Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Журнал «ПАРТНЕР»

Журнал «ПАРТНЕР»
Культура >> Литература
«Партнер» №8 (143) 2009г.

Не прощайте, воспоминания

 











Виктор Левенгарц переехал в Вупперталь из Санкт-Петербурга в 2004 году. Инженер по профессии, кандидат технических наук, он давно увлекся журналистикой и литературным творчеством. Часто публикуется в журнальной периодике в Германии, в журналах «Нева» и «Личность и культура» в Санкт-Петербурге. Словно мастер-чеканщик из его рассказа «Не прощайте, воспоминания», он стремится тщательно прорабатывать деталь, создавая образ города, воспроизводя психологическую ткань творчества и созидания.

Даниил Чкония

Виктор Левенгарц

Не прощайте, воспоминания

Уже больше года прошло с тех пор, как умерла Манана, и тоска временно покидала Левана только, когда он спускался в мастерскую, но одиночество и здесь не оставляло его.

Дочери стали взрослыми, обзавелись семьями и жили отдельно. К отцу часто заглядывала старшая, Нателла. Приходила в дом, где родилась, выросла, окончила школу, искусствоведческий факультет Академии Художеств. Заходила, садилась на свою любимую табуретку и смотрела, как отец работает. Иногда Леван ворчал: «Ишь, пристроилась. Забегаешь не как дочка к отцу, а как искусствовед к художнику. Как на работу». «Ты же сам хотел, чтобы я стала искусствоведом», – отвечала она, улыбаясь и зная, что в этом ворчании есть доля правды, ибо в диссертации, посвящённой возрождению грузинской чеканки и работам современных художников-чеканщиков, она анализировала и творчество отца.

Был уже поздний вечер. Часть садика перед домом заросла травой, а часть покрыта небольшими плитами, на которых валялись медные кувшины, ковши с паутиной, деревянные маски, обрезки медных и латунных листов. В стыках между плитами щёточками пробивалась трава. Осенью она поблёкла и приобрела серо-коричневый оттенок. Растущая здесь же старая груша своими мощными корнями приподняла и надломила несколько плит. Ветвями широкой кроны она тянулась к солнцу, весной наливаясь соками, приобретая упругость, а зимой выдерживала порывы сильного ветра. В это вечернее время шум веток и музыка гудящего от напряжения ствола врывались в мастерскую. Весной почки лопались, превращая крону в шатёр из белых цветов, причудливым узором рассыпавшихся на голубом небе. Сейчас же, осенью, они напоминали рыбачью сеть, закинутую в тёмную синь моря.

  Леван вышел из дома, закрыл за собой калитку и направился в старый город. Он любил его. В отличие от современной части там обитала душа города с распахнутыми окнами и открытыми балконами, с обсуждаемыми новостями, с радостями и тревогами, с запахами каурмы, чурчхелы и молодого вина. Забыв о времени, можно часами блуждать по сети узеньких улочек. Там через улицу, от балкона к балкону, протянуты верёвки с бельём. Там перебрасываются последними новостями соседки, живущие по разным сторонам улицы. А там, на углу, в духане, можно выпить стакан кахетинского, полакомиться шашлыком или кебаби, приправленными луком, кинзой, ткемали, зайти в расположенную напротив хинкальную и задохнуться от запаха перца, дыма и свежего лаваша. Пронзительный крик зеленщика перебивает весёлый голос старьёвщика; мальчишки, гоняя мяч, жуют персики, выплёвывая косточки на мостовую. Тут же шьёт сапоги сапожник. Свинцовобородые старики, греясь на солнце, играют в нарды, громко разговаривают, спорят, перебивая друг друга. Вот из-за угла показалась арба. Ишак, который тащил её, остановился и, подняв голову, так заорал, что почти из всех окон и дверей квартала высунулись любопытные.

Услышав мелодичное звучание и не разобрав, что бы это могло быть, Леван пошёл в том направлении, откуда оно доносилось. Вечерняя темень уже опустилась на город. Редкие фонари светили так тускло, что, даже зная дорогу, можно было в этой паутине улиц легко сбиться с пути. Но Леван хорошо знал старый Тбилиси и мог ходить там с закрытыми глазами. Да и звучание бубна (прислушавшись, он понял, что это бубен) служило для него путеводной нитью. Быстро пройдя несколько коротких улиц, обогнув несколько домов, он вышел на небольшую площадь, даже не площадь, а площадку, на которой неожиданно для этого времени было много народа.

Девушки, мужчины, парни стояли группами по три-четыре человека. Здесь же крутились несколько знакомых. Все они образовали круг, внутри него Леван заметил какое-то мельтешение. Сперва он не понял, что тут происходит. Когда же подошёл поближе, увидел нескольких танцующих, среди которых, вспышками молнии в стремительном ритме ударов, танцевала девушка с бубном. Тучи уже наполовину заслонили белый диск луны, и девушка продолжала танцевать при тусклом свете уличных фонарей.

Бубен, летавший у неё в руках, едва освещённый этим светом, сверкал лунным сияньем. Её танец был и волнами моря в штормовую погоду, и звучанием инструментов в оркестре. И в то же время это был танец огня, танец пламени, языки которого переходили в линии плеч, в контуры рук, в очертания груди и всего тела, метущегося в музыке звучащего бубна.

Она танцевала ночь.
Она танцевала утро.
Она танцевала дождь.
Она танцевала солнце.
Она танцевала весну.
Она танцевала жизнь. При этом взгляд её был каким-то напряжённым. Она танцевала, и стоящие вокруг парни и девушки, завороженные ритмом её танца, вошли в круг и тоже начали танцевать. В этом общем веселье вновь высвободившаяся от туч луна высветлила голову, покрытую сванкой. Под чёрной буркой из складок чоха-ахалури, опоясанного серебряным поясом с закреплённым на нём кинжалом в инкрустированных ножнах, выглядывали газыри. Сетью улочек и переулков старого города разбегались по скулам, по щекам, по подбородку – по всему лицу морщины. В прищуренных, немного грустных глазах отражались боль и печаль, радость и восторг. Раздался последний удар по бубну. Он показался Левану самым сильным и самым звонким. Все танцующие вышли из круга и, защебетав, как птицы ранней весной, стали куда-то собираться.

Леван посмотрел на девушку, на только что мелькавший бубен и, едва слышно, произнёс:
«... и бубен свой
Берёт невеста молодая ...»


Он не сразу вспомнил, что эти строчки – из «Демона» Лермонтова. Но, вспомнив, продолжил:

«И вот она, одной рукой
Кружа его над головой,
То вдруг помчится легче птицы,
То остановится, – глядит –
И влажный взор её блестит...»


У Мананы тоже был влажный взор. И он тоже блестел. Её лицо всегда светилось, светилось улыбкой, светилось солнечным лучом.

– Леван, пойдём c нами, – позвал знакомый художник и, не ожидая ответа, взял его под руку. Это приглашение вывело Левана из задумчивости.

– Сколько сейчас времени, Тариел?

– Какое это имеет значение? Пойдём!

– Хорошо. Пойдём. Только не надолго. Скажи, Тариел, а кто эта девушка, которая танцевала.

– Это же наша Анна. Не узнал, что ли?

Несколько человек пошли к скромному одноэтажному дому, в смущении прижавшемуся к стене своего двухэтажного соседа, словно ища у него защиты.

В мастерской, куда они пришли, праздновали осень. Матово-солнечным цветом винограда и персиков, ярко-красным цветом перца, крап-лаком граната, охрой чурчхелы она ворвалась в большую комнату и зазвучала в развешенных по стенам чеканных полотнах.

... Он молился лозе, едва касаясь пальцами гроздьев.

– Смотри, отец, сколько солнца в этой ягоде. Я не хочу её срывать. Что останется? Ничего. Одни голые ветки. Как я её сорву? Разве можно отломать кусочек солнца и не обжечься?

– Отламывай, сынок, не бойся. И принеси этот кусочек солнца людям. Пусть будет много солнца, много вина, и люди за это будут благодарить тебя.

– Но ведь вино, отец, это старость винограда. Это уже конец. Ягода потускнеет, лоза обнажится. Нет, осень – нехорошее время. Какое-то хмурое, неприветливое, сиротливое.

– Э-э-э, зачем так говоришь, сынок, – в улыбке старик зажмурил оба глаза и ещё плотнее прижал к себе кувшин. – Осень – это не конец. Осень – это красота. Смотри, что делается в саду. Смотри, сколько цвета! А какой виноград?! В каждой ягодке улыбка Бога. Весь мир отражается в ней. А какое вино получится!

– Но вино, отец...

– Э-э-э... Что ты всё заладил... Старость... Осень... После осени наступит зима. Она успокоит землю. А потом весна и лето. И опять в ягодах будет солнце. Так было и так будет.

Леван, возбуждённый ночным приключением, возвратился в мастерскую уже под утро.

Когда была жива Манана и дочки ещё не обзавелись семьями, и все жили вместе, в семье знали, что он любит работать поздно, иногда далеко заполночь, и не волновались, если он не поднимался ночевать на второй этаж, в жилую часть дома.

В мастерской стоял широкий топчан с постелью. Не разбирая её, Леван лёг, заложив руки за голову, и закрыл глаза. Но сон не приходил – во всём теле одновременно волновались и жили радость от увиденного и грусть воспоминаний. Перед ним всё кружилось в танце, и в центре этого круга мелькало её лицо. Поняв, что скоро заснуть не удастся, он поднялся, немного потянулся, чтобы размяться, подошёл к верстаку, взял латунный лист, карандаш и стал наносить очертания лица танцевавшей девушки. Только лица. Потом взял в руки нож и спокойными точными движениями обвёл, намеченные карандашом, контуры нет, не лица, контуры образа. Наметил профиль, глаза, надбровные дуги, очертил линии губ и, поставив лист на верстак, отошёл посмотреть, что же получилось. И понял, что нашёл, нашёл «улыбку одну: так движенье чуть видное губ». Леван начал отделять её от плоскости, музицируя молоточками и чеканами на латунном листе, словно на клавиатуре, словно на струнах. Как энергия дирижёра, рождаясь в партитуре и образе, усиливается в крови, в сердце и точными движениями рук и пальцев выплёскивается в оркестр, так и через чеканы в металл переходила не только энергия удара молотка и энергия его сильных рук. В металл переливалась сила и музыка его мышления, его духа, его страсти. В рождающемся лике он оставлял частицу себя. Его грусть становилась её грустью, его радость становилась её радостью, его муки – её муками. Это была его работа, его жизнь. Стало уже совсем светло, и печаль её пропала, появилась какая-то беззащитность. Она вытянула губы, ещё шире раскрыла глаза и, отделившись от плоскости листа, вышла, нет, вырвалась из тесноты металла. Она тревожно задышала, ресницы её задрожали, как крылья взлетающей птицы.

Убрав инструменты, Леван установил портрет вертикально и ещё раз посмотрел на него, как на уже законченную работу, и... изумился. На него смотрела его Манана.

… Проснулся Леван только к обеду. Потянулся, чтобы размять ещё сонные мышцы, и поднялся в жилую часть дома. Младшая Нанули уже сидела за накрытым к обеду столом, ожидая отца.

– Нанули! Добрый день! Вот так подарок. Ты давно пришла?

– Ещё утром. Заглянула в мастерскую, увидела, что ты спишь, и пошла на кухню, посмотреть, что у тебя есть к обеду.

– Что-нибудь нашла?

– Именно «что-нибудь». Но я так и предполагала. Поэтому принесла всё, чтобы приготовить обед. Садись.

– Ты – умница! А почему не на работе?

– Папочка заработался. Сегодня же воскресенье.

– Воскресенье так воскресенье! Совсем потерял счёт дням. Тогда и я отдохну.

Пообедав вместе с дочерью, Леван пошёл в мастерскую, чтобы посмотреть на вчерашнюю работу. Обретя в работе настоящее и думая о будущем, он не хотел терять прошлого. А прошлое – это очень много, это то, что было и прошло, но что хочется обрести снова, обрести не для того, чтобы жить в нём, жить воспоминаниями, но, возможно, для того, чтобы оно было опорой настоящему. Левану показалось, что эта танцующая Анна пришла к нему из прошлого. И это не Анна, а Манана. Ведь с ней он познакомился на таком же празднике. Этот портрет возвращал Левану прошлое.

Он вошёл в мастерскую и оцепенел. Лика танцующей Анны-Мананы не было. Вместо него зияла дыра, края которой были обрезаны точно по контуру. Сначала он подумал, что в мастерскую залезли воры, но сразу отбросил эту мысль. «Зачем им вырезать лик? Они бы взяли весь лист». В растерянности, не зная, что делать, он стал ходить по мастерской. Потом остановился, внимательно осмотрелся. Всё было на месте. Не было только лика Анны. Не было его Мананы. Какое-то наваждение! Леван протёр глаза. Но Лик не появился.

Решив сегодня не работать, Леван посмотрел на своё «Одиночество», так он думал назвать этот лист.

…В задумчивости сидит он на земном шаре. Голова опущена на руки. Руки лежат на согнутых коленях. Вокруг темнота, бездонность космоса и далёкие звёзды. Леван посмотрел на почти законченную работу и тяжело вздохнул. «Чего-то в ней не хватает. Но чего? Манана бы подсказала», – подумал Леван и вышел из мастерской.

– Нанули! – крикнул он дочери. – Я пойду немножко прогуляюсь. Ты не уходи, дождись меня.

– Хорошо! Обязательно дождусь.

Леван пошёл в старый город, туда, где был прошлым вечером. На площади, где вчера танцевали, сегодня никого не было. Только заходящее солнце накрывало узкие улицы лучами, расходившимися от площади. Было не то что светло, но вечерняя темнота ещё не наступила. Солнце, медленно опускаясь за горизонт, излучало мягкий свет. Стены домов, деревья, кусты были освещены этим сияньем. В этом освещении было что-то искусственное, будто художник нарисовал этот оранжевый круг и на его фоне поместил старый Тбилиси. В то же время солнце, ещё не успевшее спрятаться за линию горизонта, напоминало купол собора в необычном вечернем освещении. Не потому ли Леван увидел в этом закате что-то божественное. Подул ветер, осыпавшиеся листья клёна, покрывавшие площадь, взвились, и Леван оказался в середине этого взвившегося потока. То поднимаясь с порывом ветра, то опускаясь, когда ветер стихал, листья витали вокруг него, падали на плечи, на голову, на руки, забирались за воротник рубашки. Улыбаясь, он попытался их поймать. Но, словно принимая условия игры, они не хотели попадаться ему в руки. Наконец, ему удалось поймать один большой лист.

Сколько же красок на нём! Леван всегда волновался, когда видел осенью опавшие листья и оголённые кроны деревьев. Что ж? Уже пришла осень. Так задумано природой. Но они не умирают, а просто засыпают в преддверии зимы. Ведь зима для них – время сна, как ночь для людей, только длиннее. Наступит весна, и листья снова зашелестят на ветках. Мысль об умирании природы, именно об умирании, осенью всегда приходила к нему.

Сейчас все краски были на этом листе. Как и все краски жизни. Ведь каждый этап нашей жизни имеет свой цвет. Зелёный – это цвет весны, это начало, жёлтый и красный – это краски расцвета, коричневый… Но есть ещё и белый. Белый цвет на голове. «Сколько же мне лет? – Неожиданно для себя задумался Леван. – Последний день рождения праздновали.… Когда же это было? Манана была ещё жива. Это она настояла, чтобы пришли гости. Сколько же мне тогда было? Ах да, это был юбилей. Белый цвет… Самый сложный, ведь в нём таятся все остальные цвета». Леван ещё раз посмотрел на уходящее за горизонт солнце и улыбнулся. Он понял, что он должен сделать, и быстро пошёл домой.

– Нанули, я уже здесь, – крикнул он дочери, закрывая калитку. – Я иду к себе.

– Давай вначале поужинаем.

– Ты ужинай, я поднимусь попозже.

Леван спустился в мастерскую и от удивления раскрыл рот. Его встречала пропавшая вчера Анна-Манана. Прислонившись к стене, она стояла там же, где он её вчера поставил, рядом с «Одиночеством». От неожиданности он потряс головой. Закрыл и снова открыл глаза. Лик был на месте.

На «Одиночество» он посмотрел уже не рассеянным, озадаченным неясностью, как закончить работу, взглядом, а взглядом, в котором сквозило сознание того, что следовало сделать. Леван взял резец и аккуратно от верхней части спины до колен очертил полукруг, потом в очерченном поле чеканом начал выглаживать поверхность листа. Выгладив диск, на фоне которого рельефно выделялась голова, он поставил лист и посмотрел, что же получилось. Получилось то, что не получалось раньше. В очерченном и выглаженном чеканами полукруге было солнце. Оно было таким сверкающим и ярким, как освещённый лунным светом бубен девушки, танцующей в ночи, девушки с двойным именем Анна-Манана. Леван взял горелку и, немного оттенив солнечный диск, придал ему мягкость цвета заходящего солнца, того солнца, которое Леван увидел сегодня.

«Одиночество» Леван закончил не поздно. Поставил его рядом с «Анной-Мананой», вымыл руки и поднялся в жилую часть дома, где его ждала младшая дочь.


<< Назад | №8 (143) 2009г. | Прочтено: 613 | Автор: Левенгарц В. |

Поделиться:




Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Топ 20

Лекарство от депрессии

Прочтено: 30379
Автор: Бронштейн И.

ЛЕГЕНДА О ДОКТОРЕ ФАУСТЕ

Прочтено: 21082
Автор: Нюренберг О.

Poetry slam. Молодые русские поэты в Дюссельдорфе

Прочтено: 3717
Автор: Кротов Ю.

Смерть поэта Мандельштама

Прочтено: 3648
Автор: Бляхман А.

Русские писатели в Берлине

Прочтено: 3022
Автор: Борисович Р.

Сервантес и «Дон-Кихот»

Прочтено: 2891
Автор: Жердиновская М.

ЛЕГЕНДЫ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЫ. ТАНГЕЙЗЕР

Прочтено: 2599
Автор: Нюренберг О.

Русский мир Лейпцига

Прочтено: 2269
Автор: Ионкис Г.

Стефан Цвейг и трагедия Европы

Прочтено: 2183
Автор: Калихман Г.

«Жди меня». Стихотворение, песня, гимн…

Прочтено: 1998
Автор: Нахт О.

Литературный Рейн. Вадим Левин

Прочтено: 1974
Автор: Левин В.

Литературный Рейн. Генрих Шмеркин

Прочтено: 1947
Автор: Шмеркин Г.

Мандельштам в Гейдельберге

Прочтено: 1870
Автор: Нерлер П.

«Колыбель моей души»

Прочтено: 1810
Автор: Аграновская М.

Ги де Мопассан. Забвению не подлежит

Прочтено: 1792
Автор: Ионкис Г.

Великие мифы испанской любви

Прочтено: 1738
Автор: Сигалов А.