломала ноги!»

Он донес меня до дому. По-моему, после зеленых туфелек я дня три ходить не могла вообще. Помню, как бабушка, отмачивая и врачуя мои окровавленные пятки, вдруг задумчиво сказала: «Прав был твой папа, не доросла ты до пионерского галстука».

Вот такое воспоминание о дне рождения пионерской организации...

Салат из кальмаров

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними...

Было мне тогда семнадцать лет. Я учился на первом курсе Института радиоэлектроники и был влюблен в рыжую девочку из параллельной группы.

Мы тусовались, как сейчас говорят, в одной компании. Отмечали нашу первую стипендию, нашу первую сессию, наш первый студенческий Новый год. Каждый тащил, что мог достать в те дефицитные времена: бутылку рислинга, палку сервелата... А моя рыжая всегда приносила литровую банку салата из кальмаров. Ах, этот салат из кальмаров, ничего вкуснее я отродясь не ел! Так мне тогда казалось... И еще казалось, так будет всегда: моя рыжая красотка и ее божественно вкусный салат.

Страшно сказать, сколько лет прошло. Недавно мы разыскали друг друга в «Одноклассниках», «встретились» в скайпе.

Всё еще красивая рыжая женщина показала мне на мониторе окно, из которого был виден кусочек Чикаго.

A из моего окна Кёльнский собор виден не был... Я всё время думал, о чем бы еще поговорить. Потом я посмотрел на жену и вдруг подумал, что ее темные волосы куда красивее...

А перед Новым годом в русском магазине мы купили две баночки кальмаров. И сделали салат по незабытому мной рецепту. Вкусно, конечно, но так... ничего особенного.

Ау, харьковчане!

О «синеньких», «беленьких» и другом...

Зачастую харьковчане узнают друг друга... по типично харьковским словечкам. Итак:

Тремпель – плечики, вешалка. В Харькове помнят фабриканта по фамилии Тремпель (Trempel). До революции он владел швейной фабрикой. Вся производимая одежда продавалась вместе с деревянной вешалкой, на которой была написана фамилия владельца: «Тремпель». Отсюда и пошло – сначала в Харькове, потом неподалеку – в Белгороде, Луганске, Донецке... Свидетельствую: в Воронеже, куда я одно время часто ездила в командировки, слово «тремпель» не знали и на меня смотрели с недоумением.

Вообще, в Харькове (не берусь утверждать, что только в Харькове) было много специфических слов. Баклажаны назывались «синенькими», кабачки – «беленькими». Здесь всё понятно – из-за цвета. Но когда появились цукини, ими они и остались, «зелененькими» не стали.

Свекольник у нас назывался «борщ холодный» или «бурячковый». По-украински свекла – это буряк, ну а холодный, потому что... холодный, а какой еще...

Салочки, пятнашки, догонялки. У нас это называлось – играть в «квача».

В детстве мы играли не в «прятки», а в «жмурки». (У немцев эта игра называлась – «слепая корова», у испанцев – «слепая курица», у итальянцев – «слепая муха».) Мы не завязывали глаза, просто закрывали ладошками (подглядывать – ни в коем случае!), считали до... не помню, потом: «Я иду искать, кто не спрятался, я не виноват!» И вперед на поиски. Найденного надо было хлопнуть с победным воплем: «стукали-пали»! Как-то мне довелось играть в жмурки в ленинградском дворе, там все вопили: «палы-выры».

Мы стирали рисунки не ластиком, а резинкой, карандаши затачивали не лезвием, а чиночкой, складывали конфеты не в пакет, а в кулек.

И, напоследок, о самом знаменитом харьковском слове «ракло», т.е. вор, жулик, босяк. Одним словом, что-то мелкотравчатое и поганое.

Есть разные версии происхождения слова «ракло».

Харьковчане рассказывают такую историю. На Бурсацком спуске, ведущем к Благовещенскому базару (теперь – Центральный рынок), в давние времена располагалась бурса – семинария. Ее ученики, бурсаки, вечно голодные и не обремененные высокими моральными принципами, совершали налеты на базарных торговок едой. При этом они орали: «Братие! Свершим тринадцатый подвиг Геракла!». Тетки, понятное дело, кто такой Геракл не ведавшие, начинали голосить: «Рятуйте! Раклы идут!»

Ау, харьковчане!

О. Нахт (Дортмунд)

Читайте также:

1. Манифест 93-хЖурнал «Партнёр», № 4 / 2019. Автор: И. Парасюк
2. Мария Бонапарт, Йозеф Шульц, Георгий Жуков.Журнал «Партнёр», № 1 / 2019. Автор: И. Парасюк
3. Рецепт для фрау ЛемкеЖурнал «Партнёр», № 12 / 2016. Автор: И. Парасюк